В плену отражения (СИ) - Рябинина Татьяна (книга жизни .TXT) 📗
До утра Мартин метался и бредил, что-то неразборчиво говорил по-немецки, звал Маргарет. Билл дважды обтирал его водой с уксусом, чтобы сбить жар, менял на лбу прохладную тряпку, но это мало помогало. Боль в боку потихоньку стихала, превратившись из острой и жгучей в тупо пульсирующую. Зато грудь теперь словно когтями раздирало. При каждом вдохе внутри что-то хрипело и сипело, как заржавленный механизм.
И вот что было странно. Если б тело Мартина было по-настоящему моим, в таком состоянии я вряд ли смогла бы мыслить связно. Мозг просто отказался бы работать. Но я-Света, испытывая боль, слабость и прочие болезненные ощущения Мартина, тем не менее, пребывала в полном сознании. Значит, моя личность находилась не в мозгу? Но тогда где?
Впрочем, как бы там ни было, думала я только об одном: что делать? Мне надо было добраться хотя бы до Скайхилла, а там уж Тони придумал бы, как довезти меня до Рэтби. Да и что там думать — загрузить в повозку, привязать покрепче. Авось, тело выдержит дорогу. Я надеялась, что сестра Констанс сможет мне помочь.
Но вот как попасть в замок? Я не могла ни приказать, ни попросить о помощи — меня бы просто никто не услышал. Дотащить это бессильное, хрипящее тело даже до двери чулана было уже чем-то вроде кругосветного путешествия пешком. Выйти на улицу, добраться до дома вдовы Бигль, оседлать лошадь, вскарабкаться в седло, доехать до Скайхилла… Нереально…
И тут еще одна ужасная мысль обожгла меня, словно крапива.
Я никак не могла точно вспомнить слова сестры Констанс. Она сказала, что мальчик пришел к ним в хижину ночью, накануне… чего? Дня всех святых или Хеллоуина? Хеллоуин — это и есть канун Дня всех святых, день перед праздником. То есть тридцать первое октября. А канун Хеллоуина, значит, тридцатое. Ночью накануне — что она имела в виду?
Мартин выехал из Лондона двадцать третьего октября и добрался до Стэмфорда вечером двадцать шестого. Мы с Тони договорились, что я буду в Скайхилле утром двадцать восьмого, чтобы был запас времени на случай непредвиденных обстоятельств. Верхом мы добрались бы до Рэтби часов за пять. На колымаге — в лучшем случае к вечеру. Значит, у Мартина есть всего двое суток на то, чтобы хоть немного оклематься. Это на тот случай, если сестра Констанс действительно говорила о кануне Хеллоуина, имея в виду ночь с двадцать девятого на тридцатое.
Или… в XVI веке это название еще не использовалось? Я знала, что это шотландское сокращение фразы «All Hallows Even», «Вечер всех святых», но вот когда его начали употреблять? Могла ли сестра Констанс его произнести, или от лихорадки Мартина в голове мутится и у меня?
— Миледи, ваш вишневый напиток.
Если б я могла, то, наверно, вздрогнула бы.
Мартин, открой глаза, черт тебя подери!
Впрочем, это было не обязательно. Я бы все равно ничего не увидела. Стук — кувшин поставленный на столик. Кисловатый запах с миндальной горчинкой: сушеная вишня с косточками, отваренная без сахара. Легкие удаляющиеся шаги Элис.
Мне не померещилось. Все это было на самом деле — в Скайхилле. Элис готовила Маргарет кислое питье и именно сейчас принесла ей в комнату кувшин, чтобы та выпила стакан, не вставая с постели. Только так можно было хоть немного унять мучительную тошноту и избежать неукротимой рвоты в течение дня.
По Отражению бежала рябь, оно изо всех сил пыталось связать оборванные нами нити, залатать прорехи. И иногда ошибалось. А может, все дело было в том, что — как сказал Тони — теперь мы четверо связаны навсегда. Я, он, Маргарет и Мартин.
Так было уже не раз. К примеру, когда мы выехали из Стэмфорда в Лондон, я так отчетливо услышала за спиной гнусавый голос Роджера («Мааардж!!!»), что насильно заставила Мартина обернуться. Чтобы увидеть сзади Билла на осле. Или еще как-то вдруг постельное белье под Мартином, смятое и влажное от пота, на мгновение стало чистым и хрустящим, знакомо пахнущим ирисом и лавандой. Кто знает, может быть, и Тони слышал и чувствовал что-то, происходившее со мной — то есть с Мартином.
За двое суток мало что изменилось. Он то приходил в сознание, то снова уплывал. Жар не спадал. И все-таки я должна была попытаться. Промелькнула мысль, что это свинство по отношению к Биллу и Джейкобу, и мне в тысячный раз пришлось себе напомнить: это не настоящие Билл и Джейкоб, им все равно. Точно так же, как тридцать лет назад все равно было моей любимой заводной лягушке, когда я случайно сломала ей лапку. Они даже не заметят, что Мартин исчез.
Моя задача усложнилась ровно вдвое. Если раньше просто приходилось преодолевать тугое резиновое сопротивление тела, которое норовило вернуться туда, где должно было быть, теперь оно, скорее, напоминало подтаявшее трясущееся желе. Как ни пыталась я напрячь мышцы, тело не слушалось и норовило лужицей стечь на пол. При этом его разрывало от боли, не хватало воздуха, отчаянно кружилась голова. Мне понадобилось не меньше десяти минут, чтобы выбраться из-под одеяла, встать с лежанки и кое-как доковылять до угла, где кучей валялась одежда. Все еще влажная и грязная. Биллу было не до того, а Джейкоб, похоже, о ней просто забыл.
Дьявол! Было бы лето, можно было бы и в одной рубашке, все равно никто не увидит. Но не в конце же октября.
Стоп! Билл уступил Мартину свою комнату, а сам собирался спать в чулане. Значит, его одежда должна быть где-то здесь. Я посмотрела по сторонам и увидела в дальнем углу небольшой сундук. Роста они с Мартином были примерно одинакового, только Билл — еще по-юношески дрыщеват. Впрочем, это не имело никакого значения.
Я натянула на Мартина все, что только смогла, не застегивая и не завязывая. Сухой обуви не нашла, поэтому пришлось обмотать ноги тряпками и запихнуть в сырые башмаки. Подойдя к двери, я услышала на лестнице шаги: сверху спускался Джейкоб. Он посмотрел сквозь меня и прошел на кухню.
Я плелась по улице к дому вдовы Бигль, останавливаясь через каждые несколько шагов, цепляясь за ограды и стены домов. Только что рассвело, и людей навстречу попадалось немного. Они пытались пройти сквозь меня, а когда не получалось, замирали на месте, и мне приходилось их обходить. Именно в эти мгновения я особенно остро чувствовала, что нахожусь в мертвом мире, который только притворяется живым. И тем сильнее мне хотелось поскорее увидеть того единственного, кто был на самом деле живым — хотя и в мертвом теле.
Кони — а также собаки, кошки, птицы и прочие твари — вот что было еще одной загадкой Отражения. С одной стороны, они были такой же его частью, как и все остальное. Кошки ловили мышей, собаки лаяли на прохожих, птицы вили гнезда — все происходило так, как уже произошло. Но с другой, кошка блаженно мурчала, когда я (не Мартин!) гладила ее, собака охотно брала угощение, лошадь щекотно ткнулась мордой мне в щеку, когда я начала седлать ее. Животные словно были неким связующим звеном между живыми людьми в настоящем и их тенями в прошлом.
Это был не жеребец Мартина, а стоявшая ближе к входу чья-то рыжая кобыла, похожая на обеих Полли. Мне было все равно. Лишь бы оседлать. Лишь бы забраться. Лишь бы доехать.
Будь я по-прежнему Маргарет, вряд ли бы мне удалось справиться со сбруей. Хотя я изо всех сил заставляла Мартина делать то, что он не должен был, хотя руки тряслись от слабости, все же с лошадьми он обращался намного ловчее, чем Маргарет. Сначала я хотела как-нибудь примотать себя к седлу веревкой, но поняла, что ничего путного из этого не выйдет. К тому же надо было править, а в привязанном виде это вряд ли получилось бы.
Другой проблемой было вскарабкаться на лошадь. Но ее я решила просто: вывела кобылу за ворота и подвела к груде камней, наваленных для какой-то строительной надобности. Рискуя наступить на «живой» камень, который поедет у меня под ногой и обрушит всю пирамиду, я влезла повыше и кое-как перевалилась в седло.
Эта операция отняла у меня последние силы. Привалившись к шее лошади, которая шла себе потихоньку неизвестно куда, я снова слушала боль: рана на боку открылась и сочилась кровью. В ушах звенело, в голове стучало, перед глазами плыли черные круги.
