Призрачная любовь (СИ) - Курги Саша (полная версия книги txt) 📗
Вера истратила всю себя, еще толком не начав жить. В шестнадцать она была близка к срыву и вот тогда она даже не умом, а чувствами поняла, что обречена попасть в дурку, если не освободится от всевидящего ока матери. И Вера начала действовать, сначала робко, а потом все больше и больше входя в раж, по мере того как чувствовала, что возвращает себе право жить собственной жизнью. Она была в отца, такая же смелая.
С наслаждением курила за гаражами по дороге с секции, потеряла девственность с тренером, после того как они на двоих распили бутылку водки на его кухне. Вера не чувствовала себя тогда заложницей ситуации, напротив, она поняла, что в ней проснулась женщина, но связанная волей матери, была обречена погибнуть непонятой и нелюбимой. Поэтому все вышло с флером трагичности. Вера соблазнила учителя потому, что давно заметила неравнодушные взгляды, и ей было интересно, как далеко они оба могут зайти. К тому же все девчонки в секции были без ума от молодого, подтянутого и веселого Валентина Михайловича.
Вера сидела тогда на кухне тренера. Рассветное солнце золотило ее светлую кожу, блестели густые локоны, рассыпавшиеся по плечам, и Вера собой любовалась, своим сильным и красивым телом, понимая, что свободна. "К черту все! К черту совершенно одинокую и свихнувшуюся от этого мать!" — решила тогда Вера. Она не готова была жертвовать собой ради родительских амбиций, быть надрессированной призовой собачкой, которую мать показывала приятелям и соседям. Родительница, в самом деле, завела питомник, когда Вера сбежала!
Мать обладала не менее бойцовским характером, чем сама Вера. Так что пришлось тщательно готовить побег. Вера была отличницей и собиралась в столичный ВУЗ. Подтянув биологию и химию до необходимого уровня, она сдала экзамены в медицинский, пока была на сборах в Москве. Мать она убеждала в том, что начинает спортивную карьеру, и с двойным рвением делала все для того, чтобы ни у кого не возникло сомнений. Когда в августе пришел ответ, что Вера зачислена на первый курс, в обстановке полной секретности она собрала вещи, разорвала связи с друзьями, спортом и музыкой, и села на поезд до столицы. Она не собиралась двигаться ни в одном из направлений, что приписала ей родительница.
Медицина… Было в этом что-то, что казалось Вере спасительным. Еще никто в ее семье не стал врачом, да и, признаться, не получил толкового высшего образования. Она будет первая и настоящая. Только все испортилось потом, на третьем курсе.
Вера тронула клавишу указательным пальцем. Как давно она не касалась фортепьяно и как же она его ненавидела! Раздался противный фальшивый звук.
— Надо настроить, — это был Иннокентий.
Вера вздрогнула. Психиатр стоял в нескольких шагах. Он подкрался, пока хранительница витала в своих мыслях, и все это время молча смотрел на нее. Вера посмотрела ему в глаза и с удивлением увидела нечто вроде… вдохновения? Иннокентий повернулся спиной, чтобы не смущать ее больше.
Вера еще какое-то время постояла, неспособная стряхнуть оцепенение. Сегодня ей стало ясно, что в ее истории были и светлые моменты. Например, медицина. Видимо, поэтому после смерти она и должна была стать Вериным спасением. А Иннокентий, он что, видел? И тут хранительница сообразила: очки! Они же показывают истину. Вот черт! Выходило, психиатр просто читал по ее лицу, потому что по-другому вообще не умел смотреть на мир. Поэтому он иногда отводил взгляд во время разговора. Не желал вот так вот, без приглашения совать нос в чужую душу! Вера вновь почувствовала себя перед ним странно обнаженной и запахнулась.
— Ну хватит там стоять! — позвал Виктор.
Вера приблизилась и схватила холодными руками швабру. Следом она посмотрела на коллег. Оба в джинсах. Психиатр уже отправился намывать окно с таким видом, будто все шло своим чередом. Вера пристальней рассмотрела его. Джинсы? Черная водолазка с постером одной из русских рок-групп? Это было так не в его стиле, но почему-то сделало Иннокентия внешне обычным человеком. Вещи были ему великоваты, и Вера тут же поняла, что они с плеча Виктора.
— Мои обноски, — удовлетворенно произнес хирург, не пожелав проигнорировать удивление хранительницы. — Я тоже думаю, что ему стоит поменять стиль. Мы ведь уже давно пережили начало двадцатого века.
Психиатр фыркнул.
— В этом я похож на рокера. Меня неправильно поймут, я не хочу иметь с этой музыкой ничего общего. Кроме ну… возможности в таком виде убираться. У меня только рубашки и костюмы. В них руки трудно поднимать.
— И нравится тебе ходить в этих бабочках и галстуках, носить подтяжки? Это же неудобно!
Психиатр кивнул.
— Не меньше, чем тебе русский рок.
— Так ты выглядишь как какой-то… дирижер, сбежавший из оркестровый ямы, или мужик, перепутавший время и место светского раута.
— Я ценю твою заботу. Вера… — сказал психиатр, отрываясь от своего дела.
— Тебе нужно осовремениться, чтобы тебя не считали странным! — бросил последний аргумент хирург.
Иннокентий зажмурил глаза. Вера уже поняла, что так он делал, когда не хотел прямо сейчас расхохотаться, и ей стало немного грустно. Смеялся психиатр очень заразительно и легко. Она бы с радостью сейчас послушала его смех.
— Абарян, я действительно очень странный, тут ты не ошибаешься, — произнес Иннокентий, сложив руки на груди. — Но вам обоим ведь это и кажется таким притягательным, иначе вы не добивались бы моего внимания с такой настойчивостью, не смотря на очевидные знаки… — он вздохнул. — Я понял, о чем ты и подумаю. А теперь я обещал объяснить Вере про рождественский бал.
Хирург прищурился и взглянул на хранительницу.
— Рождественский бал это время чудес, — такая характеристика праздника от Виктора Веру почему-то не удивила.
"Время чудес" — было слишком затасканной фразой, чтобы представить себе за этим что-то конкретное.
— В двенадцать время для нас обращается вспять, и мы теряем прожитый год из календарного возраста, — продолжил за коллегу психиатр. — Так обновляется наша необычная природа и, по сути, бессмертные празднуют начало нового цикла. Это очень древний ритуал и нам важно быть вместе в эту особенную ночь. Первые бессмертные… — Иннокентий прищурился. — Появились задолго до городов и больниц. Это были горные ведьмы и лесные колдуны. Меняется время, меняется форма, но остается неизменной суть. Мы делаем добро для обычных людей, чтобы заработать собственное чудо. Рождественский бал — время, когда хранители делятся своими делами и радуются вместе, чтобы разойтись на год с двенадцатым ударом часов.
— Почему с двенадцатым? — одними губами произнесла Вера, слушавшая психиатра, словно завороженная сказкой девочка.
— Потому, что, по сути, мы нежить, — усмехнулся Виктор. — То самое, что по православной легенде Спаситель прогоняет с земли в ночь с шестого на седьмое января.
— Но ты теперь знаешь, что все не так однозначно, верно? — перебил его, улыбаясь, Иннокентий. — Мы не плохие. Просто иные и подчиняемся своеобразным, неписаным законам, придуманным силами, стремящимися поддерживать справедливость и порядок на земле.
— Вот! — психиатр протянул швабру Вере. — Подготовка к рождественскому балу едва ли не самое ожидаемое в больнице время года.
Хранительница без энтузиазма огляделась. Странное это дело радоваться уборке.
— Потому, что это чистая магия! — объявил психиатр, глаза его светились каким-то незнакомым Вере огнем, так он, и впрямь, напоминал волшебника.
— Современные хранители обычно имеют какой-то один, совершенно конкретный дар, — продолжил Иннокентий. — Но тут пробуждается наша древняя сущность, затерянная в глубине веков. Ты просто обязана попробовать!
Психиатр осторожно взялся за ручку швабры, так, словно боялся этим Вере повредить и помог ей провести влажной тряпкой по полу. Там остались вовсе не грязные разводы, вода растекалась по полу яркими красками: розовым, фиолетовым, голубым. Вера задохнулась от восторга, и тут же ей стало ясно, что делала в зале Надя, когда юная хранительница видела ее танцующей в зале со шваброй — она рисовала! Теперь Вера разглядела запыленные огромные снежные узоры, выведенные на полу.
