Призрачная любовь (СИ) - Курги Саша (полная версия книги txt) 📗
— Раз боишься, вали на меня все, — долетели до реаниматолога и сестры слова хирурга.
Анестезиолог ответил злым взглядом, но все-таки развел руками, что означало, что он согласен дать наркоз.
Следом хирург и его щуплый ординатор, спустившийся вместе с анестезиологом посмотреть "острый живот", умчались наверх готовиться к операции.
Тот случай действительно стал поворотным в карьере Успенского в больнице. Больной через сутки после операции умер — просто был слишком слаб. Ругали хирурга на чем свет стоит, хотя и знали, что он поступил правильно, ни одной ошибки не допустив ушил кишку, вывел илеостому, санировал брюшную полость, семь часов без передышки простояв в ночи у стола. Просто все в этот момент поняли, что Успенский был неправильный, неподходящий для отделения, в котором у докторов было принято отстраняться от страданий больных, просто делать свою работу, не задаваясь лишними вопросами. И тут им стало очевидно то, чего раньше никто не замечал: Успенский не просто сильно вырос как специалист, он перерос врачей отделения, но еще и стал какой-то настоящий, искренний.
И вот тут его возненавидели. Подставляли на дежурствах, распекали за малейшие промахи, унижали. Но от стола его так никто и не решился оттеснить. Из-за одного только Успенского отделение перестали называть могильником. А хирург тоже не сдавался. На пятиминутках спорил с заведующим, ругал нерадивых коллег, брал себе самые тяжелые случаи, лишние смены, боролся с несправедливостью как мог и умел. Учил ординаторов как будущую смену, в то время как многие врачи смотрели на юных докторов как на досадную помеху.
Иногда достаточно одного деятельного человека чтобы сдвинуть чаши весов. Постепенно Успенский совершил в отделении переворот. Враги сдулись, устав от его доброго гения и скрепя сердце разбрелись по другим стационарам. Успенский же принес в отделение научный подход. Теперь врачи делали доклады о редких случаях, внедряли новые методы лечения, писали статьи. У Успенского появился круг верных учеников, часть которых, окончив обучение, пришла в больницу работать на освободившиеся от старых хирургов ставки. Для студентов, ординаторов и даже коллег он сделался примером. История Успенского была рассказом о силе и стойкости, и она вдохновляла. Поэтому ее и передавали друг другу на дежурствах в ночной тиши, когда у докторов слипались глаза и ноги подкашивались от усталости. Она была о настоящем враче и помогала смотреть на то, как по циферблату скользят стрелки часов с радостным предвкушением рассвета.
Вера смотрела Виктору в спину, понимая, что так он снял свое проклятие. Это значило, что и она сама не безнадежна. А еще она поняла, что стала воспринимать хирурга как настоящего друга, поэтому она и решилась на то, что сделала. И если говорить о дружбе, сейчас ей надлежало пойти и подставить плечо. Виктор едва ли покажет, что ему требуется поддержка.
— Мы идем готовить к рождественскому балу большой зал, — заговорила Вера, нагнав хранителя. — Ты с нами.
Девушка поймала на себе короткий взгляд Иннокентия. Мгновение психиатр выглядел удивленным, а потом он, похоже, понял ее игру и мягко улыбнулся. Виктор отвлекся от своих мыслей.
— Нет, — отмахнулся он. — Отделение.
— Они справятся без тебя, — заговорил психиатр. — Твои ученики плохо о тебе не подумают. Тебе, правда, сейчас надо развеяться, а не объяснять, что это была за сцена в операционной.
Виктор тяжело вздохнул и перевел взгляд с Веры на Иннокентия.
— Со временем они поймут, что ты обрел в образе Леры потерянную дочь. Но к такому нужно готовить постепенно.
Хирург шумно вдохнул и растер ладонями лицо, и потом вопросительно посмотрел на коллег. Вера подхватила его локоть и потянула друга к главному корпусу.
— Идем! — позвала она.
Виктор игриво посмотрел на Веру.
— Вот только не говори мне, что он позвал тебя туда на свидание, — с этими словами хирург указал на главный корпус.
Вера не сумела сдержать смешка. Ей и самой не были ясны мотивы психиатра.
— Серьезно? — продолжил хирург, обернувшись к Иннокентию. — Она отказалась и правильно сделала!
Психиатр мгновение выглядел раздраженным и вроде что-то даже хотел ответить, но потом вдруг улыбнулся себе под нос и зашагал вперед.
— Я не так предсказуем, как ты думаешь, Абарян, — бросил он через плечо.
Хирург фыркнул и тоже пошел следом.
— Теперь никогда не забуду твою фамилию, — шутливым тоном продолжал психиатр. — Так забавно было наблюдать за твоей искренней уверенностью в том, что ты русский. Я сделал массу намеков на счет твоей внешности. Мне казалось, я просто блистал изобретательностью.
Психиатр развернулся и пошел спиной. Глаза его смеялись, и Вера вдруг поняла, отчего Иннокентий на самом деле веселится. Все эти годы он был психоаналитиком Виктора. Успехи хирурга были частично оплачены его трудами. Хранительница сейчас наблюдала врача, радующегося за выздоровевшего больного. И это его заявление о дружбе, Вера не до конца правильно его поняла. Профессионализм не позволял Иннокентию смешивать работу с личными делами, водя с дружбу клиентами, но вот теперь, когда хирургу больше не требовался психоанализ, его просьба была удовлетворена. Вера остановилась. Черт-те что! Она совершенно себе не представляла, что такое психиатр! Хранительница почувствовала себя школьницей, влюбившейся в друга старшей сестры, опытного и умного юношу. Но поворачивать было поздно.
— Как жаль, что я твоего настоящего имени не знаю, — ответил хирург.
Иннокентий снова повернулся к коллегам спиной и развел руками, так словно дирижировал оркестром.
— Когда-нибудь и оно перестанет быть тайной! — сказал он с таким выражением, словно уверовал в собственное исцеление после ста с лишним лет безмолвного отчаяния, в котором психиатр даже не смел себе признаться.
Вера вздрогнула. Она ведь знала, как его зовут. Григорием.
Небольшая компания вошла в старый пыльный зал, и Вера со вздохом огляделась по сторонам. У хранителей, оказывается, в углу уже было заготовлено все необходимое для уборки — две швабры, веники, три ведра и пакеты, должно быть, с моющими средствами. Вера вздохнула. Такой как Иннокентий все-таки не мог оказаться настолько плохим в любовных делах, чтобы пригласить ее сюда на свидание. Должно быть, это была какая-то разновидность дружеского жеста.
Однако Вера все-таки огляделась с надеждой — ничего намекавшего на романтический вечер тут и в помине не было. Хранительница почувствовала разочарование. Однако… Да что это она преследует психиатра! Они оба мертвые хранители больницы. Вот уж кому точно не следовало думать о романе. Быть может, Иннокентий это куда лучше нее самой понимал.
Психиатр с Виктором сейчас разбирали пакеты. В одном была рабочая одежда — вскоре поняла Вера. Ну да, занимаясь уборкой, было логично поменять на что-нибудь свою медицинскую форму.
— Я захватил кое-что и для тебя, — сказал психиатр, протягивая Вере длинный серый фартук. — По правде, он Надин. Но я спросил, она будет не против, если ты возьмешь.
Хранительница выдохнула, принимая предложенную деталь одежды. И почему у нее было неприятное чувство, словно ее обманули? Коллеги отправились переодеваться.
Вера повязала фартук и отправилась обходить зал. Здесь было просторно, пыльно и пусто. Вся небогатая мебель стояла в дальнем конце у большого окна. Вера приблизилась. Ее привлекла большая груда, накрытая чехлом. Кажется, в прошлый раз она этого тут не заметила. Что там? Вера сдвинула ткань и с удивлением увидела черную крышку рояля. Тут кто-то играл музыку? Вера аккуратно подняла ее. Мгновение она стояла словно загипнотизированная. Перед внутренним взором не связанные больше ловушкой амнезии скользили воспоминания.
Сцена и люди. Звук аплодисментов. Вера сейчас помнила, что была ребенком обреченным ставить рекорды. Мать водила ее разом в музыкалку и спортивную студию. Время Веры было расписано по часам, ни минуты отдыха. Только тяжкий, честный, беспрерывный труд. Вера все свое детство делала то, что от нее требовалось, желая соответствовать завышенным ожиданиям матери — брала медали на соревнованиях, занимала на музыкальных конкурсах призовые места. Она должна была оправдывать ее одиночество. Отец погиб на службе, когда Вере было семь, и тогда родительница посвятила всю себя ребенку, видимо, заглаживая боль от потери и игнорируя свое очевидное неумение строить отношения с людьми.
