Сойка-пересмешница - Коллинз Сьюзен (электронная книга TXT) 📗
— А сейчас возьмём Тринадцатый в кольцо, — предлагает Бити. — Пусть президент Койн вступает в переговоры.
— Она потребует заблокировать туннель, — с уверенностью говорит Гейл.
— Да, скорее всего. Но знаешь, у Пита в промо был один момент. Об опасности нашего уничтожения. Я поиграл с цифрами. Учитывая потери и ранения, и… Полагаю, это заслуживает, по меньшей мере, обсуждения, — говорит Бити.
В обсуждении приглашают участвовать лишь горстку людей. Нас с Гейлом отпускают вместе с остальными. Я веду его на охоту — так он сможет выпустить пар, но он хранит молчание. Наверное, слишком зол на меня за то, что пошла против него.
Вызов брошен, решение принято, и вечером я надеваю костюм Сойки-пересмешницы с луком за плечом и наушником, связывающим меня с Хеймитчем, находящимся в Тринадцатом — на случай, если появится хорошая возможность для промо.
Мы ждём на крыше Дома Правосудия, откуда открывается хороший вид на нашу цель.
Сначала коммандоры на Орехе не обращают внимания на наши планолёты, потому что в прошлом они доставляли беспокойства немногим больше, чем мухи, жужжащие вокруг горшка с мёдом, но после двух атак на эскалаторы, ведущие на горные вершины планолёты привлекают их внимание. К тому времени, когда зенитные установки Капитолия открывают огонь, уже слишком поздно.
План Гейла превосходит всеобщие ожидания. Бити был прав насчёт невозможности контролировать обвал, когда он уже приведён в действие. Горные склоны от природы своей неустойчивы, а ослабленные взрывами, они кажутся почти жидкостью. Целыми участками рушится Орех на наших глазах, стирая с лица земли всякий признак того, что здесь когда-то ступала нога человека. Мы — крошечные и ничтожные — безмолвно наблюдаем за тем, как волны громыхающих камней спускаются по горе. И под тоннами горной породы хоронят входы в шахту. Вздымая облака пыли и гравия, которые затемняют небо. Превращая Орех в гробницу.
Я представляю себе воцарившийся внутри горы ад. Воют сирены. Освещение мигает в темноте. Каменная пыль наполняет воздух. Вопли испуганных, загнанных в ловушку существ, спотыкаясь, бредущих наружу, чтобы найти выходы — лифтовые и вентиляционные шахты — забитые землёй и горной породой, пытающихся пробить себе в них дорогу. Живые люди, вырвавшиеся на свободу, вспыхивающее пламя, камни, превращающие знакомый некогда путь в лабиринт. Люди, падающие, толкающиеся, карабкающиеся словно муравьи, когда гора давит на них сверху, грозя раздробить их хрупкие панцири.
— Китнисс? — раздается в моём наушнике голос Хеймитча. Я пытаюсь ответить и обнаруживаю, что обе руки плотно прижаты ко рту. — Китнисс?
В день, когда погиб мой отец, сирены сработали во время школьного обеда. Никто не ждал освобождения от занятий, не думал об этом. Реакция на аварию в шахте была чем-то неподконтрольным даже Капитолию. Я побежала в класс Прим. Я до сих пор помню её, маленькую, семилетнюю, очень бледную, но сидящую прямо, со сложенными на парте руками. Ждущую, когда я заберу её, потому что я обещала сделать это, если когда-нибудь прозвучат сирены. Она соскочила со своего места, схватилась за рукав моего пальто, и мы влились в поток людей, высыпавших на улицы, чтобы объединиться у главного входа в шахту. Мы нашли нашу маму, крепко сжимающую наспех натянутую верёвку — чтобы сдержать толпу. Оглядываясь назад, я думаю, мне следовало бы понимать, что проблема назрела уже тогда. Зачем мы искали её, когда правильным было совершенно противоположное?
Скрипя и сжигая тросы на подъёмах и спусках, лифты извергали на свет Божий покрытых копотью шахтёров. С каждой прибывшей группой раздавались крики облегчения, родные ныряли под верёвку, чтобы увести своих мужей, жён, детей, родителей, братьев и сестёр. Мы стояли на ледяном ветру, когда после полудня небо заволокло тучами, и свежий снег укрыл землю. Лифты двигались всё медленнее и выпускали всё меньше людей. Я встала на колени прямо на землю и зарылась руками в пепел, больше всего на свете желая вытащить отца на поверхность. Если есть более сильное ощущение беспомощности, чем пытаться добраться до кого-то любимого, кто попал в ловушку под землёй, то я не знаю такого. Раненые. Трупы. Ожидание длиною в ночь. Одеяла, наброшенные на твои плечи незнакомыми людьми. Кружка чего-то горячего, что ты не пьешь. А затем, наконец, на рассвете скорбное выражение на лице управляющего шахтой, которое могло означать лишь одно.
Что мы только что наделали?
— Китнисс! Ты там? — в этот момент Хеймитч, должно быть, уже собирается снабдить меня головным аудиоустройством.
Я опускаю руки. — Да.
— Отправляйтесь внутрь. На случай, если Капитолий попытается предпринять ответные меры, используя то, что осталось от его военно-воздушных сил, — даёт он указания.
— Да, — повторяю я.
Все на крыше, кроме солдат, стоящих у пулемётов, начинают спускаться внутрь. Шагая по лестнице, я не могу не провести пальцами по чистым, белым, мраморным стенам. Таким холодным и прекрасным. Даже в Капитолии нет ничего под стать великолепию этого старого здания. Но на их поверхности нет ни трещинки — и только моя плоть пульсирует, отдаёт тепло. Камень всякий раз торжествует над человеком.
Я сижу у входа в просторный зал, опустившись к подножию одной из гигантских колонн. Через дверной проём я могу видеть площадку из белого мрамора, ведущую к лестнице на площади. Я вспоминаю, как плохо мне было в тот день, когда мы с Питом принимали здесь поздравления с победой в Играх. Измотанные Туром Победителей, провалившие попытку успокоить Дистрикты, стоящие перед лицом воспоминаний о Мирте и Катоне, особенно об ужасной медленной смерти Катона по вине переродков.
Рядом со мной приседает Боггс, в тени его кожа кажется тусклой.
— Знаешь, мы не бомбили железнодорожный туннель. Быть может, кто-нибудь из них сможет выкарабкаться.
— И как только они покажутся, мы их расстреляем? — спрашиваю я.
— Только если нас вынудят, — отвечает он.
— Мы могли бы отправиться туда на поездах. Помочь эвакуировать раненых, — говорю я.
— Нет. Решено оставить туннель в их руках. Тогда для вывода людей они смогут использовать все пути, — отвечает Боггс. — К тому же это даст нам время стянуть на площадь остальные войска.
Всего несколько часов назад площадь была нейтральной территорией, линией фронта между повстанцами и миротворцами. Когда Койн одобрила план Гейла, повстанцы предприняли ожесточённую атаку и оттеснили войска Капитолия на несколько кварталов так, чтобы мы контролировали вокзал, когда обрушится Орех. Точнее, его обрушат. Действительность доходит до моего сознания. Все оставшиеся в живых сбегутся на площадь. Я могу слышать, как возобновляется артиллерийский огонь, когда миротворцы, без сомнения, пытаются пробить себе дорогу, чтобы спасти своих товарищей. Наши солдаты созываются сюда, чтобы противостоять им.
— Ты замёрзла, — говорит Боггс. — Посмотрю, смогу ли найти одеяло.
Он уходит прежде, чем я успеваю возразить. Мне не нужно одеяло, хотя мрамор и продолжает высасывать тепло моего тела.
— Китнисс, — говорит Хеймитч мне в ухо.
— Все еще здесь, — отвечаю я.
— Сегодня с Питом произошло кое-что интересное. Подумал, ты захочешь знать, — говорит он.
Интересное не значит хорошее. Еще не лучше. Но на самом деле у меня нет выбора, кроме как выслушать.
— Мы показали ему тот ролик, где ты поёшь песню «Виселица». Ее еще не пускали в эфир, поэтому Капитолий не мог её использовать, когда промывал Питу мозги. Он говорит, что узнал песню.
На мгновение моё сердце пропускает удар. И тогда я понимаю, что это ещё один случай отравления ядом ос-убийц.
