Княжеский отбор для ведьмы-дебютантки (СИ) - Иконникова Ольга (читаем книги онлайн бесплатно TXT) 📗

— Я понимаю, — киваю я, с трудом отгоняя трусливую мысль поддаться на его уговоры. — Но прошу вас, позвольте побыть здесь хотя бы несколько часов. В вашу больницу сегодня привезли сынишку нашей знакомой. Разрешите нам хотя бы увидеть его. Я просто побуду с ним рядом, подержу его за руку. Я не могу вам объяснить всего, но…

Я не имею права рассказывать о своем даре, к тому же, я не уверена, что этот дар значит хоть что-то, когда речь идет о холере. Но я хочу хотя бы попробовать помочь.

— Я когда-то знавал вашего отца, Вера Александровна, — голос Болотова чуть смягчается. — Я знаю, что у князя Бельского есть способность лечить людей, и возможно, она передалась и вам. Да, я не откажусь от вашей помощи, но я обязан еще раз напомнить вам о той опасности, которой вы собираетесь себя подвергнуть. Здесь не хватает кроватей, и больные лежат прямо на полу — без различия чинов и званий. Здесь тяжело дышать от смрада, а лекарств катастрофически нет. Среди больных попадаются буйные, и много тех, кто воспринимает докторов как врагов.

Я вспоминаю слова Катерины и киваю:

— Да, я слышала про это. Но, уверена, так думают не все.

Болотов усмехается:

— Вчера на Разъезжей улице напали на больничную карету. Врач, кучер и сопровождавший их полицейский унтер-офицер были убиты. А пару дней назад толпа остановила моего товарища, заподозрив в нем отравителя. Его раздели, обыскали, а когда нашли склянку с пилюлями, заставили проглотить их все разом.

Я невольно вздрагиваю. А Болотов продолжает:

— После недавнего польского восстания народ называет отравителями именно поляков, а у главного врача нашей больницы — польская фамилия Земан. Я уже посоветовал ему не выходить на улицу. Так что же — вы по-прежнему хотите нам помогать?

Я снова киваю.

— Хорошо, — уступает он, — пойдемте.

Я прошу отвести нас в палату, где лежит Митенька, но Павел Михайлович странно хмыкает:

— Вера Александровна, мне кажется, вы всё еще не поняли, что творится в больнице. Больные прибывают ежечасно. У нас нет возможности вести хоть какой-то учет. Возможно, доктор, который осматривал мальчика, мог бы сказать, куда его поместили, но для этого придется опросить весь персонал. Попробуйте найти вашего Митеньку сами.

Обход больницы становится кошмаром. Сначала я по наивности думаю, что есть отдельные детские палаты, но оказывается, что это вовсе не так. Палаты смешанные — дети, взрослые, мужчины, женщины. В комнатах темно, и запах там стоит такой, что не помогает даже пропитанная специальным раствором марлевая повязка.

Двери в одну из палат закрыты, и кто-то барабанит в них изнутри. По крикам я понимаю, что находящиеся там больными себя не считают и требуют отпустить их домой.

Я вопросительно смотрю на Болотова, он пожимает плечами.

— Бывает и такое. Иногда больничные кареты подбирают на улицах тех, кто перепил и не смог устоять на ногах. Или тех, у кого обыкновенные кашель или насморк.

— Но это же ужасно! — я чувствую, как неприятная дрожь охватывает все тело. — Запирать почти здоровых людей вместе с теми, кто болен холерой!

— Разумеется, — доктор и не думает спорить. — Только стоит ли их отпускать домой сейчас, когда они уже побывали в холерной больнице?

— Но это же замкнутый круг! Здесь хоть кто-нибудь имеет шанс выздороветь?

— Да, — отвечает доктор. — Но, боюсь, зависит это не от нас.

Мы находим Митеньку в большой палате, где не меньше двух десятков больных. Он в таком плохом состоянии, что мать уже не узнает. Катерина покрывает его лицо и тоненькие ручки поцелуями, но мальчик не откликается.

— Доктор, сделайте же что-нибудь! — она и сама уже в полуобморочном состоянии, но надеюсь, не от болезни, а от переутомления и нескольких голодных дней.

Болотов вливает в рот ребенку какую-то микстуру, а Катерина настороженно наблюдает за ним. Когда Павел Михайлович уходит в другую палату, она ложится на лавку рядом с сыном и обнимает его щуплое тельце.

— Я отдохну немного, Вера Александровна, ладно? — на ее тонких истрескавшихся губах появляется виноватая улыбка.

Кузьмич отправляется помогать по хозяйственной части — носить воду и колоть дрова. А я сижу прямо на полу рядом с лавкой и держу в ладонях маленькую бледную ручонку Митеньки.

Я пытаюсь сосредоточиться и передать частичку энергии от себя к нему. Но это дает совсем не тот эффект, на который я рассчитывала. Я начинаю читать мысли — всех, кто находится в палате. И мысли эти настолько темные и безрадостные, что уже через несколько минут я чувствую слабость и тошноту. Я пытаюсь закрыться, но я еще слишком плохо владею этой практикой.

Два моих дара смешиваются, переплетаясь в такой клубок, распутать который я не в состоянии.

— Вам плохо, барышня? — участливо склоняется ко мне незнакомый мужчина — должно быть, доктор или санитар.

А у меня нет силы даже на простой ответ.

Он приносит мне горячей воды и новую повязку. Я выпиваю целый граненый стакан. Чувство голода во мне борется с тошнотой. Ужасно хочется бросить всё и вырваться на свежий воздух.

Пытаюсь взять себя в руки. Понемногу получается. Чужие мысли я уже не слышу. И кажется, с Митенькой налаживается контакт. Во всяком случае, дыхание мальчика становится ровнее, а щеки — чуть розовее.

Я поднимаюсь, чтобы размять затекшие ноги. Делаю несколько шагов по комнате.

И вдруг слышу робкое и тихое:

— Наташа!

38. Бунт

Я вздрагиваю, оглядываюсь. Кто мог назвать меня настоящим именем? Кузьмич? Нет, я вижу его в окно — он во дворе.

— Наташа! — зовет тот же голос от противоположной стены.

Иду в том направлении, стараясь не потревожить лежащих на полу больных. Смотрю на женщину на набитом сеном матрасе. Ее лицо мне незнакомо, но она тянет ко мне дрожащую руку.

Озарение приходит внезапно:

— Тетушка!

Татьяна Андреевна силится приподняться, но у нее не получается. У нее нет даже подушки!

Я бросаюсь к ней, с трудом сдерживая слёзы. Она изменилась до неузнаваемости — похудела, побледнела. Ее пальцы холодны как лёд.

— Наташа, я не успела сообщить Софи! Это случилось так внезапно. Но я молила Господа, чтобы вы хоть как-нибудь узнали об этом.

— Всё будет хорошо, тетушка! — я пытаюсь улыбнуться. — Сейчас я отправлю Кузьмича к Соне, а сама посижу с вами.

Татьяна Андреевна яростно мотает головой:

— Нет, Наташа, не сообщай ей! Если она узнает, то приедет сюда. Не надо! И тебе нужно отсюда бежать! Ты только скажи — с ней всё хорошо?

Я шмыгаю носом:

— Да, всё хорошо. Она по-прежнему в доме княгини Артемьевой. Она здорова.

— А ты, Наташа? — ее взгляд сосредотачивается на моем лице, но только на мгновение. Ей тяжело, и она закрывает глаза. — Как ты оказалась в Петербурге? Ты знаешь обо всём? Прошу тебя, не обвиняй ни в чём Сонечку! Она не виновата! Это придумала я, а ее заставила подчиниться. Ты же знаешь — она послушная девочка. Но я не хотела тебе зла! У тебя есть титул! Тебе ни к чему участвовать в таких смотринах! Ты можешь выйти замуж по любви. А Соня… Ох, и зачем только мы приехали в Петербург! Кто же знал…

На лбу ее выступает пот.

— Вам не следует волноваться! Хотите, я позову доктора?

Но она хватает меня за руку.

— Нет, Наташа, останься! Я была для тебя плохой опекуншей, но я так боялась, что если начну вывозить тебя на балы и в столицу, то ты рано выйдешь замуж, и мы с Соней останемся ни с чем.

— Вам нужно отдохнуть! Мы можем поговорить об этом утром.

Но она качает головой:

— Нет, Наташенька, это — моя последняя ночь. Не плачь! Я хочу попросить тебя…

Я снимаю с лица повязку. Мне трудно дышать.

— Всё, что угодно, тетушка!

Я наклоняюсь к ней, и она шепчет:

— Не оставляй Сонюшку! У нее нет никого, кроме тебя! Не прогоняй ее из Закревки!

Я уже не сдерживаю слёз, и они текут по щекам, капают на ветхое лоскутное одеяло.

— Как вы могли такое подумать? У меня тоже нет никого, кроме нее! Мы с ней теперь ближе, чем родные сестры! Не беспокойтесь — если она решит выйти замуж, я дам за ней хорошее приданое.