Блаженная (СИ) - Ворон Белла (книги без сокращений .TXT, .FB2) 📗
Арина Глебовна пришла в себя, увидела его и стала кричать: “Сгинь, ты мертвый, уходи в пруд!” Это было очень страшно…
Наталья Павловна замолчала, переводя дыхание, глядя в окно невидящим взглядом.
— А дальше? Наталья Павловна!
— А дальше… — словно очнувшись, продолжала Наталья Павловна, Каргопольский поспешил уйти, а Арина Глебовна… я думаю, она бредила… у нее помутилось в голове.
— Что она говорила?
— Что видела, как его убили. В тысяча девятьсот восемадцатом году. Ей было тогда лет пять. … Она собирала землянику возле пруда. Она говорила — веселые люди с винтовками вывели его из усадьбы. Так и сказала… Она испугалась, спряталась в кустах и видела, как его расстреляли и бросили в пруд, привязав камень к ногам.
— Подождите… Вы сказали — его? Но это же бред! Видимо, тот Каргопольский каким-то чудом выжил, а наш Каргопольский — его потомок.
— Это мы с тобой понимаем. А Арина Глебовна была уверена, что человек, который подошел к вам на прогулке — тот самый, убитый Каргопольский… Оттого она и испугалась до смерти. Много ли ей было надо? Она хоть и крепкая была старуха, но ей было за девяносто! Подумала, что он с того света явился за ней.
— Бедная баба Рина…
— Серафима пыталась ее успокоить, убеждала, что ей просто показалось. А Арина Глебовна говорит: Как же показалось, когда у него вмятина на лбу ровнехонько в том месте, куда ему прикладом стукнули?
Я задохнулась от ужаса. Я вспомнила, что у БП на лбу слева выглядывает из-под волос небольшой шрам.
— Это совпадение. — сказала я дрожащим голосом. — у многих шрам на лбу.
— Разумеется! — воскликнула Наталья Павловна, — но слова Арины Глебовны не давали покоя и мне. И я как-то раз, невзначай спросила Бориса Павловича о шраме. Кстати, совсем недавно… Он сказал, что в детстве случайно попал под ворот колодца…
— Ну, ну, а дальше что?
— Подъехала скорая, Арину Глебовну увезли в больницу. Серафима поехала с ней, а твой папа следом за ними на машине, чтобы после забрать Серафиму. Как только они уехали, появился Каргопольский.
Он был очень взволнован, но вежлив, представился как наследник Вороньего приюта и стал упрашивать твою маму с ним побеседовать. Еленочке было не до бесед, сама понимаешь, но он прямо-таки умолял, твердил, что это вопрос жизни и смерти. Твоя мама не смогла ему отказать. Такой она была человек — всегда старалась помочь, если это было в ее силах.
Она попросила меня забрать тебя на часок. Я отвела тебя к себе домой, угостила молоком с печеньем, посадила вас с Мишкой смотреть мультики.
Но тревога не отпускала меня.
Я очень беспокоилась за Елену…
— Почему?
— Не знаю… Мне казалось, от Бориса Павловича исходит какая-то опасность. Он был… в отчаяньи? Да, в отчаяньи. Словно от разговора с твоей мамой зависит его жизнь. Но ведь он видел ее в первый раз! Мне все это показалось странным и пугающим.
Наталья Павловна умолкла, покусывая нижнюю губу. Казалось, что она хочет что-то сказать и никак не может решиться.
— Я совершила некрасивый поступок — вернулась и подслушивалала под дверью. — глухо произнесла она и поспешно добавила, словно извиняясь: — Я очень беспокоилась за Елену.
— О чем они говорили? — нетерпеливо спросила я.
Мне бы и в голову не пришло осуждать Наталью Павловну. Я на ее месте поступила бы точно так же.
Наталья Павловна досадливо прищелкнула языком.
— Я пропустила самую суть разговора, пока занималась с тобой и с Мишенькой. Я услышала самый конец. Борис Павлович сказал: “Поверьте, умоляю! Ну попробуйте хотя бы… Только вы можете это сделать!”
Что-то в этом роде.
— А мама?
— Твоя мама очень резко ответила, что даже если б она сошла с ума и поверила в такие бредни, то все равно она не знает, как это сделать и ничего такого не умеет.
И добавила, чтобы он не смел впутывать тебя.
Так и сказала: “Не смейте впутывать Тину!”
— Как вы сказали? — переспросила я онемевшим языком.
— “ Не смейте впутывать Тину!” Мне тоже это показалось странным. При чем здесь ты? Тебе было тогда лет восемь-девять. Чем бы ты могла ему помочь? До сих пор ломаю голову. Спросить Бориса Павловича — значит признаться, что подслушивала под окном. Сама понимаешь, не могу…
— А потом что было?
— Потом вернулась Серафима. Арину Глебовну не спасли. Она так и не пришла в сознание. А дальше ты знаешь. Вы уехали. Я осталась с Серафимой… слава богу, что осталась. Когда пришло страшное известие она не была одна. Позвонил Петр, мой сын. Он был тогда лейтенантом, его вызвали на аварию.
Борис Палыч Каргопольский угодил вам под колеса. Странная история. Его машина стояла рядом на обочине, она была полностью исправна… Он как будто нарочно дожидался вас.
Может хотел остановить вас и снова умолять о чем-то Елену? Нелепая случайность…
Наталья Павловна снова умолкла. Я тоже молчала.
Это была не случайность. Он не пытался нас остановить, он намеренно бросился к нам под машину.
Зачем он это сделал? Что ему нужно было от мамы? При чем здесь я? Можно сойти с ума. Думай же, думай!
— Бабушка ничего вам не говорила? Зачем он приходил к маме?
— Что? — Наталья Павловна словно очнулась, — нет. В тот день она так ничего и не узнала. А то, что произошло после, я не в силах объяснить, хоть и повидала многое, пока работала медсестрой. Я сама не видела всего, я была с Серафимой. Мне рассказали.
Она сжала подлокотники так, что побелели пальцы.
— Каргопольского привезли к нам. Он был мертв. И вдруг… поднялась страшная суета — покойник обнаружил признаки жизни на секционном столе.
***
Я ожидала чего-то в этом роде, но интонация, с которой была сказана последняя фраза вызвала у меня легкий озноб. Наталье Павловне тоже, кажется было не по себе, она поплотнее завернулась в легкий палантин, небрежно наброшенный на плечи.
— Ему провели реанимацию. Он выжил. На нем не было живого места, почти все кости переломаны, повреждены несколько позвонков. если люди и выживают после таких травм, то остаются в кресле до конца жизни. Но Каргопольский поправлялся с какой-то… нечеловеческой быстротой. Через несколько дней он начал шевелиться, через две недели уже самостоятельно сидел. Я видела чудо собственными глазами. Но мне было жутко…
— Вадим… Алексеевич мне рассказывал. — робко вставила я, — Сравнил его с птицей Феникс.
— Очень верное сравнение. Да, Вадим Алексеевич… Это невероятный человек. Прекрасный врач… и мог бы стать большим ученым, если бы не его печальные обстоятельства…
— Какие обстоятельства? — насторожилась я.
— Я не вправе их разглашать. — твердо ответила Наталья Павловна. Ясно было — она ничего не скажет.
— Он был тогда совсем молодым врачом, но уже подавал большие надежды. — продолжила она уже мягче, — Настоящий подвижник. Он буквально не отходил от Каргопольского. Он помогал ему шевелиться, учил его каким-то хитрым упражнения, читал ему книги. Они подолгу беседовали о чем-то. Именно тогда началась их дружба. Если бы не Вадим Алексеевич… Каргопольский не ходил бы сейчас своими ногами. И он это понимает. И очень благодарен своему спасителю.
Последнюю фразу Наталья Павловна произнесла медленно и значительно.
— А вы не пробовали узнать у Вадима… Алексеевича, зачем Каргопольский… — осторожно начала я, но Наталья Павловна замахала на меня руками.
— Вадим Алексеевич под страхом увольнения запретил трогать эту тему. И говорить об этом с Каргопольским.
— А сам он знает? Как вам кажется?
Наталья Павловна помялась.
— Не знаю, имею ли я право… Профессиональная этика, ты понимаешь…
— А по-человечески?
— Я думаю — да, известно. Может быть не все. Но что-то он знает.
Тут замолчала я. Вадим не раз говорил, что бабушка хотела меня от чего-то уберечь. И он знает от чего, но правды от него не добьешься. Надо копать с другой стороны.
— А бабушка? Что было известно ей?
