Черный принц - Демина Карина (книги онлайн бесплатно .TXT) 📗

Люта молчит.

И ему сказать нечего. Но молчание угнетает.

— Ты не замерзла?

Поверх платья — соболиное манто, слишком тяжелое и солидное, чтобы принадлежать Люте. Мех переливается в свете бумажных фонариков, которыми украшен сад.

— Нет.

Люта трогает соболей, и лицо ее оживает, появляется выражение… брезгливое? Раздраженное.

— Мы можем вернуться.

— Как хочешь.

Ей все равно. Она обижена на Кейрена, который вернул ее домой. Она ведь уговаривала поспособствовать побегу, помочь ей добраться до Перевала, а там она сама справится.

Домашняя девочка.

Справится… и бесполезно рассказывать о том, что мир, тот самый, который виделся Люте прекрасным и незнакомым, вовсе не так уж добр, а к слабым и беспощаден. Ей побег представлялся приключением, а Кейрен… врагом?

Но возвращаться желания нет.

Душно в доме. Тяжело. Ощущение такое, будто шейный платок горло пережал и каждый вдох дается с боем. Но Кейрен дышит, и… кажется, он тоже — заводная кукла.

— Тебе нравится зима?

Беседка и деревянная решетка, выбеленная снегом. Внутри — сумрак, который странным образом разжимает узел, позволяя дышать нормально. Кейрен спешит, точно боится, что эта подаренная свобода вот-вот закончится. Пахнет деревом. И землей, смерзшейся, скрытой подо льдом. Немного металлом… тальком и воском, которым укладывали волосы Люты.

— Ты доволен, да? — Она трогает башню из локонов и кривится, того и гляди расплачется.

— Нет.

— Ты… — Все-таки всхлипывает и забивается в угол беседки, заворачивается в соболей так, что наружу лишь кончик носа торчит. — Равнодушная скотина, вот кто ты…

— Леди таких слов не употребляют.

— А я употребляю, — голос дрожит, и Люта сдерживается с трудом.

И уже не сдерживается, плачет, тихо всхлипывая и вытирая глаза кулачком. И надо бы утешить, но Кейрен сидит, смотрит на руки…

…Таннис осталась одна.

Она дождется.

Наверное… она молчала, когда Кейрен уходил. И улыбалась. И коснулась нежно, словно прощаясь. Показалось. Кейрен просто слишком боится ее потерять.

— Что тебе стоило помочь? Ты же… теперь мы все будем несчастны… ты…

— В прошлом месяце я вел одно дело. Убийство. Девушка сбежала из дома. С женихом, — говорить о таком тяжело, вспоминать тяжело.

То дело запомнилось затяжными дождями и листьями, прилипшими к телу. Алебастровой кожей на желто-багряном кленовом ковре, светлыми волосами, что рассыпались, уходя в этот ковер, словно корни. И безглазым изуродованным лицом.

Спасала Таннис.

Ей Кейрен рассказывал и об этой девушке, которая долгое время оставалась безымянной. И о родителях ее, облаченных в черный креп, словно заранее пребывающих в трауре. В их доме было много крестов и свечей, а сами они глядели на Кейрена с презрением.

И требовали передать дело другому.

Человеку.

— Он помог ей сбежать, заодно обокрав родителей…

…огромная сумма в полторы сотни фунтов и ложечки с нефритовыми ручками.

— А потом убил.

— За что? — Люта перестала всхлипывать.

— Сказал, что она начала его упрекать… всего-то неделю вместе прожили. Он любил выпить, вот и не сдержался. Один раз по лицу ударил… кочергой. В руках была.

Люта зажала рот руками.

— Было еще одно дело, правда, не с убийством. Сводня покупала красивых молодых девушек, выписывала из деревни, представлялась хозяйкой и обещала устроить в приличный дом на работу…

Грязь, с которой Таннис была знакома не понаслышке. И утешала, стирая эту грязь руками. Слушала, молчала, перебирала волосы, и Кейрену становилось легче.

— Или вот еще одно… самоубийство. Девушка осталась одна, без денег и мужа, но беременная. И она не нашла ничего лучше, как сигануть с моста…

— Зачем ты мне это рассказываешь?

Люта уже не плакала, сжимала кулачки, смотрела едва ли не с ненавистью.

— Затем, чтобы ты поняла. Бежать опасно.

— Я…

— Слишком умна, чтобы позволить себя обмануть? Ты думаешь, кто-то из этих девушек считал себя дурой?

Злится. Лучше так, чем равнодушное молчание.

— Конечно, ты думаешь, что отличаешься от прочих. Ты ведь статью написала, и тебя приглашали работать… куда там, я не запомнил, прости.

Фыркнула.

Да, для нее Кейрен слишком глуп и прост. Он и сам себя таким ощущает, потому как представления не имеет ни об архитектонике контуров переноса, ни о полях и их взаимодействии. Обыкновенный следователь.

— Но реальную жизнь в формулы не запихнешь. Знаешь, сколько заявлений о пропаже людей мы получаем ежемесячно? Три-четыре сотни. Из них две трети — о молодых дурочках, которые, как выяснилось, решили сбежать, поискать лучшей жизни.

— Ты считаешь, я дурочка? — холодным звенящим голосом поинтересовалась Люта.

— Я считаю, что ты… недооценила опасность. Мы не находим и половины этих девочек. А из тех, которых находим, лишь треть и вправду замужем и счастливы. Кстати, эти-то и дают родителям знать о том, что живы. И Люта, я не хочу брать на себя ответственность за твою жизнь и здоровье.

Сложно.

С ней. С мамой, со всеми вдруг и сразу.

— И, по-твоему, что нам делать?

— То, чего от нас ждут. — Кейрен все-таки сел. Обындевевшая скамья, и тонкий налет инея остается на пальцах, которые — удивительное дело — не ощущают холода. — В этом наш долг перед родом.

Здесь и сейчас слова эти звучат натянуто, лживо.

Долг?

И Люта, уловив его мысли, спешит добить:

— Какой долг?

— Обыкновенный. — Если смотреть не на нее, но на снег, станет легче. Белые хлопья, крупные, мягкие, пляшут в воздухе. — Дом, в котором ты живешь, принадлежит роду. Одежда, которую ты носишь, твои драгоценности и книги, сама возможность твоя заниматься делом, которое тебе нравится… впрочем, ты женщина, с тебя спрос иной.

Вскинулась, но промолчала. И затянувшееся молчание было неудобным.

С Таннис иначе. Она могла молчать, но все равно Кейрен понимал ее. Или она его, и… и это ровным счетом ничего не значит. Отец прав, нельзя просто отвернуться.

Уйти.

А ведь подмывает. Райдо бы понял. И принял. И, наверное, сказал бы, что Кейрен прав… или не сказал бы, но точно не стал бы попрекать.

— Если хочешь, — Люта первой нарушила молчание, — вернемся. Ты, наверное, замерз.

Замерз, но возвращаться желания по-прежнему нет.

Дом виден, каменный многоглазый зверь. И глаза его, полукруглые, светят белым. Они забраны кружевными решетками, затянуты льдом. Дом ослеп на зиму.

Печально.

В горячей утробе его, разбитой на гостиные и галереи, залы, салоны и личные комнаты, затянутой шелками и убранной шпалерами, прячутся от зимы люди.

Прислуга.

И сородичи Люты, характерно зеленоглазые, темноволосые. Родители Кейрена. И матушка, увидев его, вновь нахмурится, но сдержит упрек. Отец если что и заметит, то виду не подаст. А может, и вовсе скроется со старшим Сурьмы в кабинете, отговорившись важными делами. Кейрен знает эти дела — коньяк или бренди, карты и фишки, игра на интерес и неторопливая беседа… дамам останется чай со сладким.

Кейрен.

Ему придется улыбаться, за прошедшие два дня он улыбался столько, что, кажется, улыбка задеревенела. Он будет что-то говорить, пересказывая последние сплетни, сочиняя на ходу глупые истории, легкие и приличные. Светский разговор, где слова ничего не значат.

И внимательный, чересчур уж внимательный взгляд матушки.

…она все еще сердится.

Кейрен опоздал на час, ко всему принес с собой запах Таннис. И матушка, утомленная ожиданием — она давным-давно была готова к выезду, — разозлилась.

— Кейрен, ты забываешься. — От этого голоса замерзли бы розы на ее шляпке, но розы были сделаны из матового шелка, а вот Кейрену стало холодно. — Мне казалось, что ты понял, насколько твое поведение выходит за рамки приличий…

И платье ледяное, бледно-синее, с серебряным шитьем, точно инеем. Белое лицо. Светлые волосы. Леди Сольвейг порой настолько идеальна, что кажется неживой.