Теряя себя (СИ) - "Eve Aurton" (прочитать книгу TXT) 📗
— Хелен, почему ты это делаешь? До моего дня рождения еще долго, не вижу повода так баловать меня, — Господи, просто пусть это окажется не то, о чем я думаю. Просто пусть она скажет, что вся ее забота и желание угодить не рождены жалостью. — Хелен? — Поджимаю губы и демонстративно кладу вилку на стол, наблюдая за тем, как Хелен потерянно расправляет складки на фартуке. У нее виноватая улыбка и жалость, чертова жалость застывшая в грустных глазах, устремленных на меня. Так и есть. — Только не надо меня жалеть, я еще не умерла, — аппетит пропадает полностью, и я забываю, зачем вообще зашла на кухню, раздраженно вставая со стула и быстрым шагом покидая ее. Слезы скапливаются в горле, и мне хочется зареветь навзрыд, чтобы выплеснуть то гнетущее чувство внутри, поселившееся после разговора с Рэми. Останавливаюсь, прижимаясь лбом к стене, и глубоко дышу. Сильной, сильной, я должна быть сильной — нужно помнить об этом. Проговариваю это вслух, раз за разом, словно втирая в себя, и, наконец, справляюсь с начинающейся истерикой.
Вот так, Джиллиан Холл, все не так уж и сложно.
***
В моей комнате еще пахнет лекарствами, хотя я проветрила ее, а от стеклянных баночек, как и от капельницы, не осталось и следа. Все это я сложила в большой черный мешок, завязала наглухо и снесла вниз, чтобы Хелен избавила меня от любого напоминания о случившемся — наивное желание стереть из истории жизни всякий намек о болезни. Чистое постельное белье, влажная уборка, горячая ванна, которую я жду не дождусь, то и дело заглядывая в ванную и проверяя уровень воды. Плюс этого дома — возможность понежиться в большой керамической ванне на высоких подножках, оставшейся, по-видимому, с далекого прошлого.
Жаль, что в Венсене, я лишена такой роскоши.
Перед тем как опуститься в воду, придирчиво рассматриваю себя в зеркале, приходя к неутешительному выводу, что постепенно моя красота стирается, будто кто-то специально проводит по моему портрету смоченной в растворителе тряпкой. Она оставляет после себя уродующие разводы, стирает штрихи, грани, превращая полотно в немыслимую палитру красок. Быть может, это последствия последних событий, быть может, результат вынужденного затворничества — я угасаю, послушно следуя приказу Хозяина не выходить из дома. Только большие ясные глаза до сих пор привлекают внимание — не шрамы, покрывшие мое тело: один на плече от осколка, еще один от укуса, порезанное запястье, мелкие штрихи-шрамы на ногах, оставшиеся от падения; и, тем более, не синяки: на локтевом сгибе и на лице, конечно. И, если подумать, то все это осталось от Господина, таким образом доказывающего свою силу и власть надо мной.
Слой ароматной пены расступается под ногами, когда я залезаю в ванну и устраиваюсь поудобнее, подкладывая под голову сложенное полотенце и чувствуя ласкающие прикосновения воды. Она окутывает меня, даря невесомость, и на время я забываю о своих проблемах, вдруг начиная думать о том, чем мне хотелось бы заняться. Я могла бы попросить Хелен научить меня печь, а еще мне нужно попрактиковаться в рисовании, и прочесть уйму книг, и попробовать себя в танце, пусть это будет что-нибудь эротично-плавное, и те алкогольные коктейли, что делала Элисон — нужно обязательно вспомнить их ингредиенты. Постепенно список желаний переваливает за все мыслимые границы, и я закрываю глаза, мечтая о том, что никогда не случится — знаю, ведь теперь я не принадлежу себе.
Вода уже стала прохладней, но я продолжаю лежать, пока не проваливаюсь в полудрему, этакой полусон, весь наполненный хаотичными событиями. Многие из них фантастичны: встреча с матерью, руль автомобиля в моих руках и проплывающие мимо пейзажи, море, ласкающее мои стопы пеной и мелкими ракушками, прибиваемыми волной. Среди мягких умиротворяющих образов слышу громкий стук и хмурюсь, пытаясь понять, откуда он в моем сне, пока что-то сильное и грубое не хватает меня за предплечье и не тянет за собой, в реальность. Едва успеваю уцепиться за плечи Хозяина, впившегося в мою руку и достающего из ванны. Мои ноги беспомощно стукаются о ее края, и я шиплю от острой боли, испуганно вглядываясь в перекошенное от гнева лицо Рэми и ни черта не понимая.
Вода, уже совершенно остывшая, стекает с меня и заливает пол вокруг нас, и я дрожу, ощущая холод, коснувшийся обнаженного тела. Но не это волнует сейчас, а яростный взгляд Господина, прощупывающего меня с головы до ног. Его пальцы до сих пор сжимают мою руку, и я стараюсь прикрыть грудь ладонями, словно стесняясь своей наготы, испорченной красоты, что теперь вряд ли привлечет его.
— Что-то случилось? Я что-то не так сделала? — Шепчу это посиневшими от холода губами, заглядывая в глаза Рэми и пытаясь уловить его настроение. Не понимаю, что могло произойти с нашей последней встречи, ведь все это время я была в комнате и ни с кем не разговаривала, если только Хелен не поведала ему о нашем тайном разговоре про Сопротивление.
— Хелен сказала, что ты не открываешь дверь, — его рубашка намокла, там, где я прижималась к нему, но он не обращает на это внимания, все продолжая изучать меня — не может быть, этого не может быть — обеспокоенным взглядом. И только я успеваю уловить это, как все мигом меняется, и Рэми вновь становится безразлично спокойным и недосягаемым. Он отпускает меня, освобождая от своей близости, но не отходит, ожидая объяснений.
— Я всего лишь уснула, — виновато пожимаю плечами и от холода лязгаю зубами, уже откровенно дрожа. Даже скрещенные на груди руки не помогают согреться, и Господин, замечая это, тянется за полотенцем и великодушно предлагает его мне. Нужно запомнить этот день не только как день разочарований, но и как день проявления заботы с его стороны, пусть и таким образом.
— Никаких закрытых дверей, Джиллиан, — цедит он, а до меня наконец доходит.
— Она подумала, что я с собой что-то сделала, не так ли? ВЫ так подумали… — издаю нервный смешок, мотая головой и поражаясь их лицемерию. Да даже если так, разве им не все равно? Еще одна перевернутая страница, прочитанная глава, выкинутая книга, замененная свежим изданием — вот, кто я.
— Ты права.
— И? Если я это сделаю, что больше вас заденет? Потеря игрушки или факт того, что я посмела распорядиться своей жизнью сама? — наигранно смело вскидываю подбородок, на самом деле задыхаясь от страха и понимая, что слишком много позволяю себе, разговаривая с ним в таком тоне. И оказываюсь права, потому что Рэми вдруг становится напряженно опасным, будто даже одно слово способно сорвать его. Он иронично изгибает брови, смотря на меня с некой насмешкой и снисходительностью, как смотрят на маленьких щенков, вообразивших себя большими собаками и тявкающими на прохожих. Они путаются под ногами, искренне веря, что смогут защитить территорию и вызвать страх, а на самом деле рождают лишь смех и умиление.
— Дерзость тебе к лицу, la petite**. Я слышу, как стучит твое сердце, вижу, как дрожат твои руки, знаю, как ты боишься меня. Тем забавнее наблюдать за твоими жалкими попытками казаться смелой, — он наступает, постепенно оттесняя меня назад и вынуждая прижаться спиной к холодной стене. Судорожно сжимаю полотенце на груди, действительно боясь его, и громко вскрикиваю, когда он резко хватает меня за волосы и тянет вбок, шепча на ухо: — И, конечно, ты права, Джиллиан, меня не расстроит твоя смерть, ибо таких, как ты, тысячи. Хотя стоит признать, что вложение капитала оказалось не слишком выгодным, ведь товар бракован. А вот то, что ты лишишь меня возможности распоряжаться твоей жизнью — заденет, потому что, хочешь ты того или нет, нравится тебе это или нет, но теперь ты моя. Моя, понимаешь? Все в тебе мое: тело, мысли, желания, твои наивные глупые мечты и, уж тем более, жизнь. Просто вспомни об этом, когда вдруг решишь лишить меня этого, потому что обещаю: я перебью всю твою семью, твоих друзей, знакомых, даже врагов. Всех, кого ты знала или хотела узнать.
И пока он говорит это, до боли сжимая мои волосы и практически впечатывая в стену, я понимаю, что на самом деле есть вещи страшнее смерти, например, знать, что после нее станет еще хуже — близким мне людям, которые будут расплачиваться за мои ошибки.
