Марионетка для вампира (СИ) - Горышина Ольга (книга бесплатный формат TXT) 📗
— Пан барон, — перебила я из страха услышать какое-нибудь еще одно дурацкое требование. — Будьте так добры, сядьте за стол. Я не могу разговаривать, находясь к собеседнику спиной. Это…
Милан перебил, не дав мне возможности выговорить слово "неприлично":
— Вам не придется говорить со мной. Вам потребуются только уши, чтобы меня слушать. Впрочем, мой портрет на столе. Смотрите на него, пока я говорю. Вы же не станете спорить, что он много лучше оригинала?
По шуршанию ткани я поняла, что Милан сел за моим стулом прямо на пол, окончательно лишив меня возможности подняться из-за стола. Наши спины соприкоснулись, и я собрала в кулак всю волю, чтобы не отстраниться. Что он ждет от меня, не ясно, а шарахаться от него, точно от чудовища, в которое ему нравится играть, я не собираюсь. Он же прекрасно знает, что женщины через силу глотают палки, сидя на краешке стула. Спинки созданы для спины, и я не собираюсь менять позы из-за его нежелания показывать мне лицо. Спина к спине, ну что такого? На нем пиджак, на мне свитер, в чем проблема? И все же я сказала:
— Вы можете поставить стул рядом со мной, и мы окажемся не лицом к лицу, а ухом к уху.
Выстрел по двум зайцам — пусть знает, что у Яна не развратная невеста и пусть сам помучается с выбором. Но барон не двинулся с места, если только прижался к спинке стула и к моей спине еще сильнее.
— История у меня короткая, так что не тревожьтесь ни за себя, ни за меня. Эту девушку звали Александрой. Она должна была стать частью нашей семьи, но, увы, судьба распорядилась иначе: ее жених погиб на войне в пятнадцатом году… Ей предложили выйти замуж за второго брата, который поступил умнее и в Галиции сдался в плен русским. Собственно в семье тяжело восприняли весть о начале войны, мы никогда не поддерживали пангерманскую политику… Но речь ведь не о политике, верно? Александра отказалась становиться баронессой, села на корабль и уплыла в Америку. Больше мы о ней ничего не слышали…
Вот что значит, аристократы… Даже о предках, давно мертвых, говорят обобщенно. Мы, бароны Сметаны…
— Эта фотография сделана в первое военное лето в нашем парке. Александра была сиротой и воспитывалась в семье на положении дочери. Она отослала карточку жениху на фронт… На обороте…
Я взяла и действительно перевернула фотокарточку, хотя не сомневалась в словах барона. Просто стало интересно, что там написано.
— Было написано: "Навеки твоя, дорогой Петер". Второй брат после отказа из ревности выскоблил имя мертвого соперника бритвой. Ревность — это очень неприятное дополнение к любви, пани Вера, и я желаю вам никогда не столкнуться с ее проявлениями. Впрочем, у Яна холодная кровь, и я несказанно удивлен, что он выбрал в жены именно вас.
Милан шумно поднялся, и я могла бы подвинуть стул, но не сделала этого.
— Отчего же вас так удивляет его выбор?
Я внутренне напряглась и натянулась, как струна. Одно обидное слово из уст барона, и я лопну. Не знаю, почему, но лопну.
— А оттого что у вас-то кровь горячая! — с уже знакомым мне смешком ответил барон. — Я даже уверен, что вы умеете ревновать. Во всяком случае, вы очень ревностно относитесь к своей работе. Вы даже мой портрет подписали своим именем.
Я опустила глаза к краю листа, торчащего из-под этюда с Александрой. Верно — привычка, сохранившаяся со студенчества, а не замашки на профессионализм, над которыми так красиво посмеялся барон.
— Я думала передать рисунки через вашего слугу, — соврала я. — И если бы вы больше ко мне не пришли до самого моего отъезда, то таким образом хотя бы не забыли мое имя…
И я прикусила язык, поняв, что сморозила глупость.
— У вас очень запоминающееся имя, — продолжал потешаться барон. — Забыть его будет трудно. К тому же, кроме вас, в этом доме никто не рисует…
— А вот тут вы лжете! — закричала я против воли, раздосадованная снисходительно-покровительными нотками, зазвучавшими в голосе барона. — Я видела сегодня вашу куклу!
Все, Рубикон перейден! Если мне суждено стать в глазах Милана чем-то большим, чем просто невестой Яна, то это мой единственный шанс.
Руки барона тотчас вновь оказались на спинке моего стула, а губы около моего уха. И вот тут я проглотила палку. Вернее, черенок от метлы, на которую хотелось вскочить и улететь из особняка к чертовой бабушке! Какой же он невыносимый! Как все талантливые люди, черт его возьми!
— Опять бросаетесь обвинениями, несносная вы женщина! — Милан на этот раз не вложил в голос ни одной эмоции. — В той книге, что вы так невнимательно читали, сказано: женщина ни при каких обстоятельствах не должна перебивать мужчину, чтобы остаться с ним в хороших отношениях. И сейчас я закончу свою фразу, хотите вы того или нет: в этом доме никто не рисует меня. Кроме вас. Теперь, надеюсь, вы поняли меня верно, пани Вера?
Я кивнула. Милан ухватился за край листа и, вытянув его на свет, разорвал на две части прямо перед моим носом. Я непроизвольно сглотнула слюну с привкусом сливового варенья. Барон обошел стол и бросил обе половинки своего портрета в огонь и остался стоять ко мне вполоборота, облокотившись на каминную полку. В полутьме шрамы сделались почти незаметными. С такого ракурса он вообще был чертовски хорош. Сколько же ему лет? Явной седины нет и подтянут лучше многих тридцатилетних. Зато дури, как в подростке!
— Прекратите уже, черт возьми, разглядывать меня!
Я зажмурилась от его крика, точно от яркого света, а когда открыла глаза, барон был уже подле зеркала, тайком взглянув в него на себя или же на меня. Я вскочила на деревянные ноги.
— Прошу вас, пан барон! — я готова была расплакаться от досады. — Не уходите! Поверьте, я не рассматривала вас… Зачем… Я вас прекрасно рассмотрела днем. Вернее, вашу куклу!
Барон замер и обернулся ко мне. Нет, все же в висках у него есть немного седины, но она его не старит и не портит. Некоторые седеют и в двадцать и остаются при этом молодыми.
— А я-то думал, что мне нынче так плохо спалось.
Сколько же злости в голосе! Надо замолчать. Вдруг за злостью последует приступ неконтролируемого гнева? И я непроизвольно ощупала волосы на предмет целостности. От барона не укрылся мой жест, и он тяжело вздохнул:
— Прошу меня извинить.
За вчерашнее или он все же уходит? Я улыбнулась. Одними губами. Взгляд мой оставался серьезным.
Барон поклонился. Значит, уходит…
— Я обещал пану Дракснию сыграть с ним партию.
И не уходит. Я уже вытянулась в струнку, лихорадочно соображая, что бы такого сказать ему приятного, чтобы он остался. И просто выпалила:
— Я так рада, что вы не сдержали слова и пришли ко мне.
Барон вздохнул еще громче и покачал головой:
— Пани Вера, я редко сдерживаю обещания… И ненавижу себя за это. Я спал нынче всего пару часов, а завтра могу вообще не уснуть… И все из-за вас, пани Вера. Из-за вас и вашего Яна, понимаете?
Я решила не кивать. О моем Яне я ничего не знала. Так что путь барон договаривает свою мысль вслух.
— Я болен…
Это я уже слышала.
— Я болен одной идеей.
А это уже что-то новенькое. Говорите, господин барон, говорите.
— И только вы способны воплотить ее в жизнь. Но я не знаю, как озвучить мою просьбу. Я боюсь. Вы женщина, понимаете?
Я не кивала, потому что ничего не понимала.
— Я просил Яна отыскать мне кукольника. Слышите, Вера? Кукольника! — вскричал барон и добавил уже шепотом: — А он нашел мне кукольницу.
Я продолжала стоять на вытяжку.
— Вера, вы способны абстрагироваться от своей женской природы и не судить меня, как женщина судит мужчину?
Теперь я кивнула.
— Тогда шахматы подождут, — барон шагнул ко мне и взял за руку. — Пойдемте, я покажу вам то, что не показывал еще ни одной женщине.
Я сделала шаг, а он не отступил, и я оказалась притянутой к его груди. Рука, застрявшая между его и моей грудью, поплыла вверх и застыла подле губ барона. Я перестала дышать, погрузившись в его темные расширенные зрачки с темным серо-синим ободком. Его губы коснулись моей руки. Теперь Милан глядел на меня исподлобья, и я досчитала до двадцати ударов своего испуганного сердца, пока барон соблаговолил наконец убрать с моей руки свои губы и сказать:
