Лесной глуши неведомые тропы (СИ) - "Ядовитая Змея" (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации TXT) 📗
Наблюдая за однообразным действом, я уже начинала подмерзать и принялась легонько пританцовывать, чтобы размять остывшие ступни. Украдкой поискала взглядом Энги — что, если воспользоваться случаем и взять его за руку? Что, если пожаловаться на холод и прильнуть к нему, чтобы обнял и оттаял душой? Но Энги, казалось, вовсе мною не интересовался — держался чуть поодаль от всех и с затаенным гневом поглядывал в сторону Милдреда. Я печально вздохнула и обняла сама себя, сунув ладони в изношенных рукавицах под мышки.
— Бьорн Тулле, батрак, и его семья! — раздался громкий голос глашатая.
К помосту неуверенной поступью вышли худой изможденный мужчина и невысокая молодая женщина в груботканом шерстяном балахоне, слишком тонком для ударивших холодов. За подол батрачки цеплялись трое малых детишек, совсем кроху она держала на руках.
— Уже четверо, — пробурчал себе под нос писарь, сделал пометку в книге.
Данник же заглянул в записи и принялся загибать пальцы, беззвучно шевеля губами.
Считает подать с детей, догадалась я. С малышей берут не так, как со взрослых: за каждый полный год жизни по серебренику. Однако для многодетной семьи сущее разоренье. Батрак этот вместе с семейством прибился к деревне не больше двух лет назад, после того как крэгглы вырезали целое поселение по ту сторону леса. С тех пор перебивался, горемычный, в услужении то у одного хозяина, то у другого. Избу сам себе ставил, как умел — совсем малую и хилую. Я была у них несколько лун назад, принимала роды у молчаливой скромницы Ниты, что служила посудомойкой у Ираха. Никаким достатком там и не пахло: бедно они жили.
— Десять за детей и двадцать четыре за взрослых. Всего тридцать четыре, — данник протянул ладонь, в которую Бьорн с низким поклоном вложил небольшой мешочек.
Тот окинул батрака презрительным взглядом и с раздражением вытряхнул монеты из мешочка, внимательно пересчитал одну за другой.
— Здесь двадцать три, — он сурово посмотрел на склонившегося еще ниже крестьянина. — Больше нет, добрый господин. Год лихой был, не собрали.
— А дитя еще одно сделать не забыли, — хихикнул сидящий рядом писарь.
Я с глупой надеждой глянула на Ираха: авось поможет беднякам? Ведь он добрый, мне вон свои деньги предлагал! Но он лишь виновато отвел глаза, а ядовито-ледяной взгляд стоящей рядом Руны, мертвой хваткой вцепившейся в локоть мужа, окатил меня словно холодной водой. Видать, она проведала о том, что Ирах раздает односельчанам деньги. А может, и среди монет батрака были те, что подарены им… Иначе откуда бы семье, с трудом сводящей концы с концами, собрать столько?
Данник деловито сложил руки перед собой и покосился на молодого лорда. Я невольно проследила его взгляд и ужаснулась: хищный блеск в ярко-синих глазах перечеркивал слабую надежду на милосердие правителя.
— И как же делить будем? — почти мягко спросил несчастного батрака данник.
— Коль на то будет ваша милость, добрые господа… пусть жену мою не тронут, а мне… — он сглотнул, и я с жалостью заметила, как дернулся кадык на его худом горле, — пусть выпишут плетей, сколько полагается.
— Одиннадцать, — поскреб щетину на подбородке данник.
— И в каменоломни? — подался вперед Милдред, нехорошо улыбаясь. — Закон ведь так велит?
— Так, ваша милость, — услужливо подтвердил данник. — Но, коли человек так желает…
— Нет! — побледнев, как выбеленное плотно, выкрикнула жена батрака и едва не выронила дитя из рук. — Не отбирайте кормильца, добрые господа! Я тоже согласна принять наказание! Пусть зачтут ему шесть монет! Смилуйтесь, добрые господа!
Она униженно упала на колени, бездумно баюкая расплакавшееся дитя. Другие дети тоже расхныкались, испуганно хватая мать за ветхий балахон. Батрак, бледный как сама смерть, мял в руках шапку и ожидал своей участи.
— Что ж, я не зверь какой. Раз женщина просит… — милостиво кивнул Милдред и щелкнул пальцами в сторону палача, — приступай.
Толпа односельчан стояла как мертвая — все молчали. Никто не заступился за горемыку, хотя бы за его несчастную жену. Я не стала смотреть, как с бедняги сдирают одежду и заковывают в колодки. Не думая ни о чем, отыскала Энги, вцепилась руками в ремни на его подлатнике и спрятала лицо у него на груди. Энги молча обнял меня и крепче прижал к себе. Когда с площади раздался свист плети и сдавленные крики, смешанные с женским плачем, визгом детишек и дружным оханьем толпы, я с силой прижала к ушам ладони.
Как ни старалась я заглушить жуткие звуки, но, когда настала очередь женщины, ее пронзительные вопли врезались мне в уши. Мое лицо было мокрым от слез, но сделать я ничего не могла — такая же доля могла ждать и меня, если бы не Энги.
Когда звуки стихли, кроме болезненных стонов несчастных батраков и громкого рева их детей, Энги так же молча отстранил меня и утер холодными пальцами слезы на моих щеках. А затем опасливо оглянулся и развернул спиной к себе, еще и подтолкнув слегка между лопаток. Боялся, что люди увидят и болтать о нас станут? Но ведь им будет чем позабавиться, обсуждая сегодняшний день. Я с ненавистью посмотрела на красивое лицо Милдреда и ужаснулась еще больше: его глаза буквально горели нездоровым возбуждением, когда он провожал ими провинившуюся женщину. Бедняжка не могла держаться на ногах, ее под руки волокли прочь слуги из Старого Замка; на грубой нижней рубашке со стороны спины виднелись кровавые полосы.
— Гилль Тильдесон, скорняк, и его семья! — тем временем выкрикнул глашатай, заставив меня вздрогнуть и перевести взгляд.
Имя Гилля до сих пор больно резало по сердцу — мой грех, сколько ни замаливай, так и останется камнем лежать на душе. Сухонькая старушка Линне с дочерью Гридой вышла к столу, опираясь на клюку: ее слегка пошатывало то ли от холода, то ли от перенесенного недавно горя.
— Нет больше Гилля-то, кормильца нашего, — прошепелявила она жалобным голосом. — Был, да помер на минувшей седмице. Сынков моих уж второй год как нет, в битве за короля нашего, храни его Создатель, головы сложили. Вот только мы с дочкой остались, не обессудь, благодетель.
Данник недовольно насупился и вперил тяжелый взгляд в старушку.
— Вот как? Прямо перед уплатой подушного и окочурился?
Старуха Линне открыла беззубый рот и схватилась за сердце, а из толпы послышались робкие крики: «правда!», «так и есть!», «помер Гилль!».
Данник сузил глаза:
— А не плутуешь ли, старая? Чтобы подать не платить? Твой-то старик весь минувший год воздух портил, а тут так вовремя помер!
— Отчего не платить? — поднял густую бровь Милдред, принимая от слуги чашу с горячим вином. — Пусть платит.
От этих слов растерялась не только Линне, ошеломленно схватившаяся за руку дочери, но и сам данник, недоуменно глянувший в сторону правителя.
— Это как же, милорд? С мертвых душ подати собирать?..
— Так ведь сам говоришь — он прожил весь год. На моей земле прожил.
— Но ведь это не по закону, милорд…
— Если законы позволяют людям плутовать, это плохие законы. Придумаем новые, — Милдред сделал глоток из дымящейся чаши и обратился к Линне: — Добро-то, поди, весь год вместе с покойным наживали! А теперь думаешь себе оставить его долю?
— Да какое добро, благодетель? — всплеснула Линне сухой ладошкой и затряслась, что осиновый лист. — Убыль одна. Болел он, сердешный. Доходу от него никакого не было! Да и пил он!
— Так это ты его и споила, старая? — забавлялся Милдред, наблюдая за усиливающимся страхом старушки. — До смерти? Признавайся!
— Святой Создатель! — Линне осенила себя знамением. — Как бы я могла! Всю жизнь ведь с ним прожили, душа в душу! Это ведьма окаянная его заморила! До смерти зарезала!
Я стояла ни жива ни мертва, не решаясь вздохнуть. От мороза зябло тело, но горькие слова старухи холодили душу.
— Ведьма? — Милдред заинтересовался так, что подался вперед. — Что, настоящая?
— Как есть настоящая, добрый господин, — залопотала Линне и впилась в меня недобрым взглядом. — Вон она, чтоб ей пусто было!
