Тонкий лед (СИ) - Кольцова Оксана (книги онлайн без регистрации полностью TXT) 📗

Альвдис совсем не испытывала уверенности, что так и будет. Она подозревала: это чувство станет расти, пока не заслонит для нее всю жизнь. Конечно, она останется самой собою, у нее свои дела, она думает о разном, не только о Мейнарде; но Альвдис все равно придется выйти замуж. Однажды ей придется избрать другого человека, так как тот, к кому лежит сердце, находится в плену у своего Бога и проведет одинокую жизнь — пусть интересную, но ту, где женщина не может согреть постель.

Ей не хотелось огорчаться заранее, и все же она не могла не думать о будущем. Мейнард перестал быть рабом, обрел положение и при этом непостижимым образом стал дальше от нее, от Альвдис. Как же она заблуждалась, когда беспокоилась из-за ухаживаний неприятного Хродвальда, когда боялась, что отец нарушит свое слово и заставит дочь выйти за нелюбимого! Отец слово будет держать, а вот она сама… Самой решиться, отдать себя во власть человеку, которого не полюбишь никогда — пусть хорошему, пусть отважному, пусть красивому даже — но это будет не Мейнард.

Тем не менее, Альвдис старалась не огорчаться слишком уж сильно, и не плакать заранее, и не строить планов. Боги уже показали ей в этом году, как непредсказуемы они могут быть, играя людскими судьбами, словно запуская камешки по воде. Эти детские игры на берегу фьорда совсем не походили на великие деяния, о которых в каждой песне сотня слов. И то, что говорил Мейнард о своем Боге, вдруг оказалось верным и для богов Альвдис: их пути — непостижимы. А значит, нужно попросить и ждать. Если боги будут милостивы, они выполнят просьбу.

Потому вечером, на закате, Альвдис ушла в священную рощу, огороженную кругом камней. Во Флааме имелся и храм, большой, как подобает столь богатому селению, со статуями Одина, Тора и Фрейра, но девушка больше любила старое святилище. Здесь рос ясень и бузина, и у небольшого каменного алтаря, где раньше часто приносили жертвы, а теперь перешли в храм, можно было остаться в одиночестве. Альвдис провела там не очень много времени, холод пробирался даже под теплую одежду. Но этого хватило, чтобы почувствовать: боги ее слышат.

Древний алтарь был темным, пропитавшимся просьбами и волшебством. Ветви деревьев, сиротливо-голые сейчас, черными росчерками замерших молний разрисовывали алое небо. Между стволами виден был склон, опускающийся к фьорду, и огоньки на фермах, и кусок горы, где серые скалы проступали сквозь белый покров, словно зубы каменного великана. Альвдис прикоснулась к алтарю — просто камень, но каким смыслом наделенный. Она глубоко вздохнула, изгоняя из себя сомнения, прося богов подарить ей решимость и удачу, и почувствовала, как внутри словно отзывается медным звоном надежда. Может, боги и не откажут в просьбе.

Когда Альвдис вышла из рощи, то поняла, что удачу уже подарили: ее поджидал Мейнард.

— Ну, здравствуй, госпожа. Извини, что подстерег тебя вот так.

— Я не в обиде — ты охотник, вот и устроил засаду, — засмеялась Альвдис. — Только я же просила тебя называть меня по имени.

— Все ещё непривычно вслух его говорить.

— А про себя произносишь?

— Да.

И что это признание значит?

— Тогда вот тебе несколько дней, чтобы научиться. Я знаю, как быстро ты запоминаешь слова нашего языка, так что скажи: Альвдис.

— Альвдис, — повторил Мейнард и кивнул. — Да. Так гораздо лучше звучит. Видишь, я обещал приехать на Йоль, и приехал.

— Я и не сомневаюсь в тебе. Понравились ли тебе новые владения, дорогой сосед? — Она специально, дразнясь, назвала его так, как отец звал.

— Кто бы мог подумать, что я действительно стану твоим соседом… Но да, понравились. — Они медленно пошли обратно к большому дому. — Там живут хорошие люди. Может, мы и не со всеми сразу ладим, однако для этого требуется время.

— А оно у тебя есть? — Альвдис не хотелось ходить вокруг да около и избегать темы, которая ее на самом деле волновала. — Ты не надумал возвращаться в христианские земли?

— Ну, не зимой же. Сейчас даже проходимые дороги завалены, так говорят. Я бы, может, и рискнул, только не знаю, стоит ли вообще. Решил, что на все воля Божья. Подожду до весны, а там снег уйдет, дороги откроются, и поглядим. Хотя пока я думаю, что здесь останусь, — сознался Мейнард вдруг, и у Альвдис потеплело на сердце. Глупая, глупая надежда. Все равно им вместе не быть.

— Тебе понравилась наша земля, — сказала она скорее утвердительно, чем вопросительно.

— Понравилась, я об этом и раньше говорил. Мне бы хотелось ее лучше узнать. Те земли, что были у меня прежде… Я ими, конечно, владел, но наезжал нечасто, других забот было много. А сейчас я могу думать только о том, пойдут ли рыбаки бить китов по весне, или же сколько шкур мы продадим купцам, когда приедут, или как бы заманить вашего кузнеца к нам хоть на несколько недель. Об этом я, кстати, с твоим отцом договорился: нам в Хьёрте кое-что починить надо, оружие подновить, словом, Ульм с нами поедет. Потом вернется… А весной — пахота, сев. Меня домочадцы уже спрашивают, как пиво варить будем, хотя ячмень еще даже по полю не разбросан. Много дел. Но мне это нравится.

— Духи земли тебя приняли.

— Думаешь, Альвдис? Почему?

— Зайцев ты немало осенью переловил, и рыба шла к тебе в сети, и не заблудился ты ни разу, камень под ногу не попал, чтоб споткнулся… Значит, все хорошо, так и должно быть.

— Удивительно, — сказал Мейнард, помолчав немного, — как вы это понимаете. Я бы тоже хотел понять, если ты говоришь, что это так.

— А твой Бог не будет против?

— Аллах не против, что Сайф с вас содрал уже все легенды и ваших богов за много лет понял лучше, чем я. Думаю, и мой возражать не станет, тем более что он все равно со мной не говорит.

— Ты все поймешь, Мейнард.

— Я надеюсь. Ну, а теперь расскажи мне новости о деревенских.

Альвдис охотно делилась новостями, а сама радовалась, что вечер выдался таким ясным, и до большого дома идти довольно далеко, и впереди еще несколько дней, когда они с Мейнардом будут видеться и говорить. Пусть это не станет чем-то большим, но даже так это — дар.

Йоль, главный праздник зимы, день зимнего солнцестояния. Светило задерживалось на небе недолго, даруя самый короткий день года, а потом наступала самая длинная ночь. Чтобы прогнать ее, люди радовались и праздновали, поворачивая солнечное колесо, помогая смениться временам года. Все надевали самые красивые свои одежды, на столы ставили наилучшие кушанья, и смех и веселье царили повсюду.

Альвдис, полагая, что Мейнард так и будет ходить в костюме, в котором приехал (не наблюдалось за франком стремления часто менять наряды, как делают богатые ярлы, он вообще в одежде был неприхотлив), обрадовалась, что еще осенью сама расшила себе платье на Йоль — и так совпало, что темно-синее. Оно было похоже на звездное небо, все в серебряных нитях, в традиционных переплетающихся узорах, из лучшей шерсти. Волосы Альвдис оставила распущенными, как и полагается молодой незамужней девушке, и надеялась лишь, что не отморозит уши. Пировали сегодня не только в длинном зале большого дома — по всему Флааму горели костры, столы выставили прямо на улицу, и над деревней плыл запах жареного мяса. Альвдис завязала тканый пояс, с помощью больших серебряных брошей тщательно закрепила на плечах теплый плащ с капюшоном и вышла из дома.

День уже догорал. С утра закололи дикого кабана, которого Бейнир и его дружинники добыли во время недавней охоты, и принесли жертвы богам, в первую очередь — Фрейру, чьим зверем кабан и был; алая кровь стекала из чаши на алтарь и впитывалась в снег, обещая хорошую весну и добрый урожай, удачу и появление новых жизней. Теперь мясо вепря зажаривали в длинном зале, а голова лежала отдельно, уже по-особому приготовленная; когда воины достаточно выпьют пива и меда, то будут давать на ней клятвы. Альвдис всегда это забавляло: мужчины, перебрав крепких напитков (особенно если на стол выставлялось драгоценное вино, как будет сегодня), иногда такие обеты давали, что весь зал хохотал. Помнится, однажды Эгиль поклялся переплыть фьорд, как только лед сойдет (и переплыл!), а Тинд, обладавший способностью пить, не пьянея, долго, а потом резко терять разум, обещал из следующего похода привезти живого ирландского петуха. Товарищи заставили его эту клятву сдержать. Потом все знатно веселились, когда Тинд, по рассказам друзей, долго ловил в захваченной деревне ошалевшую птицу, вез петуха в корзине, кормил хлебом и червяками, что в хлебе завелись, довез еле живого — и гордо всем продемонстрировал. Петух, кстати, оклемался и потом долго жил у Бейнира на заднем дворе, и орал по утрам как-то особенно противно. Сразу видно, ирландский.