Избранная (ЛП) - О' (хороший книги онлайн бесплатно .txt) 📗
— Ваш отец тоже работал на него?
Мои руки судорожно сжали простынь, но я заставила себя распрямить их.
— Мой отец? — Почему же он пристал ко мне с расспросами о моей семье?
Семьей для меня была Верити, но она была мертва. Ковальски беспокоился о моем отце? Мой отец был чем-то всегда отсутствующим, эгоистичным человеком и сверх того еще уголовным преступником, но его, черт возьми, не было с нами в переходе.
Занавеска вдруг с резким звуком открылась. — Больше ни слова этому человеку, Мо. — Это был дядя Билли собственной персоной.
Глава 2
Я снова с облегчением опустила голову на подушку. Дядя Билли на всех парах пронесся мимо Ковальски, но мой взгляд заставил его остановиться как вкопанного. Я спросила себя: как ужасно я должна была выглядеть, чтобы на его лице появилось, объятое ужасом, выражение.
— Иисус, Мария и Иосиф, — выдохнул он.
Итак, всё было настолько плохо.
Не отводя от меня взгляда, он крикнул: — Сюда внутрь, Анни, — и появилась моя мама; она выглядела на десять лет старше, чем сегодня после обеда в ресторане. Еще один полицейский, молодой и в форме, проследовал за ней.
— Мора! Ох, Мо! Ох, моя малышка! — она поспешила ко мне со слезами на глазах. — Ох, сладкая, — крикнула она и убрала, дрожащими руками, мои волосы со лба.
Я люблю маму, но в критических ситуациях она не в самой лучшей форме. Но ее взгляд, ее благоразумная юбка цвета хаки, синяя рубашка, волосы собранные на затылке, уже поношенное обручальное кольцо, которое поблескивает на ее руке, делали все слишком обычным, чем все было на самом деле, и слезы снова подступили. — Мам?
— Что случилось? — она снова и снова убирала волосы назад, как делала это, когда я была еще ребенком, а ее руки пахли фиалкой и чаем.
— Я уже легла, ты же знаешь, что у меня завтра утренняя смена, и тогда мне позвонили из больницы, а я уже набрала Билли, мы приехали так быстро как смогли. Можешь ли себе представить, что я почувствовала, Мо? Я всегда боялась подобного звонка. У всех родителей кошмары по этому поводу. Это было ужасно — просто ужасно, я была в панике, По дороге я все время молилась. — Так типично для мамы. Она задает мне вопрос и отвечает, прежде чем я успеваю сказать хоть слово.
Она остановилась, чтобы глотнуть воздуха, а дядя Билли вмешался:
— Что произошло?
Краем глаза я вижу, как Ковальски прерывает разговор с другим копом, наклонившись и повернув голову, чтобы услышать мой ответ.
— Все расплывается, — пробормотала я. — Моя голова… — она действительно болела, и с каждым новым посетителем в переполненной комнате боль распространялась и усиливалась.
— Что-то болит? Может тебе нужно что-то принести? — в течение секунды мама держала руку у щеки, а затем схватила мою здоровую руку, как будто я могла ускользнуть от нее. — Сразу говори, если что-то нужно.
— Они ничего не говорят мне о Верити, — выдавила я из себя.
— О, дорогая, — сказала она неискренним веселым голосом. — Не нужно переживать сейчас об этом. Лучше сконцентрируйся на том, чтобы отдохнуть.
Ага. Один из запатентованных неответов в моей семье.
— Мам, пожалуйста.
Она беспомощно посмотрела на дядю Билли. — Мо, это так… — она бросила на него еще один взгляд женщины, которая тонет в третий раз, и он спас ее.
— Ей скоро станет лучше, моя дорогая, гораздо лучше, но ты не можешь встретиться с ней сейчас. Твоя мама права. Мы должны позаботиться о том, чтобы ты поправилась и смогла выйти отсюда, — он зло посмотрел на Ковальски.
Они лгали, все вместе. Единственное, что я знала с полной ясностью под холодом, который окружал меня, что Верити было совсем не так хорошо.
Моя мама начала тихо плакать, а дядя Билли, который был равнодушен к таким драмам, использовал Ковальски как запасной выход и как мишень.
Люди, которые встречаются с ним, склоняются к тому, что недооценивали дядю Билли с его белой копной волос и его маленьким телом. Вокруг его синих глаз появлялись маленькие морщинки, когда он смеется, а он делает это довольно часто. Он на пятнадцать лет старше моей мамы, и это довольно заметно.
Он — веселый, живой парень, который никогда не сидит спокойно, всегда находится в движении. Но если он сердится, становится тихим, и вся его энергия сжимается внутри, все теснее и темнее, как летняя гроза. Каждый, кто настолько глуп, чтобы доставать его дальше, подвергает себя опасности попасть под удар злости дяди Билли.
Голоса мужчин были приглушенными, но я могла слышать их даже несмотря на плачь моей матери. — Девочка травмирована, Вы — лошадиная задница! Как вы только додумались допрашивать ее сейчас?
— Она — свидетельница, — невыразительно ответил Ковальски и подтянул брюки. — До сих пор она — моя единственная свидетельница, разве только, если вы захотите дать показания. Есть ли что-то, о чем вы охотно рассказали бы мне, Грейди?
— Она несовершеннолетняя. И если вы еще раз заговорите с ней без адвоката или разрешения ее матери, я позабочусь о том, чтобы ваша служба закончилась. Не будет ли это особенно грустно, Джозеф, до пенсии осталось всего ничего? — дядя Билли осматривал Ковальски тем же взглядом, который уже обратил в бегство упаковщика мебели, но он заметил выражения моей матери, и как быстро эта гроза началась, так же быстро и закончилась.
— Мо, моя дорогая, — сказал он, подошел с другой стороны моей кровати и поцеловал меня в макушку. — Тебе что-нибудь нужно? Просто скажи.
Мне нужна была Верити. И дядя Билли вернул бы ее назад, если бы мог, так же как он заботился обо мне и маме последние двенадцать лет, но даже он не мог возвращать из мертвых. Я знала Верити всю мою жизнь.
Мы вместе пришли в детский сад в синих юбках шотландках и гольфах. Вместе приняли первое причастие и недавно вместе хихикали в белых платьицах с рюшечками. Мы купили вместе спортивные бюстгальтеры и одежду для бала выпускников.
Мы прочитали брошюры колледжей и зубрили на полу ее комнаты для заключительной проверки. Со всем, что я должна была перенести в прошлом от преподавателей, огромных прыщей, первой любви, когда моего отца посадили в тюрьму, она тоже была рядом и помогала мне во всем.
Когда происходило что-то ужасное, она поддерживала меня. Теперь произошло наихудшее, а она не могла мне помочь, также как я не могла помочь ей.
Я совершенно не лгала, когда рассказывала Ковальски, что я не могла ничего вспомнить. Многое из того действительно смешалось, черные тени и крики, многое просто стерлось, но одно я помнила несомненно.
Это то, что я никогда не доверяла бы ему. Верити сказала мне, что я должна была бежать, когда эти кинулись на нас, и я сделала это.
Я взглянула на мою перевязанную руку и кровь, высохшую на коже и оставившую след на предплечье и ранее зеленой футболке. Кровь Верити. Не моя. Кровь Верити на мне. Комната стала уменьшаться и темнеть, а дыхание стало сбивчивым.
— Мо, — забеспокоилась мама и тверже сжала мою руку. — Дыши, сладкая.
— Я хочу увидеть Верити, — тяжело дышала я из темноты. — Сейчас, мам, пожалуйста.
— Ты устраиваешь театр, — говорит она. — Давай, дорогая. Глубоко и медленно. Вдох и выдох.
Правильно. Одиннадцатая заповедь семьи Фицджеральд: Не устраивай театр.
Врач, на этот раз настоящая, темноволосая женщина с тихим мелодичным голосом, раздвинула занавески и выставила всех кроме мамы наружу. Она надела черный зажим на мой палец, осмотрела меня и изверга странный звук. Затем записала неразборчивую запись в медицинской карточке.
— Как ты себя чувствуешь?
— Обманутой, — сказала я.
Мама плотно сжала губы.
— Мо!
— Теперь, когда ты не спишь, мы можем дать тебе что-то против боли, — улыбаясь сказала врач. — Миссис Фицджеральд, могу я поговорить с вами снаружи?
Они хотели поговорить, наверное, о всех тех вещах, которые скрывали от меня, а я была так слаба, чтобы подслушать. Когда они вернулись, глаза мамы были мокрые от слез и испуганные, а взгляд врача задумчивым.
