Сороковник. Книга 3 (СИ) - Горбачева Вероника Вячеславовна (лучшие книги онлайн .TXT) 📗
Он качает головой.
— Нет. У нас не любят походить на некромантов, а это слишком уж напоминает… Что, в самом деле так? Однако, идём дальше. Рассказывай.
Опять я невольно на что-то подрядилась. Ну да ладно, не молчать же всю дорогу. Только это довольно хлопотно — вести беседу и при этом отслеживать прохожих, чтобы они ни на меня не налетали, ни об Нору не спотыкались. Отвод глаз — хорошая штука, но имеет и оборотную сторону. Кое-как умудряюсь посвятить Магу в систему сакральных дат — в девять, двадцать и сорок дней, рассказать о поминках, о том, как по-разному провожают покойников в разных местностях, — везде есть свои местечковые особенности. И больше всего его впечатляют наши "проводы души" в годовщину, когда, если это возможно, не только читают по покойнику всю ночь, но и "провожают" душу покойника, трижды обходя вместе с ней жильё снаружи… Прощаются — и отпускают навсегда.
— Интересно. Очень интересно, — задумчиво говорит он. — А другие религии есть? И как там обстоит дело? И как давно в вашем мире такое отношение к смерти?
Пошарив по закоулкам памяти, — а она у меня хорошая — вываливаю на него целый микс из скифских курганов, славянских тризн, египетских пирамид и римских мавзолеев. Подумав, добавляю современности — из того, что знаю о похоронных обрядах мусульман, иудеев, буддистов… Я вспоминаю огненные погребения индийцев и священные воды Ганга, расклёвывание дикими птицами тибетцев и похоронные ладьи викингов и варягов — это меня снова заносит в прошлое. Но, похоже, Маге каким-то образом удаётся собрать из этой мешанины цельную картину. И она ему нравится.
А ведь я, между прочим, за всё время пребывания в его мире даже не удосужилась спросить — есть ли у них религии вообще… в кого-то они верят, в конце концов? При первом нашем знакомстве Гала упомянула, что на центральной площади Города действуют несколько храмов разных конфессий, я тогда восприняла это как должное — и успокоилась… Получается, что Город подстраивает культуру под попаданцев; а что у него и у этого Мира своё, личное?
Потерпи, узнаешь, дорогуша, дипломатично замечает внутренний голос. Теперь у тебя будет мно-ого времени…
Липовая аллея идёт вдоль всей центральной улицы. Неторопливым прогулочным шагом мы проходим её за полчаса, а затем спускаемся под гору и переходим через небольшой мосток над мелкой речушкой. Тамошние места хоть и входят в городскую черту, но раньше считались просто слободкой. Пушкари здесь жили. А улочка, на которую мы выходим, до сих пор так и называется — Кладбищенские пушкари. Потому что старое кладбище — вот оно, под боком. И даже не видя старинной ограды из красного кирпича, покосившейся, кое-где припёртой контрфорсами приближение к кладбищу можно угадать по истошному карканью. Вороны здесь непуганые и от собственной вольности шалеют. Деревьев множество, за ними редко кто следит, и все они утыканы комками птичьих гнёзд. Особенно это заметно по осени и весной, когда ветки голые.
Нору я оставляю у ограды — привязываю к невысокому деревцу и строго приказываю ждать. Мага прикасается к собачьему носу — и псина, зевнув, не спеша укладывается на травку и мирно засыпает. Сверху её прикрывает небольшой радужный купол. Теперь собачкой никто не заинтересуется кроме нас с Магой. Ну и хорошо, так оно спокойней.
Мы проходим в распахнутые чугунные ворота, спутник мой страдальчески морщится. Ну да, порядка здесь, конечно, никакого, одно название, что городское, а на самом деле почти не отличается от сельских кладбищ. Через весь немалый участок проходит единственная вымощенная булыжником центральная дорожка, вдоль которой ещё относительный порядок, а чуть глубже — и попадёшь в какой-то хаос, и будешь спотыкаться об оградки, заброшенные холмики, а иногда нет-нет, да и наступишь на обломок обтёсанного камня, сквозь зелёный мох на котором угадывается выпуклый крест… Но "мои" — неподалёку, в полпути до виднеющейся метрах в двухстах церкви. Нужно только пройти мимо этого громадного тополя. Как его сюда занесло — бог весть. Обычно здесь сажают берёзки, туи и сирень, — вернее, сажали, а сейчас, когда участок практически закрыт, — только вырубают, потому что зелень разрастается со страшной силой. Но вот как-то проник, укоренился и вымахал с баобаб, и успел умереть и засохнуть. Ветви с метр толщиной у основания угрожающе нависают над дорожкой; одно хорошо — высоко, макушкой не заденешь, но каждый раз мне страшно проходить под этим гигантским скелетом: а ну как надломится, наконец, какая-то из ветвей и рухнет на голову? А коммунальные службы словно не видят и не знают…
— Пришли, — говорю Маге.
По левую сторону от дорожки — "наш" участок. Тут все мои — папа, мама и братья с семьями. Все. Бесшумно поворачивается на смазанных петлях калитка, пропуская нас с Магой. Шесть больших надгробий и два маленьких.
Мага почтительно наклоняет голову, словно здоровается. С минуту молчит. А я в этот момент вижу словно его глазами: лаконичные полированные грани чёрного мрамора, облики, напылённые на плиты — я выбирала самые лучшие фотографии, где все молодые и здоровые, и плевать мне было на шипение соседок, которые дружно осудили меня и перемыли косточки за то, что родители у меня были здесь тридцатипятилетними. Я хотела их вспоминать именно такими. На детских могилках у нас всегда по машинке или самолёту, или другой мальчишеской игрушке. В гробничках у взрослых высажены цветы, — я не люблю искусственные, а сходить сюда раз в месяц присмотреть за посадками — дело нехитрое.
По соседству от нас с одной стороны — парень-афганец; в основании его надгробья курится дымом, дотлевает сигарета. Видно, совсем недавно навестили друзья: прикурили, оставили вместе с наполненной стопочкой, прикрытой куском чёрного хлеба. С другой стороны — холмик совсем заброшенный, но и на нём мозаикой светятся недоклёванные птицами кусочки скорлупы от пасхальных яиц и разложены несколько печенек. Говорят, если ты в дороге, но хочешь помянуть близких — оставь помин на безымянной могиле, до Бога всё дойдёт.
— Я похожу здесь немного, — говорит Мага. — Буду недалеко. Тебе, наверное, хочется побыть одной.
И за эту толику такта я ему благодарна.
Присаживаюсь на скамеечку и молчу. Не идут слова, не рождаются…Так часто бывает. Посетовав, что не захватила перчатки, нахожу поблизости лопух, и, обернув им ладони, принимаюсь за прополку, потому что осот и пырей никто в природе не отменял, эти монстры никаким опрыскиваниям не поддаются.
Здесь у нас высажены декоративный мох и барбарис, и петуньи, тот вид, что цветёт до первого снега; а по периметру оградки — сиреневые хризантемы-октябрины. Я отношу кучу сорняков в мусорный контейнер на выходе и мою руки ледяной водой под колонкой. И сама не замечаю, что в какой-то момент улетучилось беспокойство, затихли страсти в душе. За немудрящей работой я отвлеклась и на время позабыла про свои горести. Не то что совсем махнула на них рукой, нет, просто взяла — и отодвинула. Сейчас я просто сижу, слушаю шум листвы, вороний гомон… Неподалёку бумкает колокол, — закончилась вечерняя служба. Поплотнее запахиваю куртку, потому что в тени уже тянет вечерним холодком, и, прикрыв глаза, наконец ощущаю присутствие тех, к кому пришла. Их ласку. Любовь. Поддержку. Благодарность.
— …Наговорилась, красавица?
К моему удивлению, голос не Магин. Вздрогнув, открываю глаза.
Седой как лунь старик, высокий, широкоплечий, — видать, был когда-то и красив, и могуч, но сейчас подсох, и силы уже не те… Удивительно синие, не выцветшие очи смотрят ласково.
— Наговорилась, дедушка, — отвечаю. — А вы что так поздно здесь? Может, вас проводить? Или помочь чем?
Это местный наш блаженный, юродивый… вот незадача, совсем из головы вылетело, как зовут. Давно уж тут обитает, при церкви Рождества Богородицы, пришел невесть откуда, бомж бомжом, постоял немного на паперти — молча, даже руки не протягивая, просто стоял и смотрел сквозь людей, будто что другое на их месте видел… Местный батюшка его в сторожку на житие определил, местные монашки обули-одели, местные участковые поспрашивали, запросов в разные инстанции понаслали — и ничего не выявили. Ну и… пусть живёт с миром, решили. Так он и остался. По утрам и вечерам обходил дозором окрестности, подкармливал бродячих собак и кошек, помогал старушкам на огородах — в земле любил возиться, чем себе и зарабатывал. Говорил мало, и ничего вроде бы не пророчествовал, чудес не творил… а прослыл отчего-то юродивым. Может из-за того, что Евангелие иногда цитировал, да ведь как к месту… А в ответ на частые вопросы, как, мол, можешь ты так жить, дедушка? отвечал только: "Посмотрите на лилии полевые…" И улыбался. Да настолько хорошо, что — прямо как мне сейчас — становилось удивительно легко и спокойно на сердце.
