Затерянные в солнце (СИ) - Волк Сафо (серия книг TXT) 📗
— Пойдем. Я хочу кое-что сказать тебе наедине.
— Я и так знаю, что не переживу этого, — криво ухмыльнулся Бьерн, стараясь говорить как можно тише, чтобы не беспокоить болящую грудь. Внутри, в легких, что-то клокотало так, словно там разлилась кровь, но он старался игнорировать это. — Можете говорить и при мне. Я уверен и готов идти до конца.
Кирх некоторое время молча смотрел на него, но перед глазами Бьерна все плыло, и он не мог сказать, какое у него было выражение лица. Потом сын Хранителя решительно повернулся к Тьярду и настойчиво проговорил:
— Выйди со мной, Тьярд. Я хочу сказать тебе два слова.
— Хорошо, — устало отозвался царь Небо.
Бьерн откинул голову на циновку пола и прикрыл глаза, слыша тихое шуршание тростника, когда царь Небо и сын Хранителя поднимались на ноги и выходили из шатра. По полу пробежал ледяной сквозняк, когда полы шатра за ними захлопнулись, и снаружи зазвучали их приглушенные голоса, но говорили они так тихо, что Бьерн не мог разобрать ни слова.
Растянувшись на полу и сберегая дыхание, он лежал и ни о чем не думал, глядя лишь на потолок над своей головой. Снаружи шумел ветер, его порывы колыхали шелковые стены шатра, и волны отсветов пламени бежали по ним, дрожа и пританцовывая. Тихонько потрескивала печурка, шипели угли в двух больших жаровнях по обе стороны от Бьерна, и воздух наполнял сладковатый дурман благовоний, перебивая кислую вонь, казалось, насквозь пропитавшую все тело Бьерна. Вот только сейчас ему было уже все равно, как он выглядит и пахнет. Все свои силы до самой последней капли он отдал, сражаясь с дикостью и болью, сражаясь с самим собой за будущее своего народа, и в раскаленном горниле боли сгорели стыд, раскаянье, глупость, гнев, сгорело все, кроме одного.
Рука сама двинулась, хотя Бьерну уже казалось, что он и пальцем пошевелить не может. Рука нашла карман, а в нем — маленький плоский камушек, что когда-то подарил ему Лейв. Пальцы Бьерна уцепились за этот камушек, как за самую последнюю надежду, и, как делал тысячи раз, Бьерн принялся выглаживать его большим пальцем, рассеяно вспоминая свое прошлое. Он больше не надеялся, что выживет: кровавые всхлипы в груди и неслушающееся тело красноречиво доказывали обратное. Он больше не питал иллюзий, что спасает собственный народ: ему не было никакого дела до того, выживут или нет остальные вельды, когда боль терзала и рвала его на куски, сводила с ума, калечила и медленно убивала. Он делал это только ради Лейва, ради жизни всего одного человека, ради которого он сделал бы все. Пальцы сжались в кулак, укрыв крохотный камушек в ладони, спрятав его ото всех.
Ну что ж. В последний раз. Я не могу позволить себе терять время. Бьерн чувствовал, как дрожит в судорогах все тело. Он знал, что его время почти пришло, что драгоценные секунды, сгорающие сейчас с пламенем свечи, уплывали прочь все быстрее, и их оставалось слишком мало для того, чтобы ждать, сомневаться, чтобы размышлять о чем-то. В последний раз, Лейв. Бьерн с трудом повернулся на бок и потянулся за оставшейся стоять рядом с ним сиротливой золотой склянкой.
Вдруг тени в углу шатра сгустились, уплотнились в одно большое черное пятно, и Бьерн похолодел, глядя на то как из них медленно выступает безглазая фигура Псаря. Дрогнуло, мазнуло пламя свечей, когда обутая в черный сапог нога едва слышно примяла теплый тростник настила на полу. Безглазый мягким движением откинул капюшон и улыбнулся, двумя пустыми глазницами глядя на Бьерна.
Тот попытался закричать, издать хоть какой-то звук, но сил на это уже не было. Он потянулся, забился на полу, словно рыба, пытаясь ухватить пальцами пузырек с зельем Кирха, но пальцы были слишком слабыми, они не дотягивались до него самую капельку.
— О! Ты хочешь выпить это, сынок? — скрипучий и хриплый голос Псаря полнился насмешкой. Бьерн едва не закричал, когда его черный сапог опустился прямо на склянку и с хрустом раздавил ее, растирая в пыль по полу. Сухие губы на потрескавшемся покрытом струпьями лице растянулись в жестокую улыбку, обнажив желтые, слишком крупные для человеческого рта зубы. — Тебе не нужно пить эту дрянь больше, мой дорогой. Ты же знаешь, она убивает тебя!
В немом оцепенении расширившимися от ужаса глазами Бьерн смотрел на то, как сапог Псаря тщательно давит осколки их последней надежды, растирая их в пыль по полу. Все было кончено, и все было зря. А в груди Бьерна все росла и росла огромная сосущая пустота.
Псарь опустился перед ним на корточки, и его черная рука сгребла в кулак волосы Бьерна, а потом приподняла его голову над полом. Бьерн попытался дернуться, попытался хоть как-то сопротивляться, но не мог. Гнилой рот расплылся в широкой усмешке, и от него пахло смертью и разложением.
— Лучше я сам убью тебя, наездник!
Черная рука с кинжалом поднялась, мелькнул язычок пламени на самом кончике острия, и Бьерн закрыл глаза, навсегда прощаясь с Лейвом.
В следующий миг по телу мазнул холод, послышался громкий крик Тьярда и свист рассекаемого воздуха. Рука моментально отпустила голову Бьерна, и он ударился затылком об пол, едва не прикусив себе язык. Открыв глаза, Бьерн только и мог, что наблюдать, как медленно оседает назад Псарь, а его руки царапают торчащий прямо из глотки кинжал царя Небо, волнистое лезвие кинжала анай, насквозь проткнувшее его горло.
— Ты цел? — в два прыжка Тьярд оказался рядом с Бьерном, ногой отпихнув от него бьющееся в предсмертных конвульсиях тело Псаря. Его глаза тревожно осматривали лицо Бьерна, пальцы коснулись его щеки. — Он не ранил тебя?
— Хуже, Тьярд, — сдерживая злые слезы, прохрипел в ответ Бьерн. — Он разбил лекарство.
— Разбил? — заморгал Тьярд, и на лице его отразилось непонимание, словно смысл слов Бьерна не до конца дошел до него.
— Разбил, — тихо повторил Бьерн. — У нас больше нет зелья, Тьярд. Все кончено.
==== Глава 56. Битва за Роур. Акт второй ====
Все, что происходило с ней сейчас, больше всего напоминало бездну мхира такой, как ее всегда представляла себе Леда. Ноги путались и спотыкались в толстом слое пепла, укрывающего долину, а вонь гари была такой сильной, что Леда задыхалась. Хвала Богиням, здесь было влажно, от стоящей в воздухе воды весь пепел размок и слежался в одну холодную мерзкую кучу, и хотя бы не поднимался в воздух, потревоженный ее шагами, и не лез в глотку. Впрочем, вони и без него было достаточно.
В туманных валах вокруг нее вставали обожженные исковерканные силуэты деревьев. Некоторые из них напоминали скрюченные от боли фигуры с вывернутыми руками-ветками и почерневшей кожей, другие превратились в острые колья, торчащие из-под толстого слоя пепла крючьями и готовые в любой миг пропороть ее насквозь, стоит ей только споткнуться и упасть. А спотыкаться здесь было обо что. Несмотря на то, то Роща пылала несколько недель подряд, не все стволы догорели до конца, и многие завалами перегораживали путь, мерцая во тьме тлеющими боками. Россыпи углей на них зло щурили алые глаза из темноты, и дым от них был едким и тяжелым.
Чтобы хоть как-то уберечь лицо, Леда замотала его шарфом, оставив открытыми лишь глаза. Но это не слишком-то хорошо помогало. Дым разъедал роговицу, глаза слезились и болели, она то и дело смаргивала, размазывала по лицу выступающие на глазах слезы, чтобы хоть как-то видеть то, что происходило вокруг.
А вокруг творилось нечто поистине жуткое. В туманной дымке метались силуэты сальвагов и дермаков. Громадные серые тени волков с громоподобным рычанием, от которого Леде вымораживало все нутро, карабкались по поваленным стволам, пробирались между обгорелых остовов криптомерий и набрасывались на дермаков, что были здесь повсюду. Они, словно зараза, словно самые темные и ядовитые из лесных грибов, прятались в тени обгорелых пней, укрывались под толстым слоем завалов и выбирались оттуда тихо, осторожно и ловко, а потом набрасывались со спины, прыгали на загривки волков, с рычанием вбивая в них тяжелые острые ятаганы. Иногда они поджидали в засаде целыми стаями, иногда нападали по одному, и их было так много, что, казалось, перебить их всех до конца просто невозможно.
