Между сердцем и мечтой (СИ) - Цыпленкова Юлия (книга бесплатный формат TXT) 📗
Мне было его жалко. Возможно, причиной тому было мое уважение к его таланту, а может, молодой граф был мне все-таки симпатичен, потому что я не ощущала в нем тех черт, которые вызвали неприязнь. К примеру, герцог Ришем. Несмотря на всю его привлекательность и располагающую внешность, я почувствовала к нему неприятие с первого взгляда. А в Элдере не было ни наглости, ни напора. Он не рисовался, набивая себе цену, не заигрывал. Был прост и искренен, а потому использовать его, заведомо зная, что в будущем его покладистость будет вызывать лишь раздражение, мне не хотелось. Его сиятельство и вправду будет со мной несчастен. И эту мысль я откинула, как ненужную.
А раз я пока оказалась без всякого дела, то возложила на себя обязательства за судьбу Амберли. Да, я взяла покровительство над своей сестрицей.
— Как думаешь, к нам будут подходить в театре? — шепотом спросила меня Амбер, пользуясь тем, что мои родители были заняты разговором.
— Конечно, будут, — уверенно кивнула я.
— Ох, я так волнуюсь, — призналась сестрица. — Не отходи от меня, пожалуйста.
— Я буду рядом, — заверила я ее.
— Только не так, как на утро после моего представления, — укорила меня ее милость. Однако быстро вспомнила, чем закончилось для меня то утро и смутилась: — Прости меня, Шанни. Я ужасная себялюбица.
— Всё хорошо, дорогая, я не обиделась, — я улыбнулась, и неловкость была сглажена.
Большой королевский театр располагался в центре столицы, всего в двух кварталах от королевского дворца. Здание было большим и красивым. Я часто видела его из окна кареты, и всегда хотела оказаться внутри. В детстве мне казалось, что там живет само волшебство, хотя… Скорей всего так говорила матушка, а мне это просто врезалось в память. А теперь, будучи взрослой, я понимала смысл ее слов. Уметь прожить чужую жизнь, ее малый фрагмент, да так, чтобы поверили зрители, — это и вправду настоящее чудо.
— Ох, сколько здесь людей, — произнесла Амберли, в волнении прижав к груди ладонь. — Шанни, — обернулась она ко мне, — скажи, что я хорошо выгляжу, и что всё будет хорошо.
— Ты чудесно выглядишь, — усмехнулась я. — И всё будет хорошо. Я вообще не вижу ничего дурного в том, чтобы войти в здание, подняться по лестнице и сесть в свою ложу.
— Ты совершенно меня не понимаешь, — произнесла сестрица тоном, который передался ей от старшей баронессы Тенерис.
— Вы правы, дитя мое, — отозвался сам образец для подражания. — Ни барон, ни его дочь не способны понять всей тонкости наших переживаний.
— Эти переживание — пустое, — ответствовал его милость.
— Совершенно с вами согласна, батюшка, — кивнула я.
— О чем я и говорила, — удовлетворенно произнесла родительница, и карета остановилась.
Внутри театр оказался восхитителен. Но, на мой взгляд, чрезмерная вычурность была лишней. Он выглядел даже богаче королевского дворца, где было изящество без избытков роскоши. Театр же, который казался мне местом возвышенным, оказался насыщен коричневым мрамором и позолотой, что придало отделке тяжеловесности. Сестрица обводила восторженным взглядом стены, украшенные полотнами, на которых были написаны сюжеты легенд и пьес, которые когда-либо входили в репертуар. И по картинам можно было увидеть лучших актеров, в прошлом игравших в этих стенах, потому что именно их запечатлели художники прошлых десятилетий и веков. Имелись картины и с нашими современниками, потому что талант со временем не исчезал.
А еще в театре было много света. И не только свечи освещали пространство, но и магические светильники. Должно быть, когда не было спектаклей, хватало и свечей, но для публики зажгли и дорогостоящие источники. Впрочем, даже яркое освещение не делало легче ощущение тяжеловесности отделки. Однако это казалось только мне. Матушка назвала театр величественным, Амберли продолжала восхищаться, а батюшке до стен дела не было. Он раскланивался со знакомыми.
Пока мы поднимались по лестнице, разговоров быть не могло, это считалось дурным тоном. Только приветствия. Отец вел матушку под руку, мы с Амберли шествовали за ними, и пока приветствия тех, кто шел рядом с нами, или же обгонял, а иногда и спускался навстречу, были безликими, если можно так выразиться. Склоняли головы только мужчины, здороваясь друг с другом и семействами, следующими рядом. Барон Тенерис отвечал разом за всех своих женщин, точно так же поступали и другие мужья и отцы семейств.
Но вот когда мы закончили подъем и вошли в большую залу, где играли музыканты и шествовали между гостями театра лакеи с подносами, там уже можно было и заговорить. Разумеется, нам с сестрицей полагалось ждать, когда к нам обратятся, но матушка с батюшкой уже имели право вести беседу. Будь мы на званом вечере или на балу, с нами могли заговорить напрямую, в общественном же месте вроде театра или городского парка требовалось сначала испросить позволения у родственников девицы, и, получив его, обратиться к ней. Соответственно и девица отвечала, когда слышала, что ее родные не против беседы. Дело, как всегда, касалось мужчин. Впрочем, я опять жалуюсь. Потому оставим на время все эти вздорные правила и вернемся к сегодняшней публике.
Волновалась я не зря, в театре обнаружились знакомые по дворцу лица. В первую очередь я увидела чету Сикхертов. И если начальник дворцовой стражи поклонился мне, то его супруга меня «не заметила», хоть мы и встретились взглядами. Ну что ж, от нее я иного не ожидала. Приметила я и королевского секретаря, но барон Хендис меня не видел, потому что был занят беседой с незнакомым мне пожилым мужчиной. Зато…
— О-о, моя дорогая!
Обернувшись на звук знакомого голоса, я обнаружила графиню Энкетт, мчавшуюся ко мне с такой скоростью, что, наверное, даже королевские гвардейцы не сумели бы остановить ее сиятельства. Следом за анд-фрейлиной герцогини Аританской шествовал ее супруг. Граф и не пытался воззвать к своей жене, чтобы обуздать ее. Вместо увещеваний или строгого повеления опомниться, его сиятельство махнул мне рукой, и на губах его появилась искренняя улыбка. Признаться, на душе моей потеплело.
Стремительно преодолев разделявшее нас расстояние, ее сиятельство сжала меня в объятьях, после отпустила и воскликнула:
— Как это всё ужасно, ваша милость! Я буквально не в себе от того, что с вами…
— Тихо, ваше сиятельство, — отдернула я ее. — Умоляю вас.
— Ох, — графиня прижала к груди ладонь. — Что это я право слово? — Затем оглянулась на моих родителей, взиравших на нее с недоумением, и вовсе зарумянилась. Ее сиятельство посмотрела на меня беспомощным взглядом, и я с улыбкой сжала ее руку.
— Батюшка, матушка, позвольте представить вам мою добрую приятельницу и анд-фрейлину ее светлости, а также ее супруга — их сиятельства граф и графиня Энкетт, — произнесла я, стараясь сгладить неловкость.
— Рад знакомству, — склонил голову граф. — Ваша милость, мое почтение, — сказал он, обратившись к моему отцу, после склонился к руке баронессы Тенерис: — Ваша милость, теперь становится понятно, откуда в младшей баронессе Тенерис столько очарования, — моя родительница благосклонно улыбнулась, и его сиятельство продолжил: — Прошу простить мою супругу, ее сиятельство знакома с этикетом, но отставка ее милости стала для нас настоящим потрясением. Мы искренне полюбили баронессу Шанриз и были рады назвать себя ее друзьями.
— Прошу простить меня великодушно, — повинилась графиня. — Но это и вправду нас очень огорчило, меня в особенности. Ведь мы так замечательно ладили с ее милостью. Я нашла в вашей дочери родственную душу. Ее нрав не может не завораживать. Еще раз приношу вам свои нижайшие извинения за мою выходку.
— Благодарю, — ответила я с улыбкой. — Мне приятно знать, что при Дворе есть порядочные и искренние люди.
Граф Энкетт прижал к груди ладонь и склонил голову. Затем вновь посмотрел на моего отца, и тот, наконец, заговорил:
— Мне приятно познакомиться с людьми, сумевшими оценить нашу дочь по ее достоинствам. И раз уж мы теперь представлены друг другу, то позвольте познакомить вас с нашей воспитанницей, — он указал на Амбер. — Баронесса Мадести-Доло.
