Человеческое и для людей (СИ) - Тихоходова Яна (читаем бесплатно книги полностью .txt) 📗

До этого момента Приближённые ходили — ковыляли — по снегу, доходящему им чуть ли не до колен. Потепление наступило неожиданно и очень-очень резко.

«Проклятье. И что делать? Отмалчиваться? Отпираться? Оправдываться?..»

А смысл?

— На втором этаже. Первая дверь справа.

Отмороженный Хэйс кивнул, наконец-то снял с себя тяжёлый плащ, бросил его на стул и, развернувшись, направился к лестнице.

Иветта, сжав руки в кулаки, последовала за ним.

В спальне, в отличие от кухни, жили, и потому она была пропитана бардаком: на кресле громоздилась одежда, в том числе несколько не первой свежести; на прикроватной тумбочке хаотично теснились украшения и высилась чашка, исчерченная засохшими подтёками кофе; на столике и частично на полу лежали книги на пару с конспектами — сравнительно аккуратно, но зато черновики валялись кое-как, причём зачастую измятыми; кровать была заправлена откровенно небрежно: покрывало скрутилось, из-под него понуро торчали одеяло и простынь…

На мгновение Иветте стало неловко, однако стыд — слава Неделимому — почти тут же сменился злостью.

Потому что а какого, собственно, хрена? Это её дом и её спальня — её правила и её жизнь, которую она имеет право проживать, как хочет и в какой угодно обстановке. Всяких Отмороженных да Обнаглевших сюда вообще-то никто не звал — они заявились без приглашения и теперь совали свои выдающиеся носы куда ни попадя; без разрешения и беспардонно — ну так кому стыдно должно-то быть?

Правильно — им, и своё мнение по поводу увиденного — подсмотренного — они могут засунуть себе туда, откуда еда у людей выходит естественным путём.

Не говоря уже о том, что существовала проблема значительно серьёзнее и пагубнее бытового беспорядка.

Скрестив руки на груди, Иветта прислонилась к дверному косяку (ей было комфортнее стоять близко к выходу, хотя она и понимала, что убежать всё равно не получится) и вцепилась взглядом в Хэйса.

Который её настойчиво игнорировал и времени даром не терял.

Он быстро пробежался глазами по комнате и сначала подошёл к тумбочке: покопался в украшениях, потряс лампу и заглянул в чашку — а затем, присев на корточки, открыл дверцу и, немного погодя, вытащил на созданный им свет крупный иссиня-чёрный заполненный на три четверти флакон…

Совершенно не тот — расползается мороз, падает снег и медленно приближается вьюга.

Вытащив пробку, Хэйс понюхал зелье и спросил:

— Что это?

— Снотворное, — спокойно и честно ответила Иветта. — Мне его дал Приближённый Кет.

И случилось неожиданное — потрясающее, можно даже сказать, исключительное чудо: на бледном и обычно неподвижном лице нарисовалась человеческая эмоция.

Хэйс усмехнулся — слабо, но всё же вполне различимо, а затем (с иронией?!) протянул:

— А-а-а. Приближённый Кет.

Иветта недоумённо моргнула. Переступила с ноги на ногу, сжала плечо, кивнула и моргнула ещё раз.

В таких ситуациях принято говорить или думать нечто вроде «Хм-м, что вызвало у тебя подобную реакцию?», но в случае Отмороженного тянуло скорее вскинуть руки и прочувствованно вопросить: «Неделимый помилуй, да что у тебя вызвало-то — реакцию?!»

Может, и ему сочетание «Тит Кет» казалось… забавным? Или этих двоих связывала какая-то смешная история? Или что?

Загадочные всё же люди — Приближённые; логика у них — поистине непостижимая.

Хэйс снова, заледенев, замариновал своё лицо, однако вырвать из голоса иронию с корнем и окончательно не сумел или не захотел — её следы всё равно в нём слышались и несколько смягчили заявление:

— Я уточню у него, правду ли вы говорите.

Тут Иветта могла только пожать плечами, что и сделала.

«Да пожалуйста. Уточняй».

В этом отношении скрывать ей было нечего.

Хэйс поставил флакон на тумбочку рядом с чашкой, развернулся, обошёл кровать и, встав за ней, выразил изменяющее намерение.

Взлетело, распрямляясь, покрывало, судорожно потряслось в воздухе и упало на пол; выпорхнула из наволочки подушка и распалась на облако пуха и перьев — наволочка же, вздрогнув, вынужденно передразнила покрывало… а затем одеяло с пододеяльником повторили судьбы их обеих.

«Восхитительно, — подумала Иветта, глядя вперёд через белую, медленно оседающую пелену, в которую превратились её постельные принадлежности. — А убираться кто будет?»

А уж о возмещении ущерба, наверное, было нелепо заикаться даже в мыслях.

Самым же страшным было то, что весь этот беспредел уместился в одно-единственное выражение сути намерения: никаких дополнительных звеньев и никаких повторений — кровать последовательно и основательно выпотрошили с помощью простейшего, самого базового жеста.

К огромной, колоссальной силе Приближённого очевидно прилагались развитое воображение и стальная воля, объединённая с искреннем и горячим желанием найти искомое.

И к своей цели Хэйс подбирался: следующим он начал свежевать стоящий у левой стены шкаф — ещё не лето, но поздняя весна: всё дальше отступают дожди и снега, пробуждаются муравьи и начинают зацветать перелески.

«Неделимый, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пусть лето сегодня — не наступит».

Летала и падала на оголённую кровать платья, пиджаки, штаны, юбки и блузки; раскрывались в воздухе обувные коробки и сыпались из них на пол туфли, босоножки и сапоги; переворачивались и тряслись барсетки, рюкзаки и вечерние сумки; парили лёгкие шарфы, порхали свитера и тяжело оседали на землю пальто — шкаф оказался добычей посложнее: изменяющее намерение Хэйсу пришлось выразить далеко не единожды.

И Неделимый, да чтобы всё обратно развесить и разложить, нужно будет убиться.

(Хорошо хоть Отмороженный сам шкаф в щепки не разнёс, он был удобным и красивым: гигантским, резным, с «костяными» вставками и вделанными в дверцы зеркалами — на Каденвере такой не сыщешь, а смотаться куда-либо за его пределы ведь нельзя.).

Совершенно глупые, нелепые, неуместные мысли: какой шкаф, какое обратно, если всё это легко может перестать иметь какое-либо значение, если…

Хэйс, немного повернувшись, снова выразил изменяющее намерение.

Которое открыло пенал — стоящий вплотную к шкафу, слева, ближе к Иветте.

И она крикнула — прерывисто и громко и раньше, чем успела подумать:

— Там личные вещи! Очень… Очень личные вещи! Совсем… совсем личные!

На нижней полке действительно лежали «очень личные вещи»: нижнее бельё и игрушки для самоудовлетворения, между которыми и были спрятаны составы, потому что…

Потому что ну кто же станет копаться в таком? Кто полезет в… в принадлежности для мастурбации?

Отмороженный Хэйс, немного повернувшись, ровно сказал:

— Уверяю вас, ваша личная жизнь меня не интересует, и рассказывать кому-либо об увиденном я не намерен.

И полез. Без каких-либо сомнений, колебаний или угрызений совести.

Потому что очевидно был Отмороженным Наглухо; На Всю Голову; Вдоль, Поперёк, В Глубину И Наискось — это насколько же нужно никого не уважать и ничего и в медяк не ставить, чтобы в чужом доме, невзирая на абсолютно прозрачный намёк, не остановиться? Решить сунуться в максимально личное?

Беззастенчиво ворошить интимное прямо на глазах у хозяйки, которая и вправду верила, что в кои-то веки поступила умно, проявила смекалку — однако если подумать…

Она ведь действительно нарушила закон. Сознательно и грубо, серьёзно, «по-настоящему»; и сделала она это впервые в жизни, то есть не была «специалистом» — возможно, её решение было не изобретательным, а как раз-таки очень типичным.

Если бы обыск у какого-нибудь преступника выпало проводить ей, Иветта бы, вспомнив свой опыт, тоже бы полезла.

Так какое право она имела-то злиться — на Хэйса?

Он делал именно то, что в своём положении должен был; и вместе с кофтами, кардиганами и брюками проносились мимо последние дни весны, испарялась с поверхности озёр вода, и становились удушающими ночи…