Лучшие Парни (ЛП) - Вебер Мари (версия книг TXT) 📗

Не джентльмены? Персоны.

— Рен?

Я подпрыгиваю и роняю письмо на стол, когда скрипит дверь и свет освещает ступени и лицо отца. Он трет рукой глаз.

— Я думал, ты вернешься позже.

Я качаю головой.

— Я ходила к пабу Соу повидаться с ребятами.

Он хмурится и наклоняет голову.

— Ты ходила в город? С тобой ведь все в порядке?

— Они наложили ограничения на рыбную промышленность, — я кладу пальцы на стол перед письмом. — Они ограничивают объем разрешенной к отлову рыбы.

— Я слышал, — он продолжает изучать меня взглядом, убеждаясь, что я в порядке, а также принимает во внимание тот факт, что я даже не изменилась или не начала печь. — Все только об этом и говорили, когда я ходил к Строу.

— Но как они могут так поступать? Просто решать что-то подобное за всех? Особенно, когда это их даже не затронет, — я оглядываюсь. — И… И Леди, — я поворачиваюсь к ее клетке. — Па, Леди умерла.

Он спускается по лестнице и ставит фонарь на стол рядом с моим.

— Я знаю.

— Так что насчет девочки Строу? Она еще жива?

В свете лампы его глаза блестят и становятся влажными.

— Сегодня ее парализовало.

Именно так. Конечно. Я сильнее прижимаю пальцы к столу, пока не чувствую, как пульсирует моя кровь, пока не чувствую, как они немеют и шепчу:

— И это нормально? Мы просто должны жить с этим? — я протягиваю руку к лестнице и шепчу. — А как же мама? Ты видел сегодня кровь на ее подушке? Ты слышал ее дыхание? Что произошло с медицинским сообществом, если они просто позволят этому случиться?

Лицо отца бледнеет, взгляд устремляется на лестницу. Он не видел маминой крови. Мое сердце разрывается, и я вскидываю вверх обе руки.

— Папа, что мы делаем?

Он все еще не двигается.

— Мы разберемся с этим, Рен. Я обещаю.

— Нет, не разберемся! По крайней мере, не скоро, — я указываю на пузырьки и тарелки вокруг нас. — Только не с этим древним оборудованием! — я кричу, даже не зная, почему кричу на него, ведь это не его вина. Он не виноват, но я не могу остановиться.

— Не обижайся, но ты уже много лет говоришь мне, что у нас нет запасов, чтобы проверить методы как следует. Даже, чтобы создать новые лекарства от простых инфекций. Мы не можем даже необходимые нам мертвые ткани получить, не нарушая закон!

Он моргает и молча смотрит на меня, затем садится на низкий табурет и его тело внезапно становится, как у старика. Более того, это его настоящее состояние. Уставший. Потерпевший поражение. Я вижу это в его глазах.

— Я определенно не считаю, что мы должны сдаться, но я согласен, что мы можем зависеть от поддерживаемых государством исследователей в этом вопросе, Рен.

— Подожди… — мой голос срывается. — Ты серьезно? — горячая волна затуманивает мое зрение, и я моргаю, чтобы отогнать ее. — Па, что ты говоришь?

Он грустно смотрит на меня.

— Я увидел Леди, когда вернулся домой. Я просто не успел ее убрать.

Хорошо, и?

— Полагаю, ты видела образцы крови, которые я взял сегодня, — тихо говорит он. — Неделю назад с продавцом все было в порядке. — Голос отца становится скрипучим. — А кровь твоей мамы стала похожа на его. Рен, болезнь трансформируется и… Кажется, у меня закончились идеи.

О чем он говорит? О, эпидерма, каково кровавого надрыва, он говорит? Что он потерял надежду? Что не верит, что мы найдем лекарство? Верил ли он когда-нибудь? Или он просто позволил мне думать, что я смогу стать кем — то большим, и мы действительно изменим ситуацию?

Я оглядываюсь, и горячие слезы наполняют мои глаза. Все это было шуткой — мы просто играли в притворство и псевдонауку. Я не практикующий ученый. Я ребенок, развлекающийся фантазиями о том, кто мы и что можем сделать.

Его глаза светятся.

— Я знаю, чего ты боишься, но это неправда. Я все еще верю, что кто-то, в конце концов, найдет выход. Просто я не уверен, что это будем мы. Но я не хочу, чтобы ты теряла надежду.

— Надежду на что? Что мама чудесным образом выздоровеет? Что умрет достаточно людей, чтобы исследователи, наконец, занялись этим? Или может, парламент найдет выход? Это не надежда — а зависимости, и это печально.

— Я знаю, что мы ничего не можем сделать, кроме как продолжать свои попытки. Когда-нибудь эта болезнь постучит в их двери, и мы будем надеяться, что сможем им что-то показать. Тогда они обратят внимание. Сейчас болезнь слишком новая. Неизвестная. До тех пор мы будем делать то, что знаем. Мы уже создали антибиотик от слабой лихорадки, и ты почти разобралась с вакциной от болезни легких. Даже если… — его голос угасает, как и надежда, вокруг которой я строила наши последние шесть месяцев. Надежду, что мы с ним спасем маму. Сделаем что-то стоящее — более стоящее, чем просто наблюдать, как люди страдают от болезни, для которой у нас нет даже подходящего названия.

Я стискиваю зубы и говорю как Джейк, его отец и остальные мужчины в пабе «У СОУ».

— Может нам нужно принести ее к их дверям.

Он вскидывает голову так резко, что я на мгновенье забываю, что ему уже далеко за тридцать.

— Юная леди, это совершенно исключено…

Я уже качаю головой.

— Я не говорю о заражении, па. Я не сумасшедшая.

Он замедляется. Смотрит на меня.

— Тогда, тебе лучше объясниться.

Я не знаю, как объяснить. Потому что я даже не знаю, о чем именно думаю. Я оглядываюсь.

— Я просто… имею в виду, что нам необходимо их влияние и положение.

Он тупо смотрит на меня, словно мои намеки не доходят до него.

— Нам нужны льготы Верхних, па.

— Значит, собираешься вступить в брак с Винсентом?

— Нет, я говорю о том, что нам необходимо их положение больше, чем они сами. Я имею в виду, что мы должны стать ими, — мои слова вылетают все быстрее вместе с участившимся дыханием, когда мысль стабилизируется. — На прошлой неделе ты говорил, что если бы у тебя была хотя бы половина их запасов и технологий, ты смог бы разобраться с этим. Если бы я училась в одном из университетов, у меня был бы доступ к лабораториям, как у тебя когда-то. Я смогла бы помочь маме и стать настоящим ученым. Ты всегда говорил, что я создана для этого. А если я смогу? Что, если я смогу учиться в университете, как мужчины? Что, если…?

— О, моя дорогая Рен, — он встает и идет ко мне, как раненный щенок или рассерженная утренняя птица, и улыбается мне со всей любовью, которую, по-моему, можно испытывать к ребенку. — Если бы мы с мамой могли бы что-то подобное желать для тебя, то хотели бы увидеть это при жизни. Но как бы я не аплодировал тому, что у тебя на уме, мы оба знаем, что это невозможно. Они никогда не пустят тебя. И как бы мне не было больно это признать, мы никогда не смогли бы этого позволить, даже если бы они пустили.

— Но если бы я смогла сдать квалификационные экзамены, им пришлось бы хотя бы задуматься об этом.

— Я не имею в виду, что они тебя не пустят. Я говорю, что они даже не позволят тебе это проверить. Общество еще не готово к таким шагам, девочка моя.

— Но, если они не будут знать, что это я? Что, если…? — Я взмахиваю рукой. — Что, если я войду, как мальчик?

Он хихикает.

— Именно отсутствие общепринятых ограничений сделало бы тебя великим ученым. — Он похлопывает меня по щеке и смеется. — И если бы кто-то смог бы это сделать, то я голосовал бы за тебя. Но это не сработает. Они проверяют каждое имя, каждую семью, каждую деталь жизни кандидата — как следует — прежде, чем позволить им сдать экзамены.

Мои пальцы опускаются на письмо Лабиринта одновременно с взглядом.

— Если бы не было иного теста, я смогла бы войти.

Он кладет руки мне на голову и фыркает прежде, чем прижать уши и отпустить.

— Ты — особый вид, девочка моя. Странная и пугающая красота ума, — он целует меня в лоб и снова гладит меня по щеке. Затем быстро моргает и пытается прочистить горло. — Но мне нужно проведать твою маму. — Он бросает взгляд на клетку Леди и с тяжелым вздохом направляется к лестнице.