За Семью Преградами (СИ) - Волк Сафо (книги полностью .txt) 📗
— Первая Дочь Твоя, Среброглазая, будто Звездный Свет, Быстрокрылая, будто ветер, Смешливая, будто первая капель ранней весной. К Тебе я взываю, Владычица Неба, яви любовь, которой нет границ в груди Твоей, столь огромную, что ни одно сердце не выдержит, столь нежную, что умерит любую грусть. Яви…
Монотонный речитатив Жрицы превратился в одну единственную вязкую мелодию, в которой Рада уже не могла различить отдельные слова. В этой мелодии утонули все звуки, став то ли ее составными частями, то ли фоном для ее изящного танца. Не было больше ни шума водопада, ни шелеста ветерка. Не было голосов анай за спиной, шума и смеха, как не было и стука собственного сердца Рады. Была лишь тянущаяся густая патока странного звука, наполнившего ее до самых краешков.
Жрица махнула им рукой следовать за собой, ни на миг не прерывая своего пения. Они двинулись вдоль ряда стоящих на постаментах чаш, обходя каждую по кругу и кланяясь почти что до земли. Над каждой чашей нужно было низко склониться и совершить омовение. В первой был песок, который Рада растерла меж пальцев. Во второй танцевало пламя, над которым нужно было провести ладонями. Как она заметила, никто из окружающих Младших Сестер не сунул туда руки целиком, как сделали бы Каэрос. Впрочем, это еще не значило ничего. Судя по всему, церемония посвящения для обитателей Рощи Великой Мани сильно отличалась от той, которую проходили члены кланов. В третьей чаше была ледяная вода, и Рада ополоснула в ней руки, ощутив, как от холода покалывает подушечки пальцев. Самой странной была четвертая чаша. На вид она казалась пустой, но стоило приблизить ладони ко дну из сверкающего кварца, как пальцы ясно ощущали порывы ветра, которого совершенно точно не было в воздухе вокруг самой Рады. На дне чаши закручивался крохотный ураган, и как он умудрялся удержаться в ее не очень-то глубоких краях, Рада понятия не имела.
Только вот ей сейчас было не до чего. Уши совсем забила вязкая вата голоса Жрицы, грудную клетку распирало горячее и тугое нечто, похожее на сгущенную мощь, с которой приходила обычно сила Великой Мани. Махнув им следовать за собой, Жрица, непрестанно кланяясь, направилась в сторону входа в храм, и Рада на негнущихся ногах поплелась следом, гадая, что же ее ждет там.
Внутри храм оказался гораздо крупнее, чем показался снаружи. Как и в случае с обычным жильем анай, беломраморный фасад, крытый деревянной черепицей, оказался лишь надстройкой, упирающейся в бок скалы. Именно в самой горной породе было вырублено основное помещение храма, и Жрица медленно повела их туда, распевая мантры в полный голос.
Священный трепет охватил Раду. Ряды тонких беломраморных колонн поддерживали потолки храма, в огромном пустом помещении гуляла полутьма, закручиваясь в спирали вокруг колонн. Под потолком на толстых цепях покачивались на сквозняке громадные чаши с танцующими внутри языками огня, бросая отсветы и неверные тени на такой же белоснежный мраморный пол, отполированный и натертый до блеска. Потолки не были высокими, при желании, вытянув руку вверх, Рада бы допрыгнула до балок, но игра света и тени странным образом расширяла пространство, а ряды колонн заставляли думать, что помещение больше, чем было на самом деле.
В воздухе стоял странный сладковатый запах дурманящих трав. Раде приходилось чуять этот запах: многие южане курили травы вместо табака, но сама она никогда не пробовала вдыхать дым в большой концентрации, предпочитая обычные способы опьянения экзотическим. К вязкому запаху примешивались нотки ароматических масел, благоухание живых цветов.
Песня Жрицы, казалось, заполнила все помещение сверху донизу, буквально влившись в каждый свободный закуток пространства. Точно также заполняла и грудь Рады сила, заставляя ее буквально дрожать всем телом, так остро ощущая свое существование, словно с нее содрали всю кожу, оставив лишь оголенные нервы. Впереди нее босиком по полу шлепала Жрица, раскинув руки и продолжая без перерыва бормотать мантры и восхваления Небесным Сестрам, которые сплетались с запахом дурман-травы и огненными отсветами из-под потолка во что-то одно целое, вязкое и пьянящее.
Откуда-то спереди лился приглушенный серебристый свет, и Рада прищурилась, пытаясь понять, что там. Правда, своим глазам она уже не так доверяла, как несколько минут назад, еще до начала церемонии. Теперь перед лицом все плыло, и ей казалось, что свет этот исходит то ли от самой Жрицы, то ли от чего-то, пока что не видимого Раде. То ли от них обеих одновременно. Сколько прошло времени? Час?
Она поняла, что стоит между колонн, опустив голову и тяжело дыша, а рядом точно также замерли и остальные Младшие Сестры, включая искорку. Перед глазами все плыло, как будто художник проводил по краске обильно смоченной в воде кистью, и она размывалась, растекалась, таяла… Рада усиленно заморгала. В глазах было какое-то странное ощущение: словно она смотрела вперед, но одновременно с этим и назад, прямо сквозь собственный затылок, хоть этого и не могло быть. Больше всего это походило на вывернутые глаза. И перед этим взором весь мир предстал совершенно в ином свете.
Волны силы, золотые переливы, состоящие из миллиардов золотых пылинок, что вспыхивали и меркли, вспыхивали вновь, заполняли все вокруг Рады, плыли в одном им понятном ритме, тянулись меж колонн и сквозь них, пронзали насквозь тела других Младших Сестер и ее собственное тело. Рада поднесла к глазам ладони, глядя на то, как эти золотые песчинки вечности насквозь протекают и сквозь нее, и это чувствовалось так странно, удивительно приятно. Серебряный свет растекался во все стороны не от Жрицы, а от искорки, что склонилась в глубоком поясном поклоне рядом с Радой. Губы ее шептали какие-то слова, глаза сверкали сгущенным серебром, разливая вокруг мягкий свет. Удивительно, но и от самой Рады тоже текло во все стороны серебро, будто прямо в ее грудь кто-то положил светоч, обернутый в серебряную пленку, только очень-очень тонкую, почти прозрачную.
Песня Жрицы стала всем, вплетаясь прямо в Раду, наполняя ее кровь и плоть, и теперь уже это было совершенно физическое ощущение, как ощущение ее собственных ног, стоящих на полу, или прикосновения одежды к коже. Правда, помимо этой песни она теперь слышала и еще что-то. Странный ритм, необыкновенный, пульсирующий. Такой полный, будто все звуки мира были собраны в нем, такой красивый, словно ничего и не существовало кроме него. Теперь голос Жрицы был лишь его частью, отражал его лишь в одной отдельно взятой тональности. А все остальное пространство заполнила Музыка, от которой у Рады дух захватило.
Все было в ней. Древние горы, дышащие ледяными ветрами и терпкой хвоей шумливых сосновых рощ. Океаны, на дне которых в песчаном ложе под толщей зеленоватой, напитанной солнцем воды покоились перламутровые раковины, хранящие в себе маленькую крупицу вечности. Туманы, что ложились в синие долины по вечерам, оставляя на мхах тонкие росчерки мелких серебристых капель. Крик чайки над холодным скалистым берегом, о который бьется и бьется, раздирая свою грудь тысячелетия подряд, одна и та же и вечно другая волна. И свет, солнечный свет, полный жизни и силы, мягким прикосновениям которого в ответ раскрывает лепестки крохотный цветок горечавки на скале.
Это же не может быть по-настоящему. Такого не бывает.
Только сейчас было лишь Это. Все остальное казалось далеким, пустым, невозможным. Тело, которое уставало и болело, твердая земля под ногами, ледяные зимы, от холода которых сводило зубы, голод, что терзал нутро. Болезни, войны, людское горе, все это было так далеко. И все же — все это тоже было в этом странном Ритме, охватывающем все. Ведь не может быть чего-то, чего нет в одном определенном месте. Его или нет нигде, или оно и есть все. Раде казалось, что она сходит с ума, но эта музыка звучала прямо под ее кожей, и в ней было все, что она привыкла называть красотой. И все, что она проклинала и звала злом.
Дальше все было как в тумане. Серебро силы перетекало вокруг них с искоркой, а издали накатывали золотые волны могущественного свечения, несущие в себе золотую пыльцу вечности. Рада видела плохо, а соображала еще хуже, но ей достало сознания понять, что они прошли следом за Жрицей до самого конца зала с белоснежными колоннами и теперь стоят возле громадного алтаря. Впрочем, на алтарь эта штука была похожа меньше всего.
