Злато в крови (СИ) - Мудрая Татьяна (читать книги онлайн без .TXT) 📗

— Неужели сама вязала?

— Плела, милый, на коклюшках. Самое убийственное занятие для человеческих глаз раньше считалось. Хорошие кружевницы в тридцать лет уже слепли. Ну а для меня в девушках то был солидный приработок, а потом бросила до нынешних перемен. Интересно было, знаете, испытать мое новое зрение. Хотите, и вам подарю какую-нибудь манишку в брабантском или вологодском стиле?

— Ну, вот так сразу…

Теперь меня заинтересовали ее глаза: какой-то лиловый туман плавал поверх зрачков.

— Цветные гелевые линзы, Старший Братец, куда моднее ваших фиолетовых очков, и смотрятся привлекательнее, одно плохо — при тряске выпадают. И каждое утро ими в зубоврачебный стаканчик плеваться нужно.

По-настоящему глаза у Селины оказались еще ярче моих: густая переливчатая синева. Когда мы оба вымылись и переоделись, я в копию моего старого костюма, она в купальный халат, принадлежащий моему «нумеру», Мокша устроился на ее босых ногах — очевидно, чтобы согреть.

— Знаете, Грегориус, многие собаки в душе лекари человеков, — говорила Селина, улыбаясь ему в морду. — И прекрасно знают, что хозяин обречен любить только тех, кого полюбил его пес. Как говорится, путь к сердцу мужчины лежит через его собаку. Без этакого вот наглого попирателя диванных подушек и дом не в дом.

— Может быть, на «ты» перейдем? — попросил я. — Большой церемонности ни от кого из нас не требуется. Особенно если на инглише говорим. И я, кстати, просто Грегор.

— Ну да. Я вампир. Вампир — это я. Как король Франции. Я — Грегор. Вампир Грегор, В точности как Джеймс Бонд. Седьмой сын и, ручаюсь, — седьмого сына, получивший в наследство лишь первую букву от имени каждого из старших братьев. В своей генеалогии не рылись? По Интернету это проще простого.

…В убогом мотельном халате моя собеседница выглядела не так блистательно, однако даже еще более значительной, что ли. Жесткий юмор во взгляде, еле заметные морщины и метки на гладкой вампирской коже, седые пряди в волосах — совершенно потрясающих! Да, ей никак не могло быть мало лет, но каждое из них одевало ее новым слоем драгоценного лака, будто китайскую шкатулку. Ее изящество и точность движений были в корне своем человеческими, но не женскими. Ее обычная (как я уже понял) ипостась: облегающий темный костюм, руки в карманах, ноги на ширине плеч, язвительная усмешка на губах, ядовитый парадокс на языке, — великий соблазн для геев. Ролан к ней факт неровно дышал, подумал я. Как говорится, два сапога пара: оба левые. Но я слеплен из другой материи, чем он. Хоть и сам чуть-чуть не подсел на нее — но этот чуть не такого уж малого размера, думал я.

Свою камею Селина, сняв с опозоренной блузки, прицепила к застежке «молнии» и оставила там, наскоро переодевшись из влажного халата в один из моих нарядов.

— Покажи, — попросил я. — Я немного разбираюсь в геммах.

То была необычная работа и необычный сюжет: не подражание классической античности, не Ренессанс и не модерн. На агате с почти идеальным расположением слоев, оправленном в серебро, белая лисица гналась за девушкой. Обе фигуры, расположенные по удлиненным сторонам овала, располагались таким образом, что распушенный хвост лисы касался и даже переходил в девичью косу, а миниатюрные белые ножки девы, посередине завернутой в широкий плащ, только что не стояли на узкой морде зверя с черными глазками и черным пятном на носу. Необычным было и то, что поперечное сечение камеи не вписывалось в правильную сферу виртуального кабошона: плащ своими складками сильно выступал кверху, должно быть, для того, чтобы использовать черный цвет камня, а поле, по которому бежала лисица, было, наоборот, чуть вынуто и казалось намного темней ее шерсти. Зато девушку в плаще окружал золотистый ореол, похожий на пламя свечи.

— Красота необыкновенная. Кто это?

— Кицунэ. Лиса-оборотень. По преданию, ими становятся самые старые и умные животные. Можешь понимать это как амулет против чар кицунэ, которая заманивает и убивает мужчин, или против самого превращения — как угодно. Смысл движется и перетекает в свою противоположность, как знак ин-янь, который образует фон.

— И сама камея точно вращается: из-за наклона короткой оси. Ты это, наверное, заметила.

— Да, мастер мне показал, а тот, кто принес брошь, заказал этот фокус.

— Значит, это подарок.

— Не совсем. Это «дар для передаривания», как говорят в Динане. Он тебе глянулся, да и ты ему пришелся по душе. Хочешь взять?

Я был удивлен такой щедростью, если не сказать более.

— Бери, сегодня день презентов и презентаций.

— Ну, тогда и ты возьми что-нибудь взамен.

— А скупиться не будешь? — Селина хитро поглядела на меня.

— Я так понял, ты уже глаз на что-то положила. Бери что хочешь, только не Мокшу и не меня самого.

Селина подняла хитроумный взор — и уперлась им в шикарную гитару, которую я тоже держал за талисман и потому взял в багаж и водрузил на стену своего номера.

— Эта гитара — можно я ее погляжу?

Разумеется, я был связан словом, ну и вообще: инструмент, на котором я не взял ни одной ноты, мало годится в святыни.

А она уже сняла инструмент со стены.

— Корвет. Инструмент для боя, а не для перебора. Крупный корпус, стальные струны — простому смертному, не рок-певцу, могут все пальцы порвать.

Но ее ногти, заточенные в форме плектра, уже тихонько наигрывали какую-то тихую, вибрирующую мелодию.

— Ладно настроена. Откуда она у тебя?

— На одном из концертов подарили какие-то японцы.

— У японцев, как вам ни покажется странным, есть замечательные гитарные мастера. В Ямато-Э специализируются на том, чтобы все вещи доводить до предела мыслимого и немыслимого совершенства: оружие, чайную церемонию, человеческую плоть… Смотри, здесь, внутри корпуса, иероглифы.

Она прочла:

— «Коно Масару». О, Масару Коно — классный мэтр, вы, мой принц, своего счастья не ведали.

— Ты хорошо разбираешься в инструменте. Был свой?

— Ну да, фламенко. Только его Ролан, осердясь, пополам переломил. Хорошо, не о мою голову, — меланхолически ответила Селина. — Видите ли, он меня высоко превознес, а я оказалась обычной грубой хлопкой, вахлачкой — как говорят, пся кшев и пся кошчь. Потом каялся. обещал чистого Мануэля Рамиреса, но я отказалась: зачем еще и вторую гитару губить!

Я невольно рассмеялся, представив себе эту картину.

— А в чем была соль казуса?

— Я, конечно, сама была виновата, но меня наш хитрый Беня подначил. Знаешь Бенони? Отвязный мальчишка. Куда только наши законы смотрят — ему как было двенадцать во плоти, так и в Крови не больше стало. Услышал одну мою песенку и выпросил спеть в полный голос, а Ролану услышать то, что не для его ушей — пара пустяков. Принял на свой личный счет. Там ведь о монахах, а он почти что один из них; да и насчет кастратов тоже прохаживаются.

— Спой, — попросил я.

— Только ты… ничего лишнего не подумаешь, надеюсь?

И запела:

Старый лис подался в монастырь,

Говоря, что вишня зелена;

Бедности принес обет — затем,

Что в мошонке нету ни хрена.

Там к смиренью приучал он плоть —

Дряхлую кобылу без узды —

И в награду дал ему Господь

Свет давно потухнувшей звезды.

— Круто, — сказал я, наконец. — Ну, портить бывший свой инструмент я не стану… Это ты слова сочинила, верно?

— Я.

— Спой еще.

И тогда Селина, пользуясь моим благодушием, на ходу подобрала некое подобие развернутой пародии на одну из самых моих ходких песенок — о «веке невинности». Как сейчас вижу: она сидит на окне боком, эффектно вписавшись в раму, гриф гитары выставлен вперед, точно ствол автомата, бряцают струны, четкий музыкальный ритм выступает впереди, как тамбур-мажор со своим бунчуком, и почти сплавлен с речитативом. Ибо, как говаривала мне Селина, мелодия без ритма являет собой нечто бесхребетное, а текст — он как раз и образует скелет всего.