Там, где горит свет (СИ) - Шевченко Ирина (бесплатная библиотека электронных книг .TXT) 📗
Ганс ее не узнал, но это и не диво. Во-первых, старый уже, в очках дальше собственного носа не видит. А во-вторых, осенью Софи совсем не так на люди выходила: и шляпка у нее была, и теплый плащик с пелериной - совсем как у взрослой барышни. И в платье, в котором обычно в саду копалась, никогда не подумала бы за калитку ступить.
Шляпку среди прочего она еще в весну продала: на холода и платка хватит. Плащ и сапожки сохранила, хоть за последние и боялась - а как нога подрастет за лето? Из платьев, кроме этого, затертого, еще два оставила. В одном по лавкам ходила. В другом, нежно-голубом, с белым кружевным воротничком, - на набережную вечерами. Правда, за последнюю неделю ни разу его не надевала, не с чем было выходить: снежно-белая Маргарита уже отцвела, Кларисса лишь набирала бутоны, а других цветов по этому времени в саду не было. Но к концу месяца можно будет снова забыть о нужде. Прогуливавшиеся по набережной молодые люди покупали розы с охотой. И как не купить у таких милых детей? Люку, бывало, и просто так давали монетку или две. Потом приходилось отдавать треть заработанного сидевшей на ступеньках нищенке, но все равно оставалось достаточно, чтобы купить еды и не думать о завтрашнем дне...
Но недавно Софи поняла, что думать все равно надо. И не только о завтрашнем, но и о послезавтрашнем тоже. В доме уже не осталось ничего на продажу, а розы не могут цвести круглый год...
Когда Валет еще не был валетом, он был солдатиком, девяткой. До того еще полгода ходил семеркой или, как в колоде говорили, свояком. Но шутом-шестеркой Валет не был никогда.
А вот Шут дожил шутом до двадцати и, похоже, останется им до конца жизни.
- Манон, крошка моя! - надрывался он под закрытыми окнами. - Лапушка! Кисонька! Рыбка!
Первые зеваки, привлеченные этими выкриками, останавливались и с улыбкой посматривали на встрепанного парня в яркой красной рубахе, заправленной в широкие, заплатанные на коленке, штаны, и щегольских лакированных штиблетах. Польщенный их вниманием, Шут пригладил торчащие во все стороны льняные волосы и воодушевленно продолжил:
- Манон, малышка! Хватит дуться! Не верь тому, что говорят: я никогда тебе не изменял, любимая!
В ответ на это заявление оконце над мастерской точильщика отворилось, и на мостовую полетел горшок с геранью.
- Ну может лишь раз! - поспешно признал проворно отскочивший в сторону белобрысый. - С Лизеттой. Но я тогда был пьян, крошка моя, почти ничего не помню. Это же не считается? - спросил он с надеждой.
Вслед за цветочным горшком отправилась старая жестяная лампа.
- А, так ты имела в виду не Лизетту!
Заинтересованных прибавилось.
- Если ты о Катрин, то это было еще до тебя, милая. Мы давно расстались!
Со звоном разбившаяся у ног пустая бутыль освежила память незадачливого любовника.
- Мы расстались, Манон! Честно. Но, возможно, я пару раз забывал об этом. Ты же знаешь, какой я рассеянный, крошка? Разве можно считать это изменой?
Кто-то хихикнул, ожидая очередного "подарка" от разгневанной красотки, но той стало жалко разбрасываться и без того скудным имуществом, и она соизволила выглянуть самолично. На узкий подоконник тяжело легла пышная грудь, надолго приковавшая к себе взгляды зевак, и лишь вдоволь налюбовавшись на выпирающие из тесного лифа округлости, размерами не уступавшие продаваемым неподалеку дыням, те обращались взглядами к пылающему праведным гневом лицу, несмотря на обозначившийся второй подбородок и пухлые щеки, довольно милому.
- Крошка моя! - радостно выдохнул Шут.
- Кобель! - сердито взвизгнула "крошка". - Все-то у тебя не считается! Ни Лизетта, ни Катрина. Жюли тоже?
- Эта - тем более! - храбро заявил парень.
- Почему? - заинтересовалась Манон.
- Мне не понравилось! - сообщил Шут во всеуслышание.
Валет втиснулся в уже немаленькую толпу случайных свидетелей семейной размолвки. Задел кого-то плечом, извинился. Кому-то наступил на ногу, но на него только шикнули беззлобно: спор влюбленных был куда интереснее неуклюжего мальчишки.
- Милая, ну впусти меня, - умолял белобрысый.
- И не подумаю! Видеть тебя не хочу!
- А ты не видь, лапушка. Закрой глазки и открой дверь.
- Убирайся!
- Но где же мне жить, кисонька?
- Где угодно, только не у меня! Пусть девки, что тебя ублажают, теперь еще тебя и кормят!
- Они кормят, рыбонька... Но жить-то мне где?
После такого Манон расщедрилась на еще один цветочный горшок.
- Значит, все кончено? - с тоской спросил Шут.
Зевак занимал тот же вопрос, но толстушка не снизошла до ответа.
- Ты разбиваешь мне сердце, Манон! - трагично возрыдал отвергнутый гуляка. - Может, ты дашь мне хоть что-нибудь на память о нашей любви? Хотя бы... Хотя бы одну из своих юбок. Я сооружу себе шатер, чтобы не спать под открытым небом...
Дальше Валет не слушал. Выбрался из толпы, негромко насвистывая, прошел вдоль рыночных рядов и свернул в пустой переулок.
Шут был плохим вором, правду сказать, он вообще вором не был и к колоде прибился то ли по недоразумению, то ли потому, что среди слободских так принято, но он был очень хорошим шутом, его представления неизменно собирали зрителей. А Валет не стал бы валетом к своим годам, если бы не ловкие пальцы и умение оставаться незаметным, даже будучи на виду. Каждый был талантлив по-своему, и когда доводилось работать в паре, добычу всегда делили поровну.
- Тьен, погоди! - белобрысый нагнал приятеля уже у реки. - Ну, как сегодня?
- Нормально.
Улов Валет скинул сидевшему на перекрестке Речной и Почтовой нищему. Таскать все с собой было небезопасно: жандармы в слободе прикормленные, но случалось, стопорили кого-нибудь из колоды - надо же было показать, что не зря форму носят. В кармане осталось лишь несколько монет, купить чего-нибудь перекусить, да портсигар.
- Ух ты! - восхитился Шут, вне колоды становившийся просто Лансом. - Дай позырить.
- Руки! - прикрикнул Тьен. - Сам не насмотрелся.
Рассмотрел в мелочах с одного только взгляда, когда высокий, небедно одетый господин, которого непонятно каким ветром занесло на окраину города, вынул портсигар из кармана, но еще не насмотрелся. А вещица была занятная: серебро, затейливая чеканка, накладки из слоновьей кости в виде пышной розы.
Вор вытащил тонкую папироску, обнюхал, медленно протянув под носом, - куда там дешевому развесному табаку! - и достал из кармана спички.
- Себе оставлю, - решил он, выпуская в воздух струйку легкого дыма.
- Это ж месяц жизни! - попытался урезонить его Ланс, навскидку оценив товар.
- И так не бедствуем.
- Ты-то - да...
Валет подозрительно сощурился - глаза, словно два изумруда, блеснули под густыми черными ресницами.
- Опять проигрался? - спросил он сурово.
- Ну-у...
- И Манон? В самом деле выгнала? - Только сейчас заметил, что приятель прижимает к груди тощий узелок.
- Ну-у...
- Дурак, - со вздохом прокомментировал эти новости Валет. - И куда пойдешь?
- Ну-у...
- И не мечтай!
- Хоть пару деньков! - взмолился Шут. - Она отходчивая, ты же знаешь. Завтра-послезавтра сама назад позовет.
Тьен знал. По его мнению, с подружкой приятелю повезло, и не только в том смысле, что девица при собственном жилье и при заработке, а вообще. Хозяйка, каких поискать, добрая, не болтливая. Умная… если не считать, что с дурнем этим связалась. Так он ей раньше не такие, как сегодня, серенады пел. Лет с пятнадцати за ней бегал, цветочки носил, камушки в окно кидал… Точно, сама позовет. Хоть Шут за свои гульки и не заслуживает.
- Ладно, - сжалился вор. - Идем.
В Торговую слободу Валет, который тогда еще не был валетом, попал лет десять назад. Его привела какая-то старуха - то ли бабка, то ли тетка, то ли совсем чужая женщина, где-то подобравшая хорошенького темноволосого мальчика с нереально-зелеными, добрыми и ясными глазенками. Привела, усадила на Людном перекрестке... И на том перекрестке он просидел без малого три года. Днем менял без счета монетки на пирожки или сладости с лотков, вечером приходила горбатая Нэн, сгребала в карманы собранную им милостыню и тащила в ночлежку у реки, чтобы поутру опять привести на знакомое место. Прохожие охотно подавали скромному миловидному ребенку, но когда с румяных щечек спала детская припухлость, а в зеленых глазах появились лукавые искорки, стали обходить стороной, опасливо придерживая мошну. Зато подросшим мальчишкой заинтересовались другие - не слободские, тут таких не жаловали - те, что искали по городу смазливых детишек и сдавали в угоду похотливым толстосумам. В тот вечер, когда Тьен повстречался с ними в пустой подворотне, он и лишился недавно сменившегося переднего зуба. И познакомился с Шутом, который тогда уже был шутом.
