Небо и земля. Том 1 (ЛП) - Хол Блэки (бесплатная библиотека электронных книг .TXT) 📗
Зато этикетки на брикетах сообщили, что плотные прямоугольные бруски — ничто иное как прессованные крупы.
На следующее утро Эммалиэ взялась за готовку, и тут приключился конфуз. Рассуждая логически, соседка предположила, что на один прием пищи здоровый рослый даганн съедает один брикет и содержимое одной банки с тушеным мясом. Ну, а троим амидарейкам, в том числе маленькому ребенку, такое количество пищи не осилить.
Половину брикета, отколотую ножом, Эммалиэ отправила в кастрюлю, добавила тушеную конину и, залив водой, поставила вариться. Вскоре поплыл по кухоньке аромат и просочился в комнату, щекоча ноздри.
— Горох, — сказала Эммалиэ, помешивая варево. — Какой-то странный. Беловатый и сплющенный.
— На хлопья похоже, — заключила Айями, зачерпнув ложкой.
При свете дня вчерашнее унижение в клубе отошло на дальний план. И угрызения совести не мучили. Вчера было вчера, а сегодня Эммалиэ стоит у печки и готовит вкуснейшее из блюд. И погода радует: выглянуло солнце, и ветер гонит облака, высушивая лужи. В конце концов, сейчас начнется замечательнейшее пиршество, а остальное неважно. Сердце Айями трепыхалось от предвкушения. Сытная кормежка стоит того, чтобы поступиться гордостью. Да и на деле даганский офицер оказался вовсе не зверем, и близость с ним вышла не такой уж отвратительной и тошнотворной. Могло быть и хуже. Но воспоминание о даганне вогнало Айями в смущение — хотя бы потому, что требовалось его разыскать и попросить о помощи с трудоустройством.
Эммалиэ осторожно попробовала варево и застыла, уставившись в одну точку.
— Пересолено? Обожглись? — всполошилась Айями.
Эммалиэ бросилась к чайнику и, налив воды, судорожно выпила большую кружку.
— У-ух, — замахала рукой как веером. — Я думала, язык сгорит.
Оказалось, гороховая каша сдобрена специями в столь немыслимом количестве, что её невозможно есть.
— Как же так? — растерялась Айями. Наверное, офицер подшутил. Подсунул просроченные или бракованные продукты и теперь разыгрывает перед друзьями сценку, демонстрируя, как амидарейки льют слезы в три ручья, давясь переперченной кашей, и сжигают желудки от жадности.
От разочарования глаза наполнились слезами. Остается выбросить приготовленное, потому что нет мочи и ложку проглотить.
— Так… — размышляла Эммалиэ. — Думаю, здесь нет подвоха. Специи помогают в изгнании гельминтов, потому что в полевых условиях легко подхватить паразитов. Наверное, даганны специально добавляют острые приправы в часто употребляемые продукты. Это своеобразная профилактика. Попробую-ка развести кашу пожиже. Вдруг поможет?
Эммалиэ достала с полки другую кастрюльку, затем перелила кушанье в посудину побольше, а потом и вовсе пятилитровую емкость достала, потому что гороховые хлопья увеличивались, развариваясь, и забирали весь объем кастрюли. Пахло одуряюще вкусно, и у Айями подкашивались ноги от слабости, а желудок клацал, настойчиво требуя горяченького.
Люнечка, тоже заразившись воодушевлением, бегала вприпрыжку по комнате и нетерпеливо спрашивала:
— Мам, а сёдня каска будет?
— Будет, зайка. Каша с мясом, — ответила Айями, поглядывая с тревогой на кастрюлю. От острой пищи и у взрослого расплавится желудок, а что говорить о ребенке?
— Уля-я! — обрадовалась дочка. Рассадив игрушки на диване, принялась "кормить" с ложечки, помешивая в игрушечной кастрюльке: — И тебе каска с мяском… И тебе…
— Ну, пробуй. Оцени, — Эммалиэ протянула ложку.
Айями попробовала. Пожевала, гоняя во рту. Непривычно. А может, просто-напросто забылся вкус гороха и мяса? И не остро. Едва-едва, на грани вкусового восприятия, ощущается перец и еще что-то, но язык настолько потерял чувствительность, что присутствие специй в пище незаметно. И солить не нужно. А раз так — все за стол! Есть, есть и еще раз есть! Зарыться носом в кашу и лопать до отвала.
Но Эммалиэ запретила. Именно потому, чтобы не вспучило животы.
— Нужно есть понемногу, но часто. Хорошо, что получилось негусто. Иначе кишки не справятся.
И они ели. Смаковали. Наслаждались. Не отходили от кастрюли, к которой тянуло как магнитом. Даже Люня старательно вычистила свою тарелочку и потребовала добавки.
— Через часок, милая, — сказала Айями. — Пусть животик привыкнет.
И все ж наваренной каши получилось много. Эдак испортится, пропадет.
Зря Айями беспокоилась. Эммалиэ разнесла кушанье по знакомым, возвратив старые долги. Раскладывала по баночкам и относила. Но сперва испросила разрешение у Айями: можно ли? Потому что та, как главная добытчица имела право решать: протухнут излишки, или придется надрываться, поедая кашу, пока не лопнет пузо.
Потянулись и соседи, чтобы попросить поварешку-другую в долг. И опять Айями решала, кого накормить, а кому отказать. Накладывала в протянутые тарелки кашу и смотрела в глаза людям — догадались ли, каким образом добыта пища? Не стыдно ли принимать даганскую подачку из рук продажной соплеменницы? Но жильцы тупили взгляды в пол и благодарили. И дед Пеалей пришел, вернее, приковылял. Собрался кланяться, утирая слезящиеся глаза, но Айями запретила:
— Не смейте. Вот еще удумали.
Ниналини не пришла, зато пожаловала кумушка, частенько чесавшая языком во дворе. Айями отложила было кашу в протянутую тарелку, но Эммалиэ упредила жестом. "Обожди".
— Ты намедни о чем горланила на весь двор? — спросила, сведя брови.
— Разве ж упомнишь? — стушевалась женщина.
— А я вот отлично помню. О том, что не стоит задарма прикармливать хилых и убогих, всё равно Хикаяси придет за ними. Что молчишь? Говорила или не говорила?
— Я ж не о том… и не так, — растерялась гостья.
— А о ком же? Я да Люня во двор вышли, а других жильцов не было. И струсила ты. В спину бросила, а в лицо побоялась сказать. Кому подпевала-то?
— Не подпевала я. О своей судьбе задумалась, — оправдывалась просительница.
— Что ж ты о своей судьбе печешься рядом с тем, у кого есть кормежка? — бросала обвинения Эммалиэ. — Неужто у Ниналини не нашлось для тебя поварешки супа?
— Я же в долг прошу! И верну.
— Я верю, — сказала Айями, протягивая тарелку с кашей.
— Запомни: услышу от тебя слово худое — не пожалею, — пригрозила Эммалиэ женщине.
— Что ж вы набросились? — пожурила Айями, когда за соседкой закрылась дверь.
— За дело, — отозвалась Эммалиэ. — Она сегодня кашу съест, а завтра о твоей доброте забудет и разнесет слух о том, каким образом еда заработана. А Ниналини молчать не станет. Подхватит и застрекочет сорокой.
— Ну и пусть. От правды не спрячешься, — сказала Айями и поразилась словам, слетевшим с уст. Потому что верно сказалось. — Да и от кого прятаться? Все и про всех знают. Вчера, кроме меня, в клуб приходили и другие женщины.
— Всё равно. Пусть соседушка роется в своем белье, а в чужое нос не сует, — ответила Эммалиэ, раззадоренная приходом незваной гостьи, а потом переключилась на другую тему: — Вот что… Сходи-ка ты в больницу.
— Зачем?
— Покажись Зоимэль. Пусть осмотрит. Вдруг там разрывы? Саднит?
— Есть немного, — промямлила Айями.
— Обязательно сходи. В осмотре нет ничего постыдного.
— Я… не смогу, — налилась пунцовостью Айями. И не потому, что неловко говорить об интимном, а потому что Зоимэль осудит.
— Сможешь. В гарнизоне мужа нет-нет да выплывали на свет похождения местных сердцеедов, в основном, когда их одаривали разными болячками.
— Болячками? — ахнула Айями.
— Конечно. Чему удивляешься? Даганны — мужчины. Они прошли нашу страну с юга на север и, к тому же, везут следом своих шлюх. О какой чистоте отношений может идти речь? Наши поговаривают, что даганны принципиально не пользуются… ну, этими… резиновыми штуками… — замялась Эммалиэ, и женщины смущенно замолчали.
— Я подумаю, — ответила нерешительно Айями.
— Не думай, а делай. А мы с Люней на рынок сходим, попробуем продать костюм. Вдруг повезет?
— Смотрю, осмелела ты. Зачастила, — сказала Оламирь, впуская в прихожую. Под глазами у нее проступили темные круги, наверное, от недосыпа. Впрочем, помятый вид не умалял женственности, наоборот, ленивое кошачье потягивание демонстративно сообщило о том, что Оламирь мешали уснуть отнюдь не тревожные думы. — Не боишься?
