Ветер перемен (СИ) - Волк Сафо (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений txt) 📗
— Почему ты улыбаешься? — нахмурился Сагаир, пристально глядя на нее.
Рада посмотрела в ответ, чувствуя себя прозрачной, кристально чистой, как горный ручей. И сквозь нее сейчас текла немыслимая сила, невероятная правда, распрямляющая все вокруг, меняющая все вокруг, расставляющая вещи по своим местам, сметающая человеческую глупость, ложь, амбиции, неспособность. Было только это, существовало только это, и ничего не было за гранью сего.
А Сагаир вдруг весь сжался, съежился, будто загнанная в угол крыса, ощерившая загривок. Его верхняя губа непроизвольно дернулась, обнажая клыки, и он почти что прошипел:
— Кто защищает тебя, бхара?! Кого ты призвала к себе на помощь?!
Рада ничего не отвечала ему и лишь смотрела. Ее и самой не было в этот миг. Весь мир превратился в могучие волны, перекатывающиеся одна за другой, бесконечно могучие волны. Этой волной был и корабль, и Сагаир, и громадной море, и даже солнце, что сейчас садилось за край мира. Все было волнами невероятной мощи, и эти волны невозможно было ничем остановить, потому что все было заключено в них.
Сагаир грязно выругался, вскочил на ноги и занес руку. Рада видела, как эта рука взлетает, и одновременно с этим чувствовала, как поднимает эту руку, чувствовала себя этой рукой, которой дан приказ подняться. Она чувствовала все, она была всем, волной и мощью, великим присутствием, причиной и следствием, замыслом и творением.
И рука Сагаира опустилась в то же положение, в котором и была. Его льдистые глаза болезненно щурились, и он часто моргал, словно в лицо бросили песку. Отступив на шаг назад, Сагаир сжал свое лицо в искаженную маску ненависти и прокричал ей:
— Я все равно достану тебя, Рада! Никакая защита не поможет тебе! Она не спасла Аллариэль и Налеана, не спасет она и тебя!
Его ненависть походила на острое копье, брошенное сквозь дрожащее рябью пространство. Это копье просто прошло сквозь гигантскую волну, не причинив никакого вреда, а сам Сагаир резко развернулся и бросился прочь из трюма.
Рада еще долго смотрела ему вслед, чувствуя мощь, способную вращать миры, менять время, плести пространство, словно тесемку. А затем аккуратно легла на топчан, вытянувшись в полный рост и закрывая глаза. Все будет так, как ты решишь, Великая Мать. Я знаю, ты никогда не оставишь меня, и ничто не коснется меня, пока твои руки защищают и хранят. На все воля Твоя.
Из бескрайней тьмы мелькнули два огненных глаза, и похожий на отдаленные раскаты грома бесшабашный хохот протряс весь мир до основания. А потом все ушло, и Рада впала в теплое забытье, излечивающее ее голову и возвращающее силы в усталое тело.
==== Глава 38. Морская гадюка ====
«Морская гадюка» была средних размеров кораблем, хоть Равенна ворчливо и настаивала на том, что это «бриг» и никак иначе. Гардану было плевать, как оно называется: хоть фрегатом, хоть бригом, хоть шхуной, хоть бочкой, лишь бы плыло, и плыло как можно скорее. И в этом кораблю никак нельзя было отказать.
Две высоченные мачты уходили прямо в небо, и на них раздувались полные ветра паруса. Еще выше них, почти что царапая подбрюшья облаков, полоскался флаг: большая, свернувшаяся кольцом золотая змея на черном поле. Когда порывы ветра дергали ткань, змея извивалась, и от этого у Гардана начинало чесаться между лопатками. Он терпеть не мог змей.
По дощатой палубе бегали, перекрикиваясь, босоногие матросы. Они напоминали Гардану котов: такие же поджарые, юркие, прекрасно удерживающие равновесие на шаткой палубе. Матросы карабкались по мачтам и болтались где-то под самыми парусами, постоянно перетягивая какие-то канаты, укрепляя веревки, затягивая узлы. Целыми днями они только и делали, что драили палубу, что-то чинили, вязали и суетились, и в этой суете Гардан чувствовалась себя странно одиноким и лишним здесь. Он не понимал ни одного слова из того, что все они орали друг другу, за исключением ругательств, таких заковыристых, что заслушаться можно было. Да и не хотел понимать: море никогда не звало его настолько, чтобы изучать всю эту муть и разбираться в том, чем отличаются друг от друга какие-нибудь бом-кливер и фор-брамсель.
Матросы здесь собрались буквально со всего света. Гардан видел смуглых кучерявых южан с округлыми, сглаженными чертами лица и широкими носами, видел узколицых, хищных северян Тарна с глазами точно такими же холодными, как и их бесконечные снега. Были здесь и привычные глазу мелонцы со своими упрямыми челюстями и темными копнами волос. В команде нашелся даже русый, как пшеница, бернардинец, смешливый, с веселым легким нравом, прекрасно играющий на здоровенной гармони, который по вечерам садился прямо на палубу и развлекал матросов солеными морскими песнями. Но всех матросов объединяло одно едкое, хлесткое на язык, с характером что напильник рыжеволосое существо, зеленющими кошачьими глазами подмечающее каждую халтуру, каждую ошибку, любую попытку украдкой отвертеться от работы, чтобы выкурить трубочку или лизнуть рома.
Равенна правила всеми этими грубыми, суровыми матросами, каждый из которых был как минимум на десять лет старше ее, и никто не смел пойти против ее воли. Целыми днями она только и делала, что драла глотку, расхаживая по палубе, и ее низкий с хрипотцой голос был слышен буквально отовсюду, куда бы ни ушел Гардан, чтобы побыть одному. Пиратка костерила матросов почем зря, пересыпая речь крепкими словцами, и каждый раз Гардан видел, как в их глазах зажигается гордость и удовольствие, словно она их хвалила. Она лазала по мачтам, как маленькая тощая кошка, тягала узлы, стояла у штурвала, хлебала вместе со своими солдатами пойло, которое местный кок выдавал за еду, глотала ром и гоготала во всю глотку над песнями бернардинца. И ни один из матросов не пытался заигрывать с ней или оспаривать ее авторитет. Они любили и уважали ее, и вот это Гардану казалось самым странным из всего происходящего. Он даже аккуратно спросил об этом того самого бернардинца, и тот со смехом ответил: «Наверное, все оттого, что ты никогда раньше не выходил в море. Когда начинается шторм, твоя жизнь зависит от приказов капитана, и ты должен безоговорочно доверять ему. А даже если твой капитан — баба, то и что с того? Главное — чтобы у нее мозги были в голове, а что уж между ног, не так уж и важно. Не этим же она паруса ставит, так ведь?»
Сам Гардан еще не определился с отношением к Равенне. Он ее подчиненным не был и приказов от нее не принимал. И она все еще оставалась в его глазах женщиной, причем весьма симпатичной женщиной. Грация, с которой она карабкалась по парусам или ходила по палубе, этот мягкий перекат движений, словно морские волны, завораживал Гардана, а ее зеленые глаза и хрипловатый смех мурашками пробегали по его позвоночнику, каждый раз напоминая о том, как давно уже у него не было женщины. Только при этом пиратка не выказывала к нему ровным счетом никакого интереса. Для нее он был просто мечом, который должен был зарезать Давьялу, и поводом, чтобы броситься за ней в погоню, но никак не предметом внимания. С тем же успехом Гардан мог бы быть креслом в капитанской каюте или штурвалом, которое с такой уверенностью держали мозолистые ладони Равенны. Впрочем, у кресла и штурвала даже было преимущество: Равенна до них дотрагивалась, они непосредственно входили в контакт с ее молодым, упругим, красивым телом. Гардан же должен был молча страдать в стороне.
Был и еще один отрицательный фактор во всем этом плавании: качка. Раньше он никогда не отплывал в открытое море; если ему и приходилось путешествовать на судах, то только в видимости береговой линии или на узких речных барках по вполне мирным рекам Мелонии. Здесь же все было совершенно иначе. Впервые в жизни Гардан оказался лицом к лицу со стихией, и она вдребезги разбила все его представления о морском путешествии.
Могучие волны накатывали и накатывали из зыбчатой дали, и корабль мчался по ним с полными ветра парусами. Его нос высоко взлетал вверх, а потом резко падал вниз, зарываясь в воду, и морские брызги щедро плескали на палубу, отчего одежда и волосы Гардана были сырыми постоянно. Равенна слегка меняла курс, следуя за ветрами, а оттого волны то били в нос или корму корабля, то с рычанием набрасывались на его борта, то совсем успокаивались и ложились под киль мягкой синевой, отражающей небо.
