Кареглазка и чудовища (СИ) - Наседкин Евгений (книги онлайн TXT) 📗
На втором этаже я остановился — по телу разлилась слабость из-за кровопотери, к тому же я опять засомневался в правильности побега на крышу. Возможно, лучше было бы выйти на улицу, а не лезть в эту ловушку? К сожалению, было поздно менять направление. Я слышал сзади пальбу и стрекот, и понимал, что обратного хода нет. Придется на крышу.
Сзади донеслось пыхтение — на лестничном марше показался Калугин. Штуцер висел на плече, длинные пепельные пряди прилипли к грязному лицу, глаза блестели как у сумасшедшего. Он придерживал Латыша, который отстреливался в сторону вражеского прорыва.
— Гриша, помоги! — я оглянулся, и рванул вверх. — Менаев!
— Что посеешь, то и пожнешь! — крикнул я, подталкивая сестру к выходу на крышу.
И тут Таня наступила на мою ногу. Она застыла, как истукан, и требовала, чуть не плача — «наступи, а то поссоримся». Блин, но не сейчас же! Времени не было, и все же я легонько придавил ее стопу. Откуда я мог знать, что это суеверие правдивое?
Топтание на месте привело к тому, что я не успел захлопнуть дверь, и следом протиснулась Марина. От злости я даже пихнул ее локтем, но, наверняка, она в темноте ничего не поняла. Все остальные тоже вывалились на крышу, а Галина Ивановна еще и помогла мужу затащить Латышева. Хорошо хоть, они успели закрыть дверь — прямо перед мордами тварей.
На крыше я ухватил Таню и на всех парах помчался к западному краю — туда, где мы вечером закрепили канат для «аварийного» побега. Шуршала пленка гидроизоляции, а от ног отскакивали куски пенопласта. 10 метров вниз, минимум. В лунном свете видны ивы, за которыми темнеет речная гладь — там причал с лодками. Там можно дождаться рассвета.
Мы все — и Калугин с женой, и Марина, и подбитый Латышев — неслись к канату, словно он был нашим якорем спасения. Только умалишенная Лара волочилась, бормоча шизофренический бред об алых цветах под высокой горой.
Видимо, кто-то впопыхах плохо закрыл дверь, так как она загремела, распахиваясь, уже через минуту, и трескуны выскочили к нам, хотя мы были только на полпути к цели. Странно, но краклы двигались медленно, не отходя далеко друг от друга. В горящих глазах ощущалось предвкушение, но они чего-то выжидали.
Марина с обезумевшими глазами неслась, почти перегнав нас, но когда она поравнялась со мной, я подсек ее — и она покатилась кубарем, визжа от ужаса. Я повернулся к Тане.
— Спускайся! — и сбросил канат вниз.
Она застыла, испуганная видом высоты.
На крыше появился Охотник, и накинулся на Ларису, вслед ожили и остальные краклы. Вместе они разорвали ее в клочья.
Вдруг оказавшийся рядом Латышев грубо оттолкнул нас, и сам полез к земле, вопя от боли. Его хватило буквально на два метра, хотя и это меня удивило — ведь у него была выдрана ключица. Он сорвался вниз только после того, как я метнул в него вторую силикатную кирпичину. Падая, он проклинал меня — а чего ты ждал от меня, мудло?
Именно Латышев придумал мне прозвище «Гитлер». Прошлым летом мне пришлось убить одного мальчика, Никиту Солнцева — он и выглядел в соответствии с фамилией — яркий, солнечный. Но его укусил кракл, и в панике я сделал первое, что пришло в голову — схватил булыжник и вышиб подростку мозги. Так сделал бы каждый, но все равно, это выглядело жестоко. Гитлер, — сказал тогда Латыш, очевидно, желая переложить на меня звание главного садиста.
— Попробуй съехать, — заорал я, стараясь перекричать крики и выстрелы. — Обхвати руками и ногами, и съезжай — главное, чтоб не слишком быстро.
Таня вертела головой, отказываясь. А я не мог позволить ей остаться здесь.
— Спустись на Латыша — это смягчит приземление. Он где-то там, — я подтолкнул ее на край, боковым зрением наблюдая схватку между Мариной и двумя упырями.
Ухватившись за канат, и опираясь ногами о стену, она начала спуск. Миновала карниз и исчезла внизу, где ей приходилось ногами на ощупь искать выступы. А мне пришлось отвлечься, так как краклы стали ближе.
Я пригляделся к Калугину — он ссутулился, будто раздавленный прессом, а по лицу бежали слезы. Я проследил за его взглядом — Галина Ивановна лежала в кровавой луже под тварью с женскими половыми признаками. Толик вытер слезы, прицелился — и палец сжал спусковой крючок.
Охотник проследил за пожарным, завалил соседнего трескуна, и молниеносно ногами швырнул сородича на траекторию полета пули. Крупный калибр встретил неожиданную преграду, и разнес тварь. Пока Калугин перезаряжал оружие, Охотник на четвереньках пронесся к нему — и через мгновение зубы кракла впились в плоть.
Я остался один. Рядом высился кирпичный дымоход, и я спрятался за ним. Возникшая идея была отчаянной, но другого выхода не было. Зря я сейчас был трезвым. Я подобрал крупные куски пенопласта, какие-то тряпки, и бросил их в жерло вентиляционного канала.
Совсем близко послышался характерный треск — так трещат провода на электроподстанции. Из-за этого твари и получили свое прозвище трескунов — или по-английски, краклов (crackle).
Я нырнул в дымоход, и меня поглотила чернота, вкупе с клубящейся пылью.
****
Для Готлиба эти чудовища были тем же, что и для человека Смерть с косой. Танатос. Олицетворение гибели… то, чего желает избежать любой живой организм. Поэтому, когда неиствующий кракл отбросил клетку с крысой, валяющейся в нечистотах, она использовала это для побега. Маленькие глазки заметили зияющую дыру в прутьях. И, пока монстр буйствовал, обнюхивая пропахший человечиной спортзал, грызун шастнул к ближайшей двери — то ли в раздевалку, то ли в кабинет физрука. Еще чуть-чуть, и он будет свободен. Жив и свободен.
Изо всех сил Готлиб пытался не запищать, побороть свое естество, и остаться незамеченным. Вот уж наконец и дверь со щелью, вот спасительный порожек, через который перемахнуть и все…
Внезапно он оказался в мощных сжимающихся тисках. Мелкие кости захрустели, как сломанные пружины, а тельце выдохнуло последний раз. И Готлиб исчез в пасти у чудовища.
****
Приземление было похоже на аварию. Я согнул ноги. Удар. Скрежет. Колени черкнулись по стенке — больно. И опасно. Хлопок смятого пенопласта. Ударился головой. Я — поезд, несущийся в ночь по расшатанным рельсам. Раненная лопатка раскалилась. Так и сколиоз выровняю. В глазах потемнело. Кажется, я отключился — на несколько секунд.
Сверху сыпался мусор, и скрипели когти. Трескун лез в дымоход. Я пальнул — нелюдь фыркнул, но мусор сыпаться перестал. Я попытался Кракобоем продырявить стену, но из-за тесноты не мог эффективно его использовать. Тогда я вытащил тряпку под ногами и обмотал вокруг колен — чтоб попробовать выбить, или хотя бы выдавить кирпичи. Сверху снова зашуршало.
Я надавил коленями на стяжку, но это не помогало. Превозмогая боль, я с силой врезал плечом чуть левее и ощутил, как шевельнулся один из кирпичей. Слава Богу!
Расковырял и вытащил кирпич. В дыру вставил Кракобой, и стал раскурочивать стенку — еще и еще. Вскоре отверстие стало достаточно большим, чтоб я смог вылезть.
Я был в школьном пищеблоке. После приземления появилась тупая боль в пятке, поэтому я пошатывался, обходя столы с казанами, и уворачиваясь от висящих половников со сковородами. Столовая… выход в коридор. Вот, наконец, выход наружу.
Я обошел школьное здание у стены, под карнизом, чтобы быть менее заметным с крыши. Мне казалось, что оттуда доносится стрекотня и чавканье, но я не был уверен — возможно, это было только мое воображение, подкрепленное завыванием ветра. За углом я так и не увидел Латыша, ни мертвого, ни раненного, хотя особо и не искал. Может, валяется где, а может, твари съели.
Причал оказался дальше, чем я думал. Я не видел Таню, но я еще и не везде посмотрел. За сараем с катамаранами я спустился по тропе, и только тогда заметил ее силуэт у воды.
— Ты в порядке? — я всматривался в нее, хотя в темноте почти ничего не было видно.
— Да, — она прижалась ко мне. — Последние метра три съехала — ободрала и руки, и ноги, и живот. Но я в норме.
