Порочные (СИ) - Вольная Мира (лучшие книги TXT) 📗
— Практически? — сощурилась я, всматриваясь в темные кроны и алую полоску зарева на горизонте.
Я и забыла, какие красивые здесь рассветы в конце лета. Ярко-красные, туманные, переливающиеся. Будто языки костра, над которым вот-вот протянутся палочки с маршмэллоу. Я не любила жареный на костре маршмэллоу, а вот местные закаты и рассветы любила.
— Ну он изначально все легче переносил. Брайан в отличие от Стеф не конченный «дурик».
— Ага, — пробормотала отрешенно. — Я жду от тебя последние записи и завтра… сегодня вечером позвоню Фэллону. Спасибо, что рассказал, — вздохнула, опираясь на перила крыльца. Легкий, прохладный, но все-таки не холодный ветерок пробрался под футболку, обласкал ноги, бедра, руки и шею. Невероятно вкусно пахло утренним лесом, росой, влагой.
— Что-нибудь придумаю, — пророкотал Дилан. — Ты там как? Как твой друг и твой… — оборотень замялся, не зная, как назвать Джефферсона, — придурок?
— Нормально, плохо, хреново, — усмехнулась я.
— Развлекаешься по полной, принцесса?
— Ага, — протянула лениво, мечтая о такой же бутылке пива. — Он ведет себя так…
— Как?
— Странно. Будто и не было ничего, будто и не отталкивал меня все это время, словно… подкатывает.
— Он хочет тебя, — волк расплылся в улыбке.
— Да, — пожала плечами. — Только это совершенно не значит, что получит.
— В тебе говорит обида, Эмили. Обида маленькой девочки, — бархатный голос звучал почти по-братски назидательно.
— Пусть так, но, по сути, что это меняет? Ты знаешь, чем для меня грозит ночь с Маркусом Джефферсоном. У него тут целый фан-клуб. Одна краше другой. Так за каким хреном мне снова вступать в то же дерьмо? К тому же я все так же вывожу его из себя. Ничего не изменилось.
— А он?
— М? — промычала в трубку вопросительно.
— Он тоже не изменился?
— Изменился, — призналась неохотно. Я не могла не заметить этих изменений. Маркус, мать его, Джефферсон стал настоящим альфой: серьезнее, упрямее, более требовательным и ответственным. И еще более красивым.
Как всегда, Эмили Бартон легких путей не ищет… Это ж надо было так вляпаться…
— И как?
— Что «как»? — снова упустила я смысл вопроса, погрузившись на миг в те чувства, что вызывал у меня засранец из детства.
— Как тебе эти изменения?
— Никак, Дилан. И давай закроем тему, я…
— Ты все так же остро на него реагируешь, Эм, — вздохнул волк. — Ты все никак не можешь его отпустить.
— Черта с два, — злость вдруг встала комком в горле. — Я справлюсь с этим, с собой и с тупыми инстинктами глупого животного внутри. И вообще, я здесь только из-за Арта.
— Сублимация, Эмили Бартон…
— Не начинай, — закатила я глаза, оттолкнувшись от перил, краем глаза вдруг заметив какое-то смазанное движение среди деревьев. — Психоанализ и я все равно что мет и экстази. Забавный эффект и ужасные последствия, — я говорила и всматривалась в темнеющий лес. Показалось, что кто-то наблюдает за мной из чащи, а может и не из чащи… Сложно было сосредоточиться из-за усталости и последних новостей.
— Как скажешь, — тут же сдался Дилан, а я развернулась и скрылась в доме, сетуя на то, что не купила пива вчера, пока совершала набег на магазины.
Господи, какое незабываемое выражение лица было у Джефферсона, когда мы зашли в Викторию Сикрет. Сказка…
— Посматривай по сторонам, ладно? И спокойной ночи, принцесса, — попрощался Дилан, так и не дождавшись от меня хоть какой-то вменяемой реакции.
— И тебе, — улыбнулась в ответ, закрывая дверь на все замки.
Нервы надо лечить, Бартон. Ну или хотя бы высыпаться.
Я уснула, стоило голове коснуться подушки. И проснулась буквально через полчаса от пристального взгляда и поцелуя на ключице.
В комнате почему-то темно, темно настолько, что даже с моим волчьим зрением не удается ничего разглядеть, и я вижу только очертания тела надо мной. Большого, сильного тела. Но мне не надо видеть, чтобы знать, кто меня целует, кто оставляет поцелуи-укусы на шее, чьи руки вычерчивают узоры-проклятья на коже бедер.
Маркус Джефферсон пахнет Маркусом Джефферсоном: силой, наглостью и альфой. Он пахнет землей после дождя, раскаленным песком, темным деревом и охотой. Он пахнет так, что от одного этого запаха я готова стонать, готова прижиматься и изгибаться, готова просить.
Снова…
— Марк, что… — голос будто чужой, хриплый, шершавый, как галька. И его руки замирают на миг, но только чтобы еще выше поднять футболку. Она слишком тонкая, и в то же время ее слишком много. Ткань раздражает. Раздражает кожу, раздражает меня, скатывается и мнется, трется о возбужденные соски, сбивается. Мне невыносимо жарко, мне невозможно не хватает места, мне мало собственно тела.
А оборотень ничего не замечает, ни на что не реагирует. Он гладит мой живот и ноги, сжимает, подбирается к груди. Дыхание хриплое, запах такой насыщенный, что, кажется, стоит вдохнуть поглубже, и я захлебнусь.
— Ты не…
— Замолчи, — шепотом, рваным в клочья шепотом в ответ. И губы опять клеймят шею. Он прикусывает кожу, наверняка оставляя следы, а потом проводит по месту укуса языком, медленно продвигается к уху, ведет вдоль вены.
Каждое его движение, как росчерк скальпеля. Я чувствую малейшие изменения каждой чертовой клеткой, каждой своей частичкой.
Джефферсон нависает надо мной, опирается на руку, и в его глазах я вижу то, чего никогда не видела. Желание ко мне, не к Кристин Хэнсон, ни к девчонке, чье имя я не помню и что так напоминает резиновую куклу из дешевой порнушки, ни к случайной волчице из «Берлоги». А ко мне.
И от этого почти больно, это сметает, уничтожает, растирает в пыль здравый смысл и мысли о том, почему я не должна этого делать, почему должна кусаться, пинаться и отталкивать его так отчаянно, как только могу.
В его глазах расплавленный горький шоколад, колется щетина, когда он словно кот трется о мой подбородок, дыхание, как удар плети.
Марк собирает футболку в кулак и медленно тянет вверх. Настолько медленно, что это похоже на пытку, ткань скользит по коже все выше и выше, и все сложнее и сложнее мне сделать следующий вдох. Воздух выжигает, каждый следующий вдох — глоток жидкого стекла.
Джефферсон выдыхает довольно и самоуверенно, когда футболка наконец-то оказывается на полу, не сводит с меня темных, почти черных глаз. Зрачки расширены.
Их я почему-то вижу отчетливо.
Волк оглаживает мое тело, пальцы сжимают грудь, а потом одна его рука путается у меня в волосах, заставляя откинуть голову.
Язык Маркуса врывается в рот. Словно наказывает за что-то, мучает. А я могу лишь хвататься за простыню, потому что внутри все сводит судорогой, потому что кружится голова, потому что тело выгибается само собой.
Я не испытывала ничего подобного даже в ночь своего новолуния.
Джефферсон терзает мой рот, атакует, невыносимо откровенно и чувственно царапает щетина, так невыносимо, что я ерзаю под Маркусом, перестаю осознавать себя.
Мне хочется прикасаться к нему в ответ, мне хочется попробовать его на вкус, мне хочется повернуться к нему и подставить шею, прогнувшись в спине так резко, как только смогу.
И я сильнее ерзаю, почти хнычу.
— Маркус…
Его руки возвращаются к моей груди, и пальцы касаются сосков. У него твердые подушечки, жесткие, ладони немного шершавые.
— Марк, пожалуйста…
— Тебе не стоило приезжать сюда, принцесса. Тебе не стоило дразнить меня сегодня в этом чертовом магазине, — хрипит он с угрозой мне на ухо, и волоски по всему телу встают дыбом от этого звука, резонируют, как камертон, тело дрожит. — Ты в моей стае и в моей власти. Ты будешь стонать так громко, просить так отчаянно, как никогда не просила и не стонала.
Это звучит почти как клятва, как приказ. И не поверить этой клятве, не подчиниться этому приказу невозможно. У меня не хватит для этого сил.
Я уже сдалась. Полностью подчинилась…
— Марк…
