Черный принц - Демина Карина (книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
Он прикоснулся, осторожно, точно опасаясь этим прикосновением оскорбить.
— Для нее Кейрен — еще ребенок. Он так и останется ребенком, который вновь выбрал себе неподходящего друга… в свое время она жестко рвала все его неподходящие связи. И закончилось это тем, что у него вообще друзей не осталось. Думаю, и меня она бы отослала, не будь я ее сыном… неудачным, но какой уж есть.
— Зачем вы…
— Ты, девочка, как-никак родня…
А глаза у него от леди Сольвейг, но этот лед живой, пусть для льда это нехарактерно.
— Проблема в том, что с тобой Кейрен расстаться не захотел. Сама по себе ты исчезать не спешила… — Он вздохнул и, руку убрав, тихо произнес: — Я вытащил его. И вернулся за тобой. Понимаешь?
Как ни странно, но да.
Понимает.
Ему не обязательно было бы возвращаться. Кто бы упрекнул?
Обвал. И пожар. Чего ради рисковать, особенно ему, который еще не здоров?
…это не было бы убийством. Чистые руки. Чистая совесть… что леди Сольвейг сказала бы себе? Очевидно, что Таннис во всем виновата сама.
— Спасибо.
— За что?
— За то, что вернулся.
И Райдо серьезно кивнул.
— Я просто хочу, чтобы моему брату позволили наконец жить самому. Он заслуживает… он бестолковый, конечно. Избалованный. Тебе с ним непросто придется…
Таннис знает.
— И… что теперь?
— Ничего. Сейчас ты сделаешь нам чай. И от завтрака, честное слово, я бы не отказался. Потом мы вместе соберем вещи…
— Я уже…
— Похватала все, на что глаз упал.
Райдо умел улыбаться, пусть и улыбка его, как и само лицо, была сшита из лоскутков.
— Будешь потом страдать, что любимый подъюбник забыла.
Таннис фыркнула и рассмеялась. Наверное, такой смех, истерический, захлебывающийся, тоже естественное следствие ее состояния, но она хохотала, терла глаза и снова хохотала. Райдо не мешал.
— Простите… прости. — Таннис вытерла слезящиеся глаза. — Просто все так… смешалось. Я действительно не знаю, что мне дальше делать. Если ехать, то куда…
— Ко мне. У меня дом большой, всем места хватит. А не захочешь у меня жить, то я Кейрену предлагал летний. Ну как летний, он так называется, а вообще нормальный дом, небольшой только…
…три спальни и гостиная на первом этаже.
Кухня.
Огромные, в пол, окна, которые по весне затягивало рыбьей чешуей дождя, и тогда весь мир за ними казался серым. Правда, дожди на побережье шли недолго. Они прекращались как-то и вдруг, пропуская солнце, которое по эту сторону гор было низким, крупным. И во влажном небе вспыхивала радуга.
Таннис нравилось здесь.
Берег и белый песок. Черная полоса воды, которая то подбиралась вплотную к дому, то отползала, оставляя след из длинных водорослей, а порой приносила Таннис ракушки или вот морскую звезду. Море пахло аптекарской лавкой и еще самую малость — дымом.
Оно шептало.
Успокаивало.
И вместе с Таннис отсчитывало дни на старом календаре, который обнаружился в кухонном шкафу, под переносной жаровней. Ее Райдо вытащил к навесу. И календарь прибил к стене, Таннис отрывала лист за листом, читала пожелания и скармливала огню.
Она научилась варить кофе на песке.
И придумала утренний ритуал. Просыпалась по старой привычке еще до рассвета и вставала, ступая по остывшему за ночь полу. Выходила на кухню, сдвигая плотные шторы.
Зевала.
Набрасывала халат. И снимала с полки мельницу, старую, отполированную до блеска чужими руками. К мельнице привязался запах кофе и корицы, само дерево пропиталось им. Ручка же проворачивалась туго, со скрежетом, и это тоже было частью ритуала. Как и плетеное кресло у окна. Через ручку его был переброшен плед, тот самый, с винным пятном, и Таннис, забираясь в кресло с ногами, нюхала кофе.
Пила маленькими глотками, привыкая к горечи.
Она научилась различать оттенки. Шелковый — шоколада, который добавляла на кончике ножа. Или острый — перца. Ноту лимонной кислинки, пряную терпкость кардамона.
Корицу.
Или вот еще холодную мяту… у кофе множество вкусов, для каждого дня — новый.
…а дни шли.
И Райдо, появлявшийся на берегу время от времени, мрачнел. Ничего не говорил, а Таннис не спрашивала. В конце концов, у нее есть море, кофе и покой. Разве мало для счастья?
…много.
Кейрен возвращался рывками.
Открыть глаза.
Стена серая, с тенями. И тени сползают со стены на грудь, отчего перехватывает дыхание.
Закрыть глаза. Душная темнота пропитана больничными ароматами, ее приходится глотать… едкий вкус, горький.
Открыть.
Снова стена. И на сей раз кусок подоконника с графином. Белый фаянс уродует тонкая трещина. Смотреть на нее невыносимо тяжело, пусть Кейрен и не понимает почему, но глаза закрывает.
Снова темнота. Тяжелая какая… и тот же запах… или другой, уже цветочный.
— Нужно выпить. — Она разговаривает. У темноты матушкин голос, и Кейрену хочется спрятаться от него под одеялом. В детстве одеяло помогало всегда. А сейчас не спасает.
…он сделал что-то плохое, за что ему должно быть стыдно.
Что?
Не помнит. Закрыть-открыть-закрыть… время проходит, а трещина расползается по фаянсу.
— Вот ты и очнулся, дорогой. — Матушка вздыхает с облегчением и тут же хмурится. Сердита? Нет, скорее опечалена. — Выпей.
Пьет, не то воду, не то бульон, не то горький травяной настой, а может, все и сразу, потому что вкуса Кейрен не ощущает, нос же в кои-то веки подводит.
— Отдыхай…
…наверное, в стакане все-таки были травы, потому что он вновь проваливается в темноту, которая не исчезает, даже когда Кейрен открывает глаза. Но эта, нынешняя, больше не непроглядна. Он видит комнату с белыми стенами и белыми же шторами, за которыми просвечивается крестовина рамы. Подоконник. Непременный кувшин. Ваза с цветами, кажется, тоже белыми.
Накрахмаленные простыни. Пуховое одеяло и тот же резкий запах больницы.
Что с ним?
Память услужливо разворачивается.
Он с трудом дотянулся до колокольчика, и на зов появилась заспанная девушка в сером платье сестры милосердия.
— Вам плохо?
Плохо, но он попытается сказать.
— Мне… врач… кто-нибудь, кто… как давно я здесь?
— Вторая неделя уже. — Она трогает лоб, убеждаясь, что жара нет. — Выпейте.
— Нет. Мне надо поговорить с врачом.
Страх заставляет двигаться, встать с кровати, и, если бы не девушка, у Кейрена получилось бы. Но она мягко останавливает.
— Врача нет. Он появится утром. И ваша матушка… выпейте.
— Нет.
Сил оттолкнуть руку не хватает. А девушка привыкла, что больные порой капризничают. И с капризами бороться научилась.
— Со мной была женщина… Таннис Торнеро… мне нужно знать…
— Все будет хорошо. — Медсестра ласково улыбается и гладит по голове, точно он ребенок, которого нужно утешить. — Все будет…
…утро.
Ослепительно-яркое утро с солнечными зайчиками на белой плитке. Их целая россыпь, и Кейрен тянет руку, пытаясь поймать хотя бы одного. Кажется, что тянет, но на деле рука не поднимается и на дюйм. В голове туман, на языке — горечь. И разум знает, что туман этот связан с горечью. Он, Кейрен, жив.
И это хорошо.
Он в больнице.
И это плохо.
Он не знает, что случилось с Таннис… она ведь дышала, Кейрен до последнего помнит, что она дышала. Спала только. Во сне требуется меньше воздуха, и ему пришлось…
— Дорогой, тебе нельзя вставать с постели. — Матушка принесла с собой букет азалий и тонкие ветки аспарагуса. — Умоляю, хотя бы сейчас прояви благоразумие.
Невысокий столик, явно появившийся в палате матушкиными стараниями, как и скатерть с кружевной отделкой, и фарфоровое блюдо, и та же самая ваза. Ветки аспарагуса кренились, бросая на блюдо нитяные тени.
— Ты едва не умер! — Матушка присела на стул…
…стул больничный, а сине-серебристый чехол с бантом — матушкин.
— Не представляешь, до чего мы переволновались.
— Кто меня вытащил? — Говорить не в пример легче, чем вчера.
