Ревность (ЛП) - Сэйнткроу (Сент-Кроу) Лилит (бесплатные версии книг .txt) 📗

«Дар» подсказал мне, что это был Огаст. И что что-то не так.

Дверь, скрипнув, открылась. Он, должно быть, возился со своими ключами. Что не было похоже на него.

Я бросилась к двери. На небольшом столе, который был прямо около двери, лежало оружие, скрытое за пыльной вазой с искусственными цветами. Он был охотником, как папа, поэтому у него всегда все было наготове. И он провел меня в то место, где хранил все свое оружие, просто на всякий случай.

Огаст ввалился в прихожую, стал пинать дверь, и она закрылась позади него. Он почти потерял равновесие. Я поймала его, и почувствовала запах меди.

Я узнала кровь даже в таком юном возрасте.

— Господи, — я поняла, что говорила это снова и снова, и, наконец, сказала что-то другое. — Что случилось?

Он покачал головой, светлые волосы странно двигались, как будто были мокрыми. На улице шел дождь? Я не знала. Огаст был высоким, мускулистым, и почти опрокинул нас обоих, когда его ноги запутались. Он бормотал на польском языке. По крайней мере, я предположила, что это был польский. Как если бы он напился. Но он не напился.

Он был тяжело ранен, и никто, кроме меня, не мог ему помочь.

— Что? — я должна была знать, преследовали ли его или нет. Папа никогда не приходил домой таким избитым. Знакомая белая майка Огаста была порванной, грязной и окрашенной в ярко-красный. Его джинсы — кутерьма клочков, и он придерживал на груди синюю клетчатую рубашку. Ботинки промокли и потемнели. Я начала тянуть его к ванной. — Огаст, что, черт возьми, произошло?

Он вырвался из моей хватки и стал пробираться в ванную. Я бегло вспомнила правила оказании первой помощи — на самом деле, я могу справиться почти со все, за исключением огнестрельного ранения. Сначала я должна была найти повреждение, затем остановить кровотечение, проверить его на шок...

— Всё хорошо, — он добрался до двери ванной, позади него была видна белая плитка. Вся квартира стало внезапно слишком маленькой. То есть она была похожа на коробку для крекера: одна спальня, кухня и столовая размером с почтовую марку и завернутую в бумагу с киноафишами, крошечная ванная с ножками в виде лап. — Выглядит хуже, чем на самом деле. Принеси водку, — его акцент — наполовину Бруклинский, наполовину Бронкский, в целом Багз Банни

[4]

— урезал каждый гласный звук. Но что-то еще прокралось в его слова. Песня из другого языка.

Я возвратилась на кухню на дрожащих ногах. Если бы нам пришлось взорвать это место, он бы не просил водки. Облегчение вырвалось из меня.

После всего того, что случилось, он вернулся. Он выходил на охоту почти каждую ночь. Я предполагала, что Нью-Йорк был довольно опасным, все те люди и монстры, которые грохотали ночью, скрываясь во всех углах. Мне было жаль, что я не знала больше о тех монстрах, которые жили здесь — души крыс — конечно. Проклятья и вуду — конечно. Колдовство — определенно. А также другие хищники. Были, вероятно, оборотни также, но папа никогда не заморачивался с теми. И Огаст не был похож на папу; он ничего не говорил мне о том, что делал. Я не была его помощником.

Отсутствие отца росло, как камень в горле. Я захватила бутылку Stoli из холодильника, разбавила ее содержимое и решила достать ещё одну бутылку. Прежде чем отнести ее в ванную, я откупорила ее и сделала здоровый глоток. Она жгла горла — холодный огонь.

Я постучала в дверь ванной.

— Огги?

Ни звука на протяжении долгого времени. У меня был яркий мысленный образ его, стоящего перед раковиной, наполовину наклонившегося, губы открыты и красный туман распространяется из него...

Он резко распахнул дверь.

— Ты принесла водку?

Его волосы были сухими, стоя мягкими золотыми шипами. Я не думала об этом. Я была более обеспокоена его кровотечением, так что я протолкнулась в крошечную ванную и схватила Медикит

[5]

в зеленом нейлоновом мешке.

— Где хуже всего?

Он он открыл бутылку водки и сделал большой глоток. Если он узнает, что я тайком пила, он, возможно, рассердится. Но тогда, я не думала, что он заметит. Папа никогда не замечал, что я таскала Джим Бим. На вкус он был отвратительным, но действительно успокаивал. Бабушка всегда говорила, что немного выпивки хорошо действовало на нервы. В ее годы люди пили ром.

Я отодвинула фланелевую рубашку. Он вздрогнул. Там были следы от когтей, но выглядело так, будто на нем была не только его кровь. Его только поцарапали, царапины покраснели и воспалились, и проходили по диагонали через его грудь. Одна из них проходила вниз, как будто что-то пыталось выпотрошить его, но царапина прекратилась. Он был счастливчиком.

— Господи. Кто это сделал? — мои руки двигались самостоятельно, открывая Медикит и усаживая его на сухую раковину. Я схватила его за плечо. Он опустился на туалет. Слава Богу, крышка была опущена. Мы долго спорили по этому поводу: он был мужчиной, в конце концов.

— Противные твари. Хорошая девочка ничего не должна знать, а Дрю?

Я закатила глаза, открыла шкафчик и достала перекись водорода. Он сделал другой глоток водки.

— На улице идёт дождь?

Он покачал головой, все еще глотая. Его горло двигалось. Он закрыл глаза, но не прежде чем я уловила вспышку цвета — желтого, как солнечный свет.

Но глаза Огаста были тёмными. Тогда я ещё не знала, что он был дампиром. Каждый раз, когда я думала об этом, это имело смысл. Он изо всех сил пытался показывать выражение лица такое, чтобы я не задавала ему вопросов, и я была забывчивой.

Эй, я была маленькой. И я даже не знала, что дампиры существовали. Я слышала о вампирах, конечно — все, кто взаимодействовал с Истинным миром, знали о них. Но папа никогда не говорил об охотниках-полувампирах. У меня даже в мыслях не было спрашивать его о них.

Прежде чем он что-либо понял, я разрезала ножницами его майку.

— Успокойся, — сказала я, хлопая его по левой руке. — Позволь мне осмотреть. Я все время залатывала папу, — когда я подняла глаза, он смотрел на меня, и его глаза снова стали темными.

— Это не проблема, Дрю. Я быстро исцеляюсь.

Да, это так. Они уже исчезали, хотя коготь с силой прошелся по его груди.

— Господи, — я разорвала пакет с марлей. — Я, в любом случае, собираюсь прочистить их. Кто знает, какая дрянь могла попасть туда.

— Если это осчастливит тебя, — он пожал плечами, морщась, и снова поднял бутылку водки.

Он остался на достаточно долгое время, чтобы одеть свежую одежду и выкурить одну из его странных иностранных сигарет, в то время как я готовила омлет. Он жил на яйцах и водке. Говорил, что это сохраняло его молодым. Я имею в виду, ему было что, двадцать пять? По крайней мере, он выглядел на двадцать пять. Бог знает, сколько ему. Если я когда-нибудь увижу его снова, то, возможно, спрошу.

Тогда он сказал мне оставаться внутри, снова снабдил боеприпасами и исчез в течение двадцати минут. Оставляя меня пялиться на груду кровавой одежды, пепельницу, со все еще курящим торцом, две спущенные обоймы, которые снова нужно было зарядить, и на тарелку на столе.

По крайней мере, он обещал принести домой хлеб. Может быть, просто, чтобы закрыть мне рот, я не знаю.

Я бросилась к окну в спальне. Иногда, если я была достаточно быстра, то могла бы мельком увидеть его на улице, он шел, пружиня, с высоко поднятой головой. Иногда он мог исчезать, как только дверь квартиры закрывалась.

Снаружи, уличные фонари боролись с темнотой. Дождя не было. Было туманно — влажный туман; здоровенные мешки с мусором, как всегда, сложены у тротуара. Грузовики приезжали два раза в неделю, но количество мусора никогда, казалось, не уменьшалось. Здесь было грязно и холодно. Я не возражала бы, если бы могла выйти и увидеть что-нибудь — я бы хотела сходить в Met

[6]

, или даже просто прогуляться в центре города и увидеть всякую фигню.