Прощение (СИ) - Шматченко Мария (библиотека книг txt) 📗
— Фред с мистером Морисом. Ему кто-то сказал, что тот знает какие-то песенки. Уговаривает его спеть. Вы же его знаете, Фреда! Он такой шутник!
Гарольд рассмеялся.
— Достанется мне от Мориса, — смеясь, сказал он Адриану. — Теперь все в курсе его «знаний»!
— А что в этом такого? — удивилась внучка сэра Чарльза.
— Ну, эти песенки…не совсем принято петь в обществе, в приличном обществе…
— Адриан! — оживилась девочка. — Пошли тоже послушаем!
— Нет уж, — улыбнулся тот. — Я, пожалуй, таких «знаний» для себя не хочу. И не думаю, что мистер Морис даст нам концерт.
— Милая моя, тебе зачем эти песенки нужны? — спросила Конни. — Ничего в них хорошего нет.
— Хорошо, не буду их слушать, — согласилась Рози, немного подумав. — Адриан, пошли поиграем?
Тот очень удивился и не знал, что ответить. Играть? А это…как? Юноша и в детстве-то никогда не играл, не то, что сейчас…
— Милая леди, ты чай попила? — спросил маленькую гостью Гарольд. — Не торопись. Наиграетесь ещё.
— Да! — кивнула внучка друга и улыбнулась. — Очень-очень-очень вкусно! Большое-большое-большое спасибо!
Конни и Гарольд засмеялись и обняли девочку взглядами. Дед улыбнулся своему внуку и подмигнул.
— В парк сходите и, если хотите, скажите Морису… — он засмеялся, пряча лицо рукой, — нет-нет… не концерт вам дать! А игрушки ёлочные достать! Они красивые очень. Может быть, интересно будет разглядывать.
Рози потянула Адриана к выходу.
— Как его любят дети! — заметила Конни, когда эти друзья уже вышли за дверь.
— Да?
— Да! У нас в костёле от него никто не отходил. Если он рядом, им ничего не надо!
Тут залаяла Люсинда.
— И животные! — засмеялся Гарольд. — Значит, точно хороший человек, если его любят дети и животные!
— Да… Вот только отец родной не любит… — сказала Констанция, и Его Светлость вздрогнул.
Глава 12. Пообещай мне…
— О чем ты, Конни? — тихо спросил мужчина, и по спине пробежался холодок.
Он и сам придерживался такому мнению, но почему-то слова невестки испугали.
— О том, что все его любят, все от него в восторге, а отец родной — нет, — объяснила леди.
— Ты меня пугаешь, — честно признался свёкор.
Голос мужчины прозвучал тише, чем обычно, и в нём так и сквозил…испуг. Необычный для гордого, благородного аристократа, но Констанция не предала тому значения. Вслушиваясь в песню поленьев в камине, женщина ответила:
— Да я саму себя пугаю, откровенно говоря. Мне просто иногда так кажется. Нет, любит, конечно, тут я уж загнула. Но по-своему любит. А для меня любовь…это такое чувство… Понимаете, мне все говорили: «Что ты нашла в этом Джерри?!», а я просто его любила, и всё! И неважно было, какой он: слабый или сильный, тряпка или нет, решительный или робкий… Для меня любовь — это любовь, а когда это своеобразно, по-своему, я не понимаю. Как можно искренне тепло относиться к человеку, тосковать по нему, стремиться к нему, а в то же время чуть ли не убить только за то, что тебе что-то там показалось? Знаю, я не должна вам всё этого говорить ведь, откровенно говоря, мне самой хочется вернуть Адриана.
— Милая моя Констанция… В том-то и дело… Вы все хотите его вернуть, а я хочу вернуть юношу к нормальной жизни. Я хочу, чтобы мой внук был счастлив. Я хочу вновь научить бедняжку улыбаться. Я хочу, чтобы он радовался жизни. Я хочу, чтобы он всему научился. А вы хотите, чтобы Адриан был рядом и радовал вас своим присутствием.
— Сэр Гарольд, я хочу быть с вами предельно честна. Тут я только из-за приёмного сына. Вы подали в суд на моего мужа, как на врага, вы отняли у него ребёнка, даже не потрудившись понять, в чём причина его ужасного поведения, а я пришла к вам после этого в гости. Это нехорошо с моей стороны по отношению к Джерри, но я очень хотела увидеть Адриашу.
— Конни, Конни… — вздохнул Гарольд, — спасибо за честность и…и за то, что так любишь моего бестолочь-сына. Но подумай о себе. Я люблю тебя, как дочь, как родную дочь, и потому беспокоюсь. Джеральд — не благородный преступник, не поборник веры, не защитник угнетённого народа, не борец за справедливость, гонимый всеми, не отважный революционер, который видит дальше всех… Он — мерзавец, и не стоит того, чтобы ты его любила.
— Нет, Джерри — не последняя скотина, он просто несчастный человек…
— Если бы самый несчастный человек в мире вдруг вздумал отыграться на других, то и мира бы уже не осталось. Нельзя ломать жизнь людям, потому что считаешь, что тебе простительно.
— Я понимаю… Но… Скажите мне, сэр Гарольд, а какова вероятность, что Джерри выиграет дело?
— Очень мала, — честно признался свёкор, — шансов у Джеральда почти нет. Всё доказано.
— Но… но… — по щекам Констанции потекли слезы. — Как вы можете так поступать со своим родным сыном? Неужели Джерри был прав, и вы действительно безжалостны и жестоки?
— Разве я отдавал приказ три дня подряд издеваться над сыном, пытать, бить до полусмерти…? Нет. Тогда, если это не безжалостно и жестоко, тогда что…?
— Не три дня…
— Три, Конни, три! Если бы Фил не остановил, было бы три, как было и приказано.
— Но неужели вам совсем не жаль Джерри? Неужели вы его совсем не любите?
— Люблю, — после долгого молчания признался Гарольд, — и потому так и поступаю. И жалею сына. Но Адриана люблю больше и мальчика жаль сильнее. Джеральд должен ответить за все злодеяния, и пусть его накажу лучше я, чем кто-то другой. Откуда ты знаешь, что случилось бы дальше? Может, Джерри продолжил бы свои издевательства…. И уже бы возмутился кто-то другой… Даррен вдруг получил вольную? И вдруг бы объявился? Он бы его жалеть не стал! Откуда ты знаешь, какие покровители могли появиться за это время у бывшего раба? А если бы умудрились добиться и вовсе смертной казни? Лучше я посажу Джеральда в тюрьму, чем это сделает кто-то иной. Но делаю это в первую очередь ради спасения любимого внука.
— Вряд ли Адриан этого хочет…
— А он не хочет, — подтвердил Гарольд, — но я его спрашивать не стану, как бы сильно не любил. Я хочу, чтобы Джерри наконец осознал, что нельзя так поступать. Я не хочу, чтобы дальше без зазрения совести, он подвергал насилию родного сына, оправдываясь своей болью…
— Мне кажется, что моя жизнь сломана.
Его Светлость вздрогнул. Понимал ли, о чем она? Понимал. Гарольд и сам недавно думал о том, что будет с этой женщиной, если муж сядет в тюрьму… Воцарилась гнетущая тишина, поленья в камине трещали, тикали часы… Нужно что-то ответить. Нужно что-то сказать. Косой свет струился из окон, украшая стены тенью от узоров на тюле. На мягкий ковёр на полу, подобранный в тон немного старомодных обоев, из тонких пальцев женщины выпала салфетка.
— Прости, Конни, что причинил такую боль. Ты не виновата в том, что творил Джерри. Мой дом всегда открыт для тебя. Я тебя не брошу, ты всегда можешь рассчитывать на нас… Только о Джеральде не проси. Подумай о себе. Адриан почему-то к тебе весьма привязан. Он очень скучал, рассказывал много хорошего. Ладно о Фелиции — она его тётка, и никогда не скрывала, что любит племянника! Но ты ведь бывшая хозяйка…
Леди же упрямо твердила, что Адриан — её приёмный сын, и что очень любит юношу. Отберёт ли мальчика дедушка, или нет, он навсегда останется любимым ребёнком для Констанции.
— Я ни у кого его не отбираю, — тяжело вздохнул Гарольд. — Он не вещь, чтобы его отбирать. Кто захочет быть с ним, тот будет. Только Джеральда к своему внуку не подпущу! Но скажи мне, Конни, зачем тебе Адриан?
Невестка подняла на него глаза и, глубоко вздохнув, ответила вопросом на вопрос.
— Он мой сын, и я его люблю. Зачем вам Фелиция?
— Адриан — сын твоего мужа, — однако ж отрезал мужчина, что гостью малость покоробило. — Не ты родила его. Почему так прикипела к мальчику? Зачем он тебе? Ты отделяешь юношу от Джеральда, или любишь только за то, что твой супруг является его отцом?
Вдохнув аромат чая, пытаясь согреть руки о давно остывшую чашку, леди прошептала, что не совсем понимает. Лицо женщины вспыхнуло. Тихим, дрожащим голосом, попросив простить за такой вопрос, мачеха Адриана спросила, не хочет ли сэр Гарольд сказать, что не верит ей. Ожидая ответа, Конни отчего-то задрожала и поставила чашку на столик, боясь разбить её. Гарольд, бросив нервный взгляд на руку невестки, на пальце которой сверкало обручальное кольцо, тихо ответил, стараясь делать это деликатно:
