Кареглазка и чудовища (СИ) - Наседкин Евгений (книги онлайн TXT) 📗
— Ты пропустил мясо, — сообщила Марина. — Но у меня осталось немного гороха.
Собачье мясо… Я не был любителем таких блюд, однако меню не могло похвастаться разнообразием. Нужно было выживать, и все же мой организм зачастую отвергал пищу, которая казалась ему мерзкой. А вот консервированный горошек… Я посмотрел на ее тарелку, в которой осталось немного. Желудок заурчал, а рот наполнился слюной, не позволяя отказаться от предложения. Беда бедой, а еда едой.
Челюсть болела и, кажется, подпухла, поэтому прием еды прошел не так гладко, как хотелось бы. Гадский кавказец!
— Проведи меня в туалет, пожалуйста, — попросила Марина через минуту, когда я доел горошек.
Мне было не до того, но в этот момент я увидел взгляд Латышева. Он приподнялся с ватников и испепелял меня своей злостью телепатически. Мой главный враг. Я знал, что он мне завидовал — черной завистью. И убил бы при первой возможности — изощренно и мучительно. Откуда зависть? Догадайтесь с трех раз. Официальным триггером нашего раздора стала Марина — единственная в группе детородная и свободная женская особь.
Если бы Марины не было, то ее стоило бы придумать. Невысокая, худая, с впалыми грудками и настолько кривыми ногами, что, казалось, они начинали расходиться в стороны еще там, где заканчивался лобок. У нее были землистые, вечно грязные волосы, мутные зеленоватые глаза и обильные бурые конопушки. Она была безотказной — и что еще нужно для популярности?
Думаю даже, что Марина понимала, в чем ее ценность, и для чего она родилась. Мужчин она познала уже в 12, когда была спасена соцслужбой от непутевой матери, и оказалась в интернате — в аккурат перед Мадурайским инцидентом. А после Вспышки она два года выживала, как могла, получая защиту и пропитание взамен на сперму в вагине.
Потом она встретилась с ублюдками, и переспала со всеми, кроме женатого Калугина (а не врет ли Толя?) и пенсионера Иваныча. Щербинин утверждал, что старый пердун тоже что-то пытался — но не смог. А затем Марина стала марионеткой Латышева.
Кажется, это была моя третья ночь с ублюдками… когда я понял, куда попал. Коварный замысел Сильвестра заключался в том, что Марина меня совратит, а он получит сатисфакцию — мою сестру, на которую уже положил глаз. Девчонка действительно меня соблазнила, Латыш устроил скандал, но я отказался отдать ему Таню. Старый извращенец и моя чахлая сестренка? Вот уж нет. Именно тогда Селя избил меня, а я вогнал ему в плечо вилку. А когда Калугин прекратил побоище, Марина вдруг отказалась быть с Сильвестром.
К сожалению, лишь потом я понял, какого врага себе нажил. Но, это не повод демонстрировать страх. Поэтому, я взглянул в черные глаза Латыша, ухмыльнулся и подмигнул ему.
— Окей, детка, — ответил я Марине, и мы вышли в дверь, покрытую облупленной синей краской.
Там я закурил, и удовлетворил ее желание.
****
Огонь почти дожрал аптеку на улице Ленина, 44, и теперь перекидывался на соседние здания. Наконец он добрался до этого города, и сожжет его без остатка! Как многие перед этим, как все — когда-нибудь потом. Огонь — свирепая стихия, а люди давно не ублажали прожорливого Молоха.
Горин волновался больше, чем в лесу, беспрестанно растирая пальцы. Вертолет посадили посреди улицы и, несмотря на выстроенную фалангу пехотинцев, чувства безопасности у него не было. Это усугублялось и найденными останками Мчатряна. Сомневаться не приходилось — подтаявшая грязь была забрызгана кровью, рядом валялась трахея, армейская форма превратилась в клочья, а в куче всего, что не было съедено тварью, были обнаружены жетон майора и армейские часы. Перед пожарищем остались следы: босые, похожие на человеческие, но с более широкими ступнями, и длинными пальцами — следы морфов. И рядом — человеческие, в обуви. И даже следы животного: одичавшей собаки или волка.
— Я больше не пробуду здесь и пяти минут, — сообщил полковник жене. — Мы не сможем войти в эти здания, и осмотреть их. Мы не можем потушить огонь. Мы не пожарные.
Крылова рассеянно кивнула — сейчас ее мысли были далеко. Артур погиб. Ковчега не было. Да, Илья прав, сейчас они не попадут в здание… хотя там могут быть зацепки.
— Я прилечу сюда завтра, — она исподлобья посмотрела на мужа. — Я не могу сдаться.
Горин промолчал, с отвращением поглядывая, как Сидоров сгребает останки майора в большой пластиковый пакет. Затем он заорал:
— Пацаны, возвращаемся! Держим строй! Ерёмин, Олег, ТВОЮ МАТЬ, чему тебя учили!? Дурь должна быть там, где она должна быть — а не там, где она есть!
Лена по дороге к вертолету замерла, увидев в грязи знакомый узор. След. Ботинки с саламандрой на подошве.
Это меняло все. Если кто-то помог Мчатряну умереть, значит, кто-то заполучил Ковчег. Она почувствовала, как пульсирует вена на лбу.
****
Я снова пытался открыть кейс. Безуспешно. Это неумолимо приближало мои расшатанные нервы к варварскому вскрытию — которого, в то же время, я опасался. Я не мог позволить себе шуметь.
Это проблема. Если я не смогу достать содержимое дипломата и положить в рюкзак, то придется идти с ним — а это как будто ехать по средневековому Мурому на бугатти с мигалками. Ярко-красный кейс вызовет много вопросов. А учитывая, что «артефактом» интересуются монахи с бронебойными пулеметами — то мне грозила постоянная опасность, пока дипломат будет у меня.
Размышляя над решением дилеммы, я снова отвлекся на фотографию с блондинкой. Хороша ведь, чертовка! В голову пришли слова и рифмы. Я достал из рюкзака тетрадь с ручкой, и записал то, что получилось: коряво, конечно, но для этого уродливого мира даже такие строки — ляпота…
Что за вечер? Ночь безумна…
Вдруг! Смотрю в твои глаза.
Я в тебя влюблен по уши,
Мое сердце — твой вокзал…
Знаете, с детства мне хотелось писать. Самовыражаться, что ли. Я писал довольно наивные стишочки — но, с претензией на проблемы взаимоотношений (друзья на самом деле не те люди, которым можно доверять, ха-ха!), социальное неравенство (увы и ах, мне так и не купили новую Xbox). Писал рассказы о своих страхах и воображаемых событиях.
Наверное, это рвалось наружу наследственное, полученное в генах от отца-журналиста. И, сначала родители умилялись моим опусам, хотя, естественно, в них не было ничего выдающегося. А спустя время, после того, как отца вышвырнули из редакции, а он вконец спился, я получил от него удар в спину. Он стал насмехаться над моими сочинениями, видимо, таким образом компенсируя горечь своих неудач, и самоутверждаясь за счет малолетнего сыночка. Конечно, это ведь он великий писака — а не я.
Семейным мемом стала строка из моего стихотворения, изначально не имевшая смысловой нагрузки. Когда хотелось поржать, батя произносил нараспев: «На Марсе снова дождь со снегом…». В каких-то необъяснимых ситуациях констатировал — «На Марсе снова — дождь со снегом!». Или задавал риторический вопрос. Короче, понятно… для красного словца не пожалею и отца — с точностью наоборот.
Я прекратил позориться и писать, но лишь на время. Немного спустя пробил час подростковых влюбленностей, и я вернулся к рифмоплетству — теперь уже о любви. А написанное скрупулезно прятал. Пока черт не дернул прочесть пару стихов Веронике. И она восхитилась (на самом деле, кажется, дело было не в качестве произведений, а в том, что они были посвящены ей). Впоследствии эта глупость привела меня к самому большому поражению. Ника сперла мою писанину для Тимура Алиева, и я стал посмешищем для всего универа. Все попытки вернуть тетрадь провалились, и только через год, когда началась Вспышка, стихи исчезли вместе со всеми свидетелями моего унижения. Кроме Тани, конечно.
Это стало для меня своеобразной прививкой — и от стихов, и от чрезмерного доверия к людям. Никогда! Вы слышите, никогда! — не открывайте ваших тайн кому-либо. Будьте счастливы в одиночестве — ведь ваш лучший друг, это вы сам. А иначе рискуете самолично вскормить тот скромный ручей неприятностей и бед, свойственный каждому, и тогда он взрастет, как горный поток. И сметет остатки вашей жизни, вашего достоинства, и вашей психики, в конце концов.
