Болтливой избы хозяйка 2 (СИ) - Шкот НатАша (электронные книги без регистрации TXT) 📗
— Ната, а ты как устроилась?
Русалка возлежала в деревянном корыте на небольшом столике возле печки с блаженным выражением мордашки. На нее был надет небольшой топик до пупка, прикрывая грудь, как Степка и велела.
— Супер, подруженция! Спасибо! Твои меня приняли, накормили, напоили… ох, я почти человеком себя почувствовала.
— Ну и отлично. А я после завтрака уезжаю. Родителей поздравить надо, к подружкам заехать. Да и подарки купить, как-то не до того было. Я приеду через пару дней, не скучайте.
— Добро. А ты не запамятовала, что к свадебке готовиться надобно? — поинтересовалась Лукерья, являя перед ней привычный завтрак из творога с медом и еще одну чашку кофе.
— А что к ней готовиться? — пожала плечами Слагалица, — морально я готова.
— А облачение?
— Какое облачение?
— Дык, одежа, убранство… Праздник, как-никак!
— Подумаю, Лукерья, подумаю. Может куплю простое светлое платье.
— А как же фата? — на личике Беляны загорелся интерес, — венок, подвязка… все такое…
— Не думаю, что это барахло уместно на нашей свадьбе, — Степка снова пожала плечами, изо всех сил держа безразличие на лице, — ладно, я одеваюсь и еду. Еще по бутикам пробегусь, может подольше в городе задержусь, а то совсем носить нечего. Что куплю — теряю. Что за жизнь, дешевле голой ходить…
— Енто точно. Отсутствие наряду — лепший наряд! Токмо это про брачную ночь, вестимо!
— Так все, ушла! Пока! — и Степка ретировалась, остро чувствуя желание убраться из ставшего слишком многолюдным (и не только) домика.
Следующие два дня провела активно и даже позитивно. Побоявшись поехать самой, прихватила в сумочку рыкоя, попросив того стать обычного «котеночного» размера. Перед мамой повинилась, помня о ее аллергии, прости мол, завела питомца, оставить не с кем. Но родители радостно приняли как дочь, так и «котика» Не смотря на возникший насморк мамы, тискали рыжего и закармливали вкусностями.
Степка проведала подруг, купила всем подарки. Пробыла целый день в оранжерее, выбирая рассаду и семена для своей затеи. Да-да, она твердо решила возобновить свое увлечение и украсить Поляну. И климат там годящийся и уединение самое оно для нынешнего настроения.
Немного обновила гардеробчик, но в этот раз исключительно практичными вещами. Не стала даже посещать салон красоты, чтоб «почистить перышки». Словно умерло что-то внутри.
Родители молчали. Даже про ее худобу ни слова не вымолвили, хоть и пытались незаметно откормить. Однако, аппетит тоже пропал, как радость в глазах и улыбка на губах.
На третий день, когда она собралась восвояси, сложив сумки, да коробки с рассадой у входной двери, и уже надевала новые дутые сапожки и пуховик, в дверь позвонили. Степка отперла и застыла, чувствуя, как превращается в статую самой себя. «Нет! Не сейчас! Не готова!»
— Здравствуй, Панни…
— Черт! Я даже речь не придумал! — водяник со злой досадой потер лицо, сидя в салоне своего авто рядом со Степкой. Вещи, рассада и рыкой были погружены туда же. Такси до Счастья отменили.
Степанида не стала облегчать ему участь, помогать начать разговор. Не со злости, нет. Горло сдавило, дышать с трудом получалось.
— Ты… так далеко от меня теперь. Австралия… по ощущениям. Сидим рядом, а между нами километры… Как так вышло, черт?! Как?! — ежели б Степанида была менее пришибленной от его приезда, возможно заметила бы голос, полный замаскированной боли, тремор рук на руле, изможденное лицо. А нет, глядела на свои коленки в черных джинсах и старалась не заплакать изо всех сил.
— Скажи, хоть что-нибудь, пожалуйста! — взмолился он, — Рыженькая… молю…
И от этой мольбы треснуло что-то внутри, что за сдержанность людскую отвечает. Вдохнула Слагалица громко, со всхлипом, ладонью губы прикрыв, дабы не зареветь в голос.
— Ан-антарктида, — проговорила, комок из горла наружу выталкивая.
— Что?!
— Антарктида. Не Австралия…
— Холодно тебе, маленькая? — Митя повернулся к ней всем корпусом и обняв за плечи, повернул к себе, вынуждая глядеть в глаза, — холодно и больно?
В его лицо глядеть было даже больнее, чем вспоминать мужской орган, врывающийся в водяницу Лею. От того что и ему больно было в этот миг. И для этого не требуется умение читать эмоции. Страдал он, себя винил и отчаялся. Лицо исхудавшее, синяки под глазами, губы почерневшие. Аки утопленник, в самом деле.
— Да… — простой слог дался сложнее предыдущей фразы, ведь он пристально всматривался в глаза, словно наружу ее мысли выуживая.
— Я бы тысячу раз сказал «прости» и валялся в ногах, если бы знал, что это поможет. Но не поможет, так?
— Нет…
— Что мне сделать? Если я уеду, пообещаю никогда не показываться на глаза, тебе станет легче?
— Нет…
— Я не знаю, — голос водяника сорвался, словно он тоже едва сдерживал слезы, — я не знаю, как поступить. Скажи мне…
— Я… тоже не знаю… — ответила одними губами, не в силах более выносить его взгляд, зажмуриваясь. Ей и своей боли много.
— Я мужик, я должен знать, как лучше поступить. Как правильно, но черт! Черт! Я не знаю… кажется впервые в жизни не знаю, как исправить то, что наворотил…
— Ты? Разве… ты? Я думала… — вот тут, от одной шальной мысли, что Митя принимал добровольное участие в… том, что приличным словом не назовешь, стало ТАК больно, едва сознание не потеряла.
— Нет-нет! Черт! Я не то сказать хотел! Стой, не смей думать так! Никогда, нет!!! — он тряс ее настолько сильно, что у Степки клацнули зубы, а с заднего сидения грозно зарычал Фич и уже стал выбираться из сумочки, увеличиваясь в размере.
— Не кричи! Ш-ш-ш, — слабо повернув голову в сторону питомца, сказала женщина, — нет опасности, рыкой, мы просто говорим.
— Вот… уже и рыкой во мне врага видит. Как так быстро изменилось все? Почему?!
— Я… не знаю! — Степка рванулась в его руках, — отпусти! Отпусти, пожалуйста, мне больно!
— Я… не хотел… — он разжал ладони, поглядев на них с удивлением.
— Зачем ты приехал, Митя? — почему, называя его по имени, горло болит как при гнойной ангине?
— Нам надо поговорить. Я хочу знать, как исправить, то, что наворотил.
— Я не понимаю о чем ты? Ты наворотил? Все-таки ты?
— Я… сам на себя накликал беду. Мне так кажется, хоть это чушь полнейшая, просто… я так сильно этого хотел, что оно случилось.
— Все еще не понимаю. Чего ты хотел? Изменить мне?
— Нет! Да!
— Что?! — от визгливости собственного голоса даже в висках заломило, Степка так напряглась, что удивительно, как в середке спины не переломилась, — что?!
— Я… я виноват, Панни.
— Бл*ть! — вырвалось отчаянное.
— Стой! Дай сказать!
— Да ты сказал уже… — Степка развернулась, за ручку двери схватилась, желая вырваться на воздух, да кто отпустит. Митя заблокировал двери и снова схватил за плечи.
— Дай сказать, объяснить, что имел ввиду! — повысил голос, — я идиот, я сгорал от ревности. И я хотел… нет, не изменить тебе, у меня и в мыслях не было других женщин, просто… я пару раз ловил себя на том, что хотел бы…
— Чего, Митя, чего еще ты хотел? То, что собирался бросить меня после свадьбы я и так знаю. Но это не все, да? Чего еще ты хотел? Как еще больнее мне сделать? — она закричала, вырываясь из хватки сильных рук.
— Я хотел, что бы ты почувствовала то, что чувствовал я…
— Что?!
— А ты считала, я железный? Или может, святой? Знаешь, каково это, когда ощущаешь оргазм любимой женщины? Не со мной, с другими?! И каждый раз пытаешься себя убедить, что… — лицо водяника исказила такая боль, что Степка шарахнулась, сильно ударившись об дверцу машины, но даже не заметила этого.
— Что? — проговорила, растеряв в миг всю злость.
— Что-что… что ты сама себе его доставила… Но… я ведь знал, знаю… Что это не так. Это кто-то из мужиков…
— Бл*ть! — повторила Степанида, пряча лицо в ледяных ладонях. Впервые рядом с Митей она позволила себе выражаться. Да просто иных слов не находилось.
