Серые земли-2 (СИ) - Демина Карина (полная версия книги txt) 📗
— И коль останешься, то всколыхнется все дерьмо, какое только есть… припомнят тебе и дела прошлые, и нынешние, и братца твоего, который, хоть кругом невиновный, а все одно волкодлак.
— Думаете, потом не вспомнят.
— Почистим, — Евстафий Елисеевич усмехнулся недобро. — А там, глядишь, и вспоминать некому будет… аль поостерегуться. Да и то… поглядишь, за год этот многое переменится…
— Что ж… — Себастьян поднялся. — Может, оно и к лучшему. Смена обстановки мне точно не помешает… только вы, Евстафий Елисеевич, себя поберегите.
— Поберегу… куда я денусь.
— Выезжать?то когда?
— Позавчера.
— Понял… вы мне хоть писать будете? Не забывайте сваво Себастьянушку…
— Тебя забудешь, — Евстафий Елисеевич выдохнул с немалым облегчением. — Иди уже… и смотри там, не шали.
— Это уж как получится…
Покинув здание родного Управления, Себастьян вдохнул полной грудью пыльный Познаньский воздух. Значит, граница с Хольмом… почему бы и нет?
Можно и на границу.
Только вот осталось у него в Познаньске еще одно неоконченное дело. Со страшною силой хотелось селедки и непременно с молоком. Евдокия с желанием этим боролась, поелику разум ее признавал, что имеется в этом нечто противоестественное. Уж лучше, как вчера, земляничного мыла полизать. Вон оно, лежит на тарелочке, розовое, что пастила, слегка обгрызенное только. Но сегодня мыла не хотелось.
И работать не хотелось.
А вот селедки… и с парным молочком, чтобы всенепременно с пеною… и главное, Евдокия почти ощущала сладковатый молочный запах, который мешался с селедочным ароматом… И рот наполнялся слюной, которую Евдокия едва — едва сглатывать успевала.
От мечтаний бессильных отвлек гость.
— Доброго дня, — Себастьян повел носом. — Пирогами пахнет?
— Да.
Пирогов хотелось утром, но вот… пока ставили тесто, пока ходили за капустой… Евдокия вздохнула: неужели теперь так оно и будет? Чтобы утром одного, к обеду другого, а ужинать и вовсе мылом. Матушка о таком не упоминала. А медикусы все, как один, твердят, что сие женщинам в положении свойственно. И если Евдокии так уж охота мыла…
— Что?то ты не весела, — Себастьян, не дожидаясь приглашения, уселся в креслице.
Ногу за ногу по привычке своей обыкновенной забросил, хвост с подлокотника свесил. Уставился на Евдокию насмешливо.
Зачем явился?
Хотя… уж лучше он, чем Лихославовы сестры со слезами и претензиями, от которых голова разболелась, пусть Евдокия так и не поняла, в чем же ее упрекают. В том ли, что исчезла, в том ли, что вернулась… или в том, что вернулась не одна.
Бержана молилась и громко.
Требовала покаяться, а в чем Евдокии каяться? Совершенно не в чем… Катаржина с Августа в два голоса твердили о репутации порушенной, которую теперь ничем не поправишь…
— Родственнички достали? — Себастьян проявил редкостную догадливость. — Слышал, что и братца моего вывести сумели…
Сумели.
Верно.
Когда Катаржина… или Бержана… или все?таки Августа? Или разом трое, хором одним, заявили, что ныне Евдокии в приличных домах места нет.
Она и не думала, что Лишек способен говорить так. Нет, он не кричал. Лучше бы кричал, право слово, а тут — рваные слова. Тон ледяной. Евдокию и ту в озноб кинуло, а сестры Лихославовы ничего, только вновь в слезы ударились, в жалобы на сложную жизнь.
— Он им содержание определил. Ежемесячное.
— Это правильно, — ненаследный князь пальчиком подвинул к себе тарелку с куском мыла, наклонился и понюхал. — Слушай… вот никогда не понимал, зачем несъедобные вещи съедобными ароматами наделять?
— Не знаю.
— Велечка на границу поехал, — мыло Себастьян поднял, повертел в руках да и на тарелочку вернул. — Безутешный вдовец, чтоб его… ничего, развеется, глядишь, и дерьмо из него повыбьют… я о том коменданта самолично просил. Думаешь, уважит?
— После королевской?то печати? — Евдокия улыбнулась, чувствуя, как отпускает странное желание. И светлый образ потрошеной селедки блекнет, уступая место молоку.
С пенкой.
И с бубликом. Против молока с бубликом, всенепременно маковым и маком посыпанным густенько, разум нисколько не возражал.
— Хороший был перстенек, — согласился Себастьян.
Жаль, вернуть пришлось, на чем господин из Тайной канцелярии весьма настаивал. И аргумент, что перстенек оный был подаарен Себастьяну королевичем, на него не подействовал.
Выходит, не всякие перстни королевич дарить способен.
— Ты… к Лихо? Он… позже вернется… в поместье… мы, наверное, туда переедем…
— Покоя не дают? Ничего, это перетерпеть надо. Годик — другой и успокоятся, — Себастьян сбросил очередную маску. Сколько их у него?
Евдокия не знала, как и не знала, которая из них не маска вовсе, а настоящее лицо.
И знать не желал.
Или все?таки?
Неловко вдруг сделалось. И не из?за репутации… помилуйте, кому на Серых землях до репутации дело есть? А просто… неловко…
— В поместье хорошо, — Себастьян прошелся по гостиной, трогая вещи, и остановился у камина. — Воздух свежий. Птички. Коровки. Коз только стороною обходи, как бы чего не вышло… мне там даже нравилось. А как поутихнет, то и вернетесь… главное, ты сестрицам моим не давай воли. А то живо на шею сядут…
— Они сказали, что знать меня не желают.
— Это пока у них деньги есть, то и не желают. А как закончатся, то и пожелают со страшною силой. Не принимай. И даже не разговаривай. Хватит… пусть учатся жить по средствам. И все их жалостливые истории…
Когти постукивали по яшмовой полочке. И у камина Себастьян смотрелся почти гармонично.
— Я уезжаю.
— Куда?
— Гольчин. Полицию тамошнюю возглавлю… повышение.
Повышением ссылка в Гольчин — случалось Евдокии бывать в этом городке — не выглядела. Не то, чтобы Гольчин был мал. Невелик, да… тысяч тридцать жителей. Два рынка. Десяток мануфактур по окрестностям. И близость Хольма, которая ощущалась незримо, но явно.
— Это временно, — Себастьян от полочки отступился. — Передашь Лихославу?
— А сам?
— Я… — он отвел взгляд, — не думаю, что нам стоит встречаться.
И у Евдокии появилось еще одно желание, огреть дорогого родственничка… хоть бы и канделябром. Или канделябры тяжелые, а медикусы запретили Евдокии тяжести поднимать.
А еще нервничать.
Она же нервничала. Потому как между этими двумя что?то такое случилось, чему она стала невольною причиной. И не было ссоры, но было молчаливое напряжение, которое с каждым днем становилось все более явным.
И в замке… и потом, в той крепостице, из которой их вежливо и с преогромным облегчением в Познаньск спровадили… Себастьян веселился без меры, и потому веселье это гляделось натужным. Лихо отмалчивался. А Евдокия мужественно сражалась с тошнотою, от которой не спасали ни кислая капуста, ни кусочки лимона, ни сваренное сердобольным ведьмаком зелье.
А в Познаньке, когда все же слегка попустило, Себастьян исчез.
Теперь вот… пожалуйста… уезжает.
— Дусенька, поверь, так оно будет лучше…
— Для кого? — мрачно поинтересовалась Евдокия.
— Для всех нас.
— Это из?за… — Евдокия почувствовала, что краснеет.
Роковая женщина?
Иржена, спаси и сохрани… роковые женщины не маются тошнотой, и уж точно не страдают по утрам над фарфоровым горшком… и вообще не страдают.
— Боюсь, Лихо слишком близко к сердцу принял мое маленьке выступление… а волкодлаки, как мне сказали, большие собственники.
— Но ведь…
Это лишь предсталвение.
Не по — настоящему… или Евдокия что?то неверно поняла.
— Видишь ли, Евдокия, чтобы тебе кто?то поверил, надо сделать так, чтобы ты сам себе поверил. Поэтому все, что я говорил, я говорил всерьез. И Лихо это знает… и он, конечно, понимает, почему получилось так, как оно получилось, но понимания одного мало. Ему время надобно отойти, подумать… успокоится.
И тихо добавил.
— Да и мне не помешает… в общем, передай, что я его люблю, но оправдываться не стану. Извиняться тем более. Сам дурак. А за Яцеком пусть приглядит… я его в своих комнатах поселил. Ну и вообще… как отойдет, то пускай напишет…
