Уж замуж невтерпеж (СИ) - Тутова Надежда "Mihoshi" (читать полностью бесплатно хорошие книги .txt) 📗
Глава 7
Боли нет. Только обида. На саму себя — столько хотела, а не успела. Почему не успела? Не знаю. Нет, знаю, только не хочется помнить. Помнятся лишь слова из старой рыцарской баллады:
Так всегда и бывает: каждому назначен свой зарок, и когда он исполняется, приходит время уйти. Мое время пришло? Наверное. Не помню. А какой зарок? Тоже не припоминается. Но был же, скорее всего.
Вокруг тишина. Где вокруг? Надо открыть глаза и осмотреться, но желания нет. Пропало. Как и все. Что «все»? А я знаю? Знаю только, что вроде как лежу. Сплю? Маловероятно.
Вдруг нечто нарушает тишину. Нетвердый детский голосок напевает странную песенку:
И я понимаю значение этих слов:
Как, почему, зачем — мне даже неинтересно. Потому что я умерла? Скорее всего. Значит, ребенок тоже умер. Или это ангел поет. Последнее вряд ли — ТАК ангелы не поют, не могут, не должны.
— Не надоело? — ехидно интересуется все тот же детский голос.
— Что надоело? — голос колет усталое горло.
— В бессознанку играть, — радостно просвещает голос.
От удивления открываю глаза. Девочка. Девчушка. Лет шести-семи. В серо-голубом платьице с белым фартуком. Круглое улыбчивое личико. Непослушные русые волосы заплетены в две косы, с широкими белыми лентами на концах. И глаза цвета зелени самых первых листьев, еще не раскрывшихся, но уже поющих гимн весне.
— Наатцхешта? — голос срывается на хрип.
— А кого еще ты тут ожидала увидеть? — ехидно интересуется девчушка.
— Ты умерла? — отвечаю вопросом на вопрос, потому что для меня сейчас это важней всего.
— Щаз, придумаешь же, — отмахнулась наатцхешта.
— Тогда… Не понимаю, — недоуменно качаю головой.
— А ты встань, ну или сядь хотя бы. Может, лучше думаться будет, — вновь ехидно улыбается девочка. — Что ты помнишь?
Я? Помню? Фларимона. Принца, оказывается. Причем настоящего. А еще его брата, или кем там Жармю ему приходится. Эфиана. Сирин. Колдуна тоже помню. И дройдель. Тот самый, что торчит у меня из груди. Только не у теперешней меня, а той, оставшейся мертвой среди живых.
— Я умерла, — слова сами просятся на волю, не думая о горечи, которую приносят.
Горечь… Неужто, это единственное, оставшееся со мной за чертой? А как же любовь? А вот так: любовь осталась там, с ним, став единственной причиной моего нынешнего состояния — если б не любила, не решилась бы на безумный поступок. И пусть, зато он жив. И они тоже.
Голос наатцхешты оторвал меня от не слишком приятных мыслей.
— И не надейся, — презрительно хмыкнула Лета.
— А?.. — вновь удивленно смотрю на девочку.
— Я говорю: не надейся, что умерла. За тебя такую цену заплатили, такое волшебство сплели, не всяким магам подвластно, — самодовольно пояснила она. Потом задумчиво добавила — С другой стороны, ни у одного мага нет подобных возможностей. В любом случае, умереть тебе не дали.
— Кто? — вопрос звучит глухо, потому что догадываюсь об ответе.
— Муж твой, кто ж еще, — небрежно пожимает плечами наатцхешта. — А «зачем» и «как» спросишь у него.
— Но ведь… Так не бывает. Это неправильно, — с губ срывается практически бессвязный лепет.
Уф, хорошо, я только села, не решившись встать, а то трясти начало. Правда, куда села — непонятно. Здесь, если «здесь» вообще есть, все черное. Будто всю комнату завесили черной тканью: стены, пол, потолок — все.
— А как же… — фраза остается незаконченной, потому что я забыла, о чем хотела сказать, спросить.
— Домой тебе пора, деточка, — устало улыбается… наатцхешта.
Да-да, та самая, с которой я смотрела на звезды. Не девочка с косами. Не девушка из палатки. А… настоящая. В этом я уверена.
— Я не знаю, как вернуться, — тихо признаюсь.
— Ох, горюшко ты мое. Совсем думать не хочешь, — притворно сокрушается Лета.
— Я действительно не знаю! — срываюсь на крик, а по щекам текут слезы.
От бессилья? От усталости? От всего.
— Дурочка, — шепчет наатцхешта, прижимая к себе, баюкая в объятиях.
— Причем полная, — согласно шмыгаю носом.
— Помнишь, о чем говорил колдун?
— Он много чего сказал, — неосознанно пожимаю плечами.
— Кровь. Что он рассказал о крови принцев? — подталкивает наатцхешта.
И правда, что он говорил тогда?
— Кровь принцев способна исполнять желания, — ответ приходит сам собой.
— Умница, — похвалила Лета. — Можешь ведь, когда захочешь.
— Причем здесь я?
— Притом! Фларимон спас тебя своей кровью. А правильней — желанием. Да, магия — есть желание. Концентрированное, сильное, искреннее. Все остальное — механика, — словно учитель ученику, поведала наатцхешта. — Какой отсюда вывод? Ты должна искренне, всем сердцем, всей душой пожелать возвращения.
— А механика? — напоминаю я.
— Считай, что это и есть механика для души, духа.
— Духа?
— Подробности приблизительно тебе рассказать и Мудрейший может, я же не учитель, в конце концов! — нахмурилась наатцхешта.
— Мудрейший? — решительно, я сегодня способна только на вопросы, причем односложные, до неприличия короткие.
— Эльф, Эфиан который, — все же отвечает наатцхешта. — И вообще, тебе пора. А то еще народ и впрямь решит, что ты умерла. Пошевеливайся, деточка, давай-давай.
Наатцхешта поднялась и стала таять. Как туман от солнечных лучей. Как звезды на рассветном небе. Как… призрак.
— Спасибо, — почему-то шепчу, хотя хочется кричать. — Эльфу что-нибудь передать? — я не удержалась от ехидной ухмылочки.
— Обойдется, — послала мне в ответ столь же ехидную ухмылку Лета. — Прощай…
И все. Ее нет. Осталась одна чернота. И мне не стоит тут задерживаться. Главное — желать…
Боль. При выдохе. При вдохе. Иногда острая. Иногда тупая. А иногда все сразу. Но говорят: если болит, значит жив. Получилось?
Какой-то неясный скрип слева. Слева? Хм, а где это я? Кажется, лежу на кровати. Во всяком случае, на чем-то мягком. Осторожно, боясь вновь увидеть черноту, открываю глаза. Комната. Чужая, естественно. Из доступного взгляду только потолок в завитушках, какие обычно в замках знати бывают, да люстра колесом с оплывшими свечами. И куда меня теперь занесло?
Скрип вновь повторился. Медленно, боясь лишний раз вздохнуть, потому как боль никуда не уходит, поворачиваю голову. Стул. Фларимон. В смысле Фларимон то ли сидит, то ли спит на стуле, который собственно и скрипит, потому что одна из ножек самую малость короче остальных, вот стул и покачивается.
Все-таки спит. Тревожный сон ему снится, вон как брови хмурит. Так бы и провела рукой по лбу, чтобы разгладить складку. Но не дотянуться, да и разбудить могу…
Спит. А руку так положил, словно специально кольцо на показ выставил. Привычка? Вероятно.
А что стало с моим кольцом? Приподнимаю руку и лишь краем глаза замечаю, кольца папа как не бывало, но дубовый венок на месте — его даже при смене не задело. Движений всего ничего, а стон таки пробивается. Вроде бы тихий, но Фларимон тут же проснулся, подскочил, свалив стул, и бросился ко мне. Но у кровати замер в нерешительности: то ли опасаясь причинить боль, то ли не зная как себя со мной вести.
Беспокойство пересилило нерешительность, и Фларимон осторожно присаживается на самый край кровати. И молча смотрит на меня.
Я тоже молчу. А ведь как много вопросов…
"Почему ты здесь?" — оба могли бы спросить.
