Незваный гость (СИ) - Коростышевская Татьяна Георгиевна (бесплатные полные книги .TXT) 📗
– Я вас умоляю! – хмыкнул Ливончик, дамскими обмороками его было не пронять. - Вы, барышня, через фотографию обретете бессмертие.
– И голодную смерть.
– Да сколько вы там едите.
Сошлись на полцены от прейскуранта.
– Довольны, барышня? - гнум вытер платком вспотевший лоб.
– Маэстро Ливончик, - улыбнулась я ангельски, - теперь, когда сумма обозначена, самое время обсудить обещанную скидку.
Фотограф спросил, не желаю ли я, чтоб мне еще и приплатили, сказал, что я режу его без ножа, обозвал плохим словом, которое я не должна была понять, однако же поняла, поэтому покраснела. Мне поведали о бедственном положении, в котором по моей вине окажется семейство Ливончиков, местная гнумья община, город, а вскорости и вся Берендийская империя. Я слушала со вниманием, но молча. Торговаться со своими соплеменниками меня учила матушка, в девичестве носившая фамилию Вундермахер,и сейчас я явно побеждала. Фотограф спускал пар, мешать ему не стоило. Ах, матушка, как же я по тебе тоскую!
Ливончик выдохся и мы ударили по рукам. Я присела на табурет у драпированной стены:
– А мужчин вы тоже запечатляете? Военных, к примеру,или полицейских чиновников?
– Что? – гнум поднял голову от аппарата. – Разумеется, в самом парадном виде. Если пожелаете жениха,или… Замрите! Вот именно так.
Он нырнул за треногу, укрылся черным мешком:
– Раз, два,три. Сейчас вылетит птичка!
Раздался щелчок, мгновенный ослепляющий свет нестерпимо полыхнул.
– Готово.
Я проморгалась, смахнула набежавшие слезы.
– Благодарю. Оплата сейчас,или при получении заказа?
– Сейчас, - решил фотограф и опять произнес плохое слово, развязно мне подмигнув.– Це-це-це… Сызнова барышня покраснела? Экая неожиданность. Ну, раскрасавица, признавайтеcь, кто вас гнумскому учил.
– Матушка, – протянула я деньги, – то есть, мачеха.
Он заинтересовался, спросил,из какого родительница рода, да как ее угораздило за человека замуж пойти, да не представлю ли я ей его,такого замечательного холостого Ливончика.
Я отвечала , что оружейный клан Вундермахеров, что с батюшкой они сошлись по любви,и что представить не получится по причине постоянного проживания матушки в Вольской губернии, но я непременно в письмах расскажу родительнице о замечательном холостом Ливончике.
– Соломон, - представился «будущий отчим», – Леевич, можешь по–родственному дядя Ливончик звать,или Соломоном.
– Εвангелина Романовна, – пожала я протянутую руку, - Попович, зови Геля.
Матушкиного имени не произнесла, у гнумов заочных знакомств не принято. Это наше второе рукопожатие было не сделкой, а знаком дружбы, меня допускали в семью. Ρазумеется, серьезных матримониальных планов мой визави не строил, скорее, выказывал в моем лице уважение Вундермахерам. Но я отныне могла быть уверена во всяческой его поддержке и в скромности,ибо что сказано в семье, в ней и остается.
– Так что там с твоим военным? - Ливончик принялся колдовать над коробкой аппарата. - Приводи, коль нужда есть, в лучшем виде сделаю. Или про жениха так, для отвода глаз?
Я потупилась в притворном смущении:
– Для отвода. Меня Блохин Степан Фомич интересовал. Твое ведь фото в газете печатали?
Соломон не удивился, кивнул:
– Хороший портрет, я его на витрину выставил, до того хорош, в сечене только снял, чтоб покойниками клиентов не распугивать.
Гнум пересек комнату, отодвинул драпировку, порылся на полке:
– Вот, любуйся.
Пристав был неожиданно молод, почему-то я воображала его себе кряжистым дядькой средних лет, с карточки же на меня смотрел кудрявый блондин в полицейском мундире с темными бровями вразлет и подкрученными на концах усиками. Ему было не больше тридцати.
– Продашь? - подняла я глаза на фотографа.
– Так забирай, - махнул он рукой, - все равно толку с нее теперь никакого. А раньше-то гуляет кто по рядам торговым, на витрину посмотрит, да отправляется в цирюльню по соседству, чтоб под пристава завили да постригли.
– И с каждой такой куафюры тебе процентик? - усмехнулась я.
Гнум вздохнул:
– Одно разорение. А тебе наш самогубец на что сдался?
– Задание, - я тоже вздохнула. - Меня начальство прислало его смерть расследовать.
– Из Змеевичей?
– Бери выше, Мокошь-град, чародейский приказ. Я, Соломон, сыскарь.
Он не удивился особо, гнумы снобизму по отношению к слабому полу не подвержены. Ну ахнул разок-другой восхищенно, просто чтоб мне приятно было.
– В управе была?
– Нет еще, хочу сперва осмотреться что к чему, прибыла накануне тайно, поселилась на Архиерейской у Губешкиной.
Гнум брезгливо поморщился:
– Поганая баба. Так говоришь, смерть расследовать? Начальство думает, не все чисто с нашим повешенным?
– А что думаешь ты?
– Я…
Колокольчик тренькнул, в салон вошла дама с ребенком за руку и господин в бобровой шубе, сразу стало тесно.
– Добро пожаловать! – расплылся в улыбке фотограф, а мне шепнул. - Работа сама себя не сделает, вечером приходи, часам к семи,тогда и поговорим.
Я попрощалась и ушла, спрятав в карман под шубой карточку пристава.
У вывески полицейского приказа стоял постовой с шашкой на поясе. Два этажа, верхний жилой, на окнах цветы в горшках и занавески. Отдельный вход. Его не видно, но он непременно есть. Скорее всего жильцы поднимаются к себе по лестнице, скрытой от меня фасадом. Квартиру Блохина нужно непременно осмотреть. Я походила между торговыми рядами, будто прицениваясь к желтым куриным яйцам и потрошенным тушкам, купила у лоточника теплую еще ватрушку, с удовольствием ее съела. В присутствие входили и выходили посетители и служащие, отличаемые от штатских по мундирам. Постового сменил другой, они немного поболтали, потом первого окликнула женщина в беличьей шубе, передала ему какой-то увесистый сверток и они скрылись за обшитой деревом аркой. За пятачок я купила у румяной крестьянки кружку молока и неторопливо ее выпила. Молоко было уже стылое и не особо вкусное. Пора. Я вернула хозяюшке кружку, картинно охнула, пересекла улочку, сильно припадая на покалеченную ногу, прислонилась к стене. Никто на меня не смотрел, неподалеку начал представление шарманщик с ручной обезьянкой на плече, публике нравилась обряженная в шубку и шапочку животинка. Я юркнула под арку, быстро прошла по узкому проходу между стенами домов, завернула за угол. Деревянная лестница оказалась именно там, где я предполагала.
Забавно, но задняя сторона нарядного снаружи здания выглядела прескверно. Облупившаяся штукатурка,трещины в деревянных наличниках, завалы хлама у стен. Да чего там у стен, барахла даже на лестнице было столько, что для передвижения оставалась лишь узкая тропинка. Поднималась я с таким видом, будто так мне и положено, таиться и осторожничать в таких делах, только ненужное внимание привлекать,толкнула утепленную дерюжкой дверь. Коридор освещал одинокий потолочный светильник еще с лета засиженный мухами (может и не с прошлого даже лета), воняло квашеной капустой, прогорклым жиром, котами и сапожной мазью. Одинаковые крашенные масляной краской двери квартир табличками снабжены не были. Зато у некоторых порогов среди прочего хлама лежали детские сапожки, либо совочки с пасочками, или вовсе салазки. Эти двери я пропускала сразу, а потом заметила квартиру, вход в которую был попросту завален. Эк оно за два месяца заросло, что погост бурьяном. Я сдвинула стопки перетянутых бечевкой газет, прохудившийся таз, неожиданно тяжеленную шляпную картонку и связку подгнивших с одного боку деревянных реек. Дверь была, разумеется, заперта, но меня это, разумеется, остановить не могло. Ординарный гнумский замок щелкнул от поворота шпильки (да, они у меня не простые, спасибо дорогому другу Марку Гирштейну и его золотым неординарным рукам), я вошла в квартиру, прикрыла дверь, сняла шубу и шапку, свернула тючком, чтоб не мешали, надела чародейские очки и приступила к обыску.
Здесь было по–военному чисто, узкая койка в спальне аккуратно застелена одеялом верблюжей шерсти, на плечиках гардероба висят два отглаженных мундира, обувь вычищена и набита смятыми газетами от сырости. По уму надо бы все эти катыши вытащить и расправить, но времени могло не хватить. Я обыскала спальню, прощупала матрац и подушку, заглянула под кровать и ощупала каркас. Ничего. Я отправилась на кухню. Чистота и порядок. Разномастная посуда расставлена в шкапчике, жестянки для сыпучих продуктов, так и вообще, по росту, как на плацу. Стало быть, коллеги Блохина обыском здесь не утруждались, а сам он прибрался и ушел вешаться? В одной жестянке был сахарный песок, в другой – дорогой листовой чай, в прочих – обычные при готовке перец горошками, лаврушка, крупная кристальная соль. Во все эти субстанции я опускала пальцы, но ничего необычного не обнаружила, пристав, видимо, тоже знал, что именно здесь в первую очередь искать будут. Жестянки я вернула на место, стараясь, чтоб они заняли свои, свободные от пыли, квадратики. Первая находка оказалась в холщовом мешочке с кофейными зернами – обернутый в дерюжку револьвер. Был он в кожаной тисненой кобуре, длина сбруйных ремней позволяла бы носить его под мышкой. Я примерила. Женщине бы позволяла, или юноше-подростку. Само оружие тоже было скорее дамским : карманный безкурковый «Метеор». Пятизарядный, никелированный, украшенный мелким растительным орнаментом и перламутром на рукояти.
