Крылья - Архипкина Екатерина Андреевна (книги полностью .TXT) 📗

1

Он называл ее Ангелом.

Как же ей нравилось, когда он нежно обнимал ее, прижимал к себе и шептал это слово ей на ухо…

Она очень любила его.

Для нее он был Медведь. Нет, вовсе не потому, что неуклюжий и страшный. Просто он был мягкий и уютный, как медвежонок, причем именно плюшевый. Вот только «медвежонок» – какое-то неправильное, даже слишком детское слово для него… Верно звучало именно «Медведь», однако смысл в это имя она вкладывала другой – «Медвежонок». Она и сама не заметила, как стала сплавлять оба слова в одно. Так и появился медведь-медвежонок, добрый и ласковый, но в то же время грозный и сильный.

Ей с ним было спокойно. Она чувствовала, что он сможет защитить ее, что бы ни случилось. А он был всегда готов и рад ее защищать, ограждать от всех бед, помогать во всем, словно она была не девушка, а цветок, хрупкий и слабый. Или словно она была не его невеста, а его дитя, за будущее и саму жизнь которого он просто обязан отвечать, пусть даже и ценой своей собственной жизни.

Они любили друг друга и собирались пожениться осенью.

Сейчас же было лето. Она плохо переносила лето с его жарой и вечным отсутствием ветра, но и зиму она не любила – холод всегда заставлял ее цепенеть, словно впадать в спячку. Она очень плохо соображала зимой, и ей это совсем не нравилось. Не нравилось гораздо сильнее, чем прочие зимние неприятности: покалывание во всем теле, когда входишь домой с мороза, немеющие пальцы рук и ног, раздражающий иней на бровях и ресницах, вечно наэлектризованные шапкой волосы, вечно обветренные и потрескавшиеся губы…

Но сейчас было лето. Она целыми днями изнывала от жары и безделья, не зная, чем себя занять.

Летом ей совершенно не хотелось рисовать.

А ведь это была ее, пожалуй, единственная большая любовь, кроме Медведя. Бывало, она с самого утра, даже не умывшись, хватала кисточку и рисовала, рисовала, рисовала до тех самых пор, пока желудок не начинал буквально стонать от голода. Тогда она несколько (но лишь слегка) приходила в себя и отправлялась завтракать, рассеянно намазывая черный хлеб вареньем, а кофе порой разбавляя апельсиновым соком (который, кстати, терпеть не могла и в обычном виде) – настолько весь ее разум, все чувства и ощущения были поглощены картиной.

Обычно она рисовала свои сны.

Иногда – портреты друзей и знакомых, совсем редко – виды из окна, и никогда – фантазии. Ей не было нужды придумывать объекты, сюжеты, даже малейшие детали – все это она уже видела в своих снах, так что утром оставалось лишь успеть воспроизвести все великолепие черт и оттенков свежеприснившегося, пусть даже и в виде грубого наброска – только бы ничего не забыть.

И все равно, она никогда не могла нарисовать сон так, как его видела. Чего-то всегда не хватало. Что-то всегда забывалось. Какая-то упрямая мелочь все равно успевала выскользнуть буквально из-под кисточки и где-то потеряться.

К тому же она никак не могла передать звук. Запахов она никогда во сне не ощущала, но вот звук… Это была обязательная, неотъемлемая часть сновидения, никак не поддающаяся карандашам и краскам.

Это всегда очень злило ее, часто даже выводило из себя, но любовь к рисованию каждый раз успокаивала и заставляла в себя вернуться, снова взять кисть – и творить. Пусть даже исключительно ради самого процесса.

Но летом ей совершенно не хотелось даже смотреть на чистый холст перед собой. Никакие образы не начинали проситься на него, рука не тянулась к кисти. Да и сны ей летом снились неинтересные.

Так было всегда, сколько она себя помнила.

Но тем утром она проснулась сама не своя. Комнату заливал яркий солнечный свет. Душно еще не было, но жара уже набирала силу, готовясь к полудню.

А она проснулась в холодном поту.

Причем она вовсе не была уверена, что видела кошмар. Вроде бы, не было ни погони, ни монстра, выползающего из темного угла, ни пожара… Ничего, что обычно пугало ее. Просто отчего-то она проснулась с чувством странной, настойчивой тревоги. И что-то ей подсказывало, что это ощущение совсем не собирается исчезать с остатками сна.

Медведя дома уже не было. Он никогда не будил ее, собираясь утром на работу, или возвращаясь после ночного дежурства – не хотел тревожить сон своего Ангела. И она была ему за это благодарна, ведь она так любила поспать утром подольше… Но сегодня ей очень хотелось, чтобы Медведь был рядом. Если бы он ее разбудил, она могла бы и вовсе не увидеть того сна, которого теперь и вспомнить-то была не в состоянии… Да даже если бы он сейчас просто был рядом, она бы обняла его, уткнулась носом в плечо, потом рассказала бы о своем страхе – и они оба от души посмеялись бы. Ведь все ее проблемы всегда казались такими нелепыми, мелкими, почти что детскими – когда она решалась озвучить их ему. И самым забавным всегда было то, что перед этим она неделями билась один на один с совершенно надуманными бедами, изводила и себя и Медведя мерзким настроением и необъяснимым пессимизмом, а решалось все за пять минут разговора и один долгий поцелуй.

Как бы ей сейчас этого хотелось… Просто раствориться в своем Медведе и забыть о том, что проблемы (какие бы то ни было) вообще существуют.

Она потянулась, всеми мышцами ощутив странную усталость, будто ночью вовсе и не спала, откинула одеяло и спустила ноги на пол.

Они ходили дома без тапочек. Обоим слишком нравилось ощущать босыми ступнями разные комнаты: мягкий белый ковер спальни с пушистым ворсом, несколько шершавый жесткий зеленый палас гостиной, холодную бирюзовую плитку ванной, теплый каштановый ламинат кухни.

С усилием прогнав оцепенение, она все же встала и прошлепала в ванную. Прежде всего по утрам нужно было умыться. Без этого глаза оставались заспанными, мозг еще долго не включался и весь мир казался совсем далеким. Только холодная вода могла вырвать ее из царства сна. Наконец она подняла голову от раковины. Из зеркала выглянула бледная девочка с всклокоченными волосами и темными кругами под глазами. Да, эта девочка явно ночью плохо спала… Хотя и не помнила, чтобы просыпалась или часами ворочалась, не в силах уснуть…

Ангел причесалась и стала убирать волосы в хвостик – иначе они всегда падали на лицо, чем сильно ее раздражали.

Тугая резинка соскочила с пальцев и больно шлепнула ее по шее, отскочив куда-то на пол. Ангел ойкнула, потерла неприятно пощипывающий ушиб, снова хмуро посмотрелась в зеркало и опустилась на корточки – резинка сама собой не найдется.

Да уж, чудесно начался новый день. Пожалуй, на улицу сегодня выходить она не станет.

Мало ли что.

Обычно по утрам она очень хотела есть. Первым делом после умывания она отправлялась на кухню – если только не рисовала. Но сегодня есть не хотелось. Она все никак не могла отделаться от гнетущего ощущения тревоги. Вспомнилась пора экзаменов в институте – тогда ее точно так же подташнивало на нервной почве. Но тогда она хотя бы точно знала, чего боялась. Или кого.

Холодный душ прояснит голову. Всегда проясняет. Она включила воду, положила резинку (которая нашлась на удивление быстро) на край раковины и разделась. Переступив бортик ванны, Ангел слегка содрогнулась от холода, но почти сразу расслабилась, зажмурилась и подставила лицо под свежие струи – так и правда стало легче.

Немного геля для душа на мочалку – запах лаванды должен поднять настроение на весь день. Все как обычно. Мочалкой по рукам, плечам, шее, а от шеи на спину… И вдруг ей стало больно. Она не поняла, в чем дело. Может, просто мочалка слишком жесткая? Нет, такого можно было бы ожидать только от совсем новой, а эта старая и давно уже выцветшая… Одной рукой она держала мочалку, недоуменно смотря на нее и часто моргая, пытаясь не дать воде попасть в глаза. Второй рукой она потянулась через плечо к спине – к центру боли. Может, она чем-то ободрала кожу? Или что-то потянула?

Но крови не было. Кожа на месте. А вот под кожей пальцы нашли что-то лишнее… Какой-то бугорок. Оторопев, она уронила мочалку в ванну и второй рукой стала спешно ощупывать другое плечо. Нет, совершенно определенно, что-то не так… С левой стороны все было нормально, а справа… Справа четко ощущалась какая-то шишка, припухлость… Что-то, чему там совсем не место!