В постели с монстром (СИ) - Блэк Тати (читать книги полные TXT) 📗
— Она вся горит…
И в ответ услышала, как Герман выругался себе под нос. Вскочив на ноги, он, в свою очередь, коснулся лица Алины, и в его глазах, когда он перевел взгляд на нее, Нино увидела тот уже ужас, что владел сейчас ей самой.
— Нужен врач, — сдавленно сказал Ильинский и Нино нашла сил только на то, чтобы коротко ему кивнуть.
— Сядь, — приказал он, хватая телефон, и свободной рукой махнул в сторону дивана. Нино послушно присела, зачем-то начиная покачивать Алину, хотя малютка не издавала ни звука, и даже не открывала глаз. Только дышала так, что от этого звука внутри Нино все рвалось на части. До боли знакомое чувство. До боли знакомая беспомощность.
— Срочно… самого лучшего… я хорошо заплачу… скорее… — проникали в сознание Нино обрывки разговора Германа, но она почти не понимала слов. Только видела лицо ребёнка, в котором черты Алины постепенно заменялись другими, намертво врезавшимися в память…
А потом был врач. И его спокойное, кажущееся возмутительно-равнодушным «не волнуйтесь, все дети болеют», от которого хотелось кричать — громко, надрывно, отчаянно. Разве он не понимает, что Алина — не все дети? Что это ее девочка, такая маленькая, такая хрупкая и такая ей необходимая?
Это она во всем виновата. Им нужно было меньше гулять. Она должна была одеть ее теплее. Она должна была… держаться от Алины подальше. Разве мало, что один ребенок, которого она растила, уже умер? Господи, Господи, почему это происходит с ней снова?
— Иди поспи, я посижу с Алиной, — раздался рядом голос Ильинского, и Нино только теперь поняла, что врач уже ушел, а она сидит, обхватив себя руками за плечи, словно все ещё держит в объятиях ребенка.
Спать? Она не может спать. Она должна быть рядом со своей девочкой. Она должна сделать все, чтобы с ней ничего не случилось…
Решительно помотав головой, Нино подошла к колыбели и посмотрела на малютку. Казалось, что Алина мирно спит, но от вида ее покрасневшего личика Нино мгновенно снова бросило в дрожь.
— Врач дал необходимые лекарства, — добавил Герман, встав рядом, и Нино, поддавшись неясному порыву, крепко сжала его руку, то ли ища поддержки, то ли пытаясь поддержать его сама. Нервные нотки в его тоне прошлись острым лезвием по оголенным нервам, но ни один из них не мог сейчас сделать ничего, кроме того, что являлось самым невыносимым.
Ждать.
Часть 16
Герман даже представить не мог, что когда-нибудь будет настолько сильно бояться. Когда Оли не стало, он понял, что теперь все его чувства и эмоции в каком-то вакууме. Было откровенно насрать на всё. На себя — в первую очередь. А дальше… на то, как себя чувствуют родные и близкие. Чем они живут, чем дышат — для Ильинского это не имело значения. Они все — не имели значения. Герман без них бы прекрасно прожил, и они — без него тоже. Возможно, это было неправильным, но он ничего не мог с собой поделать. Да и не желал этого.
Ровно до того момента, когда понял, насколько хрупким может быть каждый новый момент, наступающий в его жизни. И насколько эфемерна его уверенность в том, что теперь у него есть контроль над всем и вся.
Когда оказалось, что Алина заболела, Герман почувствовал себя так, словно его, совершенно беспомощного, поставили на колени перед обстоятельствами, и совсем не понимал, что с этим делать.
Врач что-то говорил ему, а Ильинский почти не слушал. Знал лишь, что вопреки его потребности сделать хоть что-то немедленно, не может просто взять и увезти Алину из этого чёртова санатория. Как бы ему того ни хотелось.
— Скорее всего, это зубы, — констатировал врач, за что Герману сразу захотелось набить ему морду. Он ведь знал, что эта «напасть» настигает детей и их родителей ближе к полугоду.
— Ей меньше четырёх месяцев, — мрачно выдавил он из себя, наблюдая за тем, как врач собирается на выход.
— И что? В этом случае всё индивидуально. Сейчас её не тревожьте, потом сдадите анализы. Для успокоения.
— Для успокоения? — вскинул бровь Герман.
— Да. Я уверен, что это зубы. Алина получила порцию жаропонижающего. Ей уже легче. В целом же… все дети болеют и это нормально. — Он пожал плечами и прежде, чем Ильинский хоть как-то успел отреагировать, вышел из номера, оставив их с Нино рядом со спящей малышкой.
И почему у него всегда всё было так? Через задницу. Наверное, пора было уже свыкнуться с мыслью, что ничего хорошего от жизни ждать не стоило. Или вообще держаться подальше от тех, кто мог стать ему дорогим и близким, чтобы с ними ничего плохого не случилось.
— Всё же иди, — хрипло проговорил он, отпуская руку Нино. — Я буду сидеть с ней сам.
— Но…
— Я хочу побыть с ней. Один, — чуть резче, чем того требовали обстоятельства, выдохнул Герман, и Нино, после небольшого колебания, просто вышла из комнаты.
А он буквально упал на стул и уткнулся лбом в бортик кроватки. Сейчас Алина выглядела особенно крохотной и хрупкой. Лихорадочный румянец ещё не сошёл с её лица, но кажется, ей стало легче. Дыхание уже не было таким частым, дочь крепко спала.
Дочь…
Герман слабо улыбнулся, прикрывая глаза. Каким же было это слово… Ещё совсем недавно оно казалось несбыточным, а сейчас он понимал, что иначе и быть не могло. Алина была просто обязана появиться в его жизни.
Ильинский не знал, сколько так просидел — уткнувшись лбом в лежащие на бортике кроватки руки. Он не молился, не угрожал кому-то несуществующему, не просил у небес или бога, чтобы малая выздоровела. Просто находился там, где должен был, и ему казалось, что хотя бы так он сможет уберечь покой своей дочери и дать ей знать, что она не одна.
Когда он всё же решился и снова протянул руку, чтобы коснуться лба малышки, из груди Германа вырвался вдох облегчения — Алина больше не пылала. Он поправил одеяльце и поднялся на ноги.
Нино — вот кому нужно было рассказать всё немедленно, потому что Герман видел, как тяжело восприняла она известие о том, что малая приболела.
Бросив быстрый взгляд на дочь и убедившись, что она крепко спит, Ильинский вышел из комнаты. Он не знал, стоит ли прямо сейчас будить Нино. Однако ответа на этот вопрос искать не пришлось — она обнаружилась в одном из кресел в небольшой гостиной, причём Герман мог поспорить, что Нино подвинула его ближе к двери. Сама же устроилась, свернувшись в нём калачиком, и задремала.
— Что? — выдохнула она, вскакивая на ноги, стоило только Герману подойти. — Что-то случилось? Что с Алиной?
На её лице было такое выражение, что у Ильинского застучало сердце. Заколотилось о рёбра с такой силой, что даже дышать стало трудно.
— С ней всё хорошо, — как можно мягче ответил он, улыбаясь. А она не поверила, мотнула головой, будто он мог вот так вот стоять перед ней и врать о том, что Алине легче.
— Идём. — Взяв Нино за руку, Герман развернулся и повёл её в комнату, где спала дочь. — Вот, смотри. Температура спала.
Преодолев сопротивление, положил хрупкие пальцы девушки на лоб Алине, и тут же услышал, как из груди Нино вырвался сдавленный всхлип. Малая беспокойно заёрзала, и Ильинскому ничего не оставалось, как увести Нино в другую комнату. Он понимал, что с ней происходит. Наверное… И от этого в груди Германа рождалось что-то непередаваемое, чего не чувствовал давным-давно. Та ледяная корка льда, которая сковывала его душу всё это время, просто таяла, замещаясь теплом. Оно разливалось внутри, согревало каждую клеточку его тела, согревало его самого. И хоть Ильинский подсознательно противился этому, уже понимал, что ничего не сможет с этим поделать.
Заведя Нино за собой и плотно закрыв дверь, он наконец выпустил её руку, намереваясь пойти хоть немного подремать рядом с дочерью, но вдруг случилось то, чего Герман никак не ждал. Нино закрыла лицо руками и разрыдалась. Тихо, сдерживая судорожные всхлипы, и это окончательно выбило Ильинского из колеи.
— Ну? Ты что? — выдохнул он, убирая её руки, чтобы обхватить лицо Нино и заставить посмотреть на себя. — С ней всё хорошо. И будет хорошо.
