Мой ангел злой, моя любовь…(СИ) - Струк Марина (читать книги полные .txt) 📗

— Я… мы виделись после… тогда и отдал мне…

— Как это безрассудно! — вдруг стукнула тростью об пол Марья Афанасьевна. — Ох, попался бы ныне под руку! Вот ведь стервец! Ведь была же ошибка прежде… и сызнова…

И Анна резко повернулась к графине, заслышав, как резко прервала та свою реплику, вспомнив спустя миг слова брата, сказанные в тот вечер: «…невинности была лишена madam Nadine в объятиях младшего брата, а женился на ней старший, видно, прикрывая грех…». Она не думала о них с тех самых пор, а тут словно ударил кто-то этими словами, ударил больно, наотмашь. Невольно взглянула на кольцо на своем пальце. Носила ли та этот перстень с гранатами, как символ будущего брака с Олениным? Старшим или… или все-таки младшим? И раз истинно, что говорил тогда Петр о браке со старшим братом Олениным после неких отношений с младшим, то вдруг и остальное — правда? Набраться бы смелости ныне да спросить графиню, когда та стала откровенна с ней. Но девице не пристало спрашивать о подобных вещах, думать о них нельзя было, и Анна снова отвела взор на всполохи огня в камине, смущенная и тем, что невольно выдала свое тайное свидание с Андреем в день отъезда.

— Ах, разве ж корить вас, молодых, ныне, когда уж все решено за вас? — Марья Афанасьевна вздохнула. — Но голову-то надобно на плечах иметь. Корю за слабость, за страсть не корю… Si jeunesse savait, si vieillesse pouvait! [357] Но все же! Сущее безрассудство! Allons, ne pleurez! [358] Не стоит. Вытрите слезы, я не люблю излишнюю мокроту! Никто не должен ведать о том, что стряслось, о свидании en tete-a-tete [359] … благо, что все чинно! Возьмите мой платок! И более не будем даже говорить о том, чтоб не сердить меня! У девицы голова должна быть на плечах, и только у нее! Мужчины не думают о последствиях таких свиданий в большинстве своем, это женская доля. Ах, это так … provincial! Остались бы вы наедине в столице с мужчиной, пусть даже вашим женихом! Тут же записали бы вас, тут же! Вот уж побраню я этого garnement [360]! Дай Господь только сию оказию! — и перекрестилась тут же, мысленно прося о таком случае.

Она смотрела, как вытирает слезы на щеках Анна, и думала с тоской о том, как могло бы сложиться у ее племянника и этой девушки, если б не эта война. И что теперь у нее вдвойне будет тревог при мысли, что в доме сторонний мужчина да еще положивший глаз на Анну. И что ему надобно, этому поляку? Чего ходит за Анной по пятам? И эта деланная скромность, когда графиня поблагодарила его за то, что скрыл помощь Шепелева тем беглецам. Словно только и ждет, когда ему предъявить счет за содеянное.

— Вы говорили про ошибку Андрея Павловича… в прошлом, — аккуратно проговорила Анна, делая вид, что ей вовсе неинтересен ответ графини, складывала сосредоточенно платок на коленях в маленький квадрат. Марья Афанасьевна снова стукнула об пол тростью, и Анна вздрогнула, подняла на ту испуганный взгляд, опасаясь гнева графини за ее смелость и дерзость.

— То дело не наше, нам и не говорить о нем, — сурово заметила графиня. — Бог даст, сам все скажет, коли решит. А не решит, знать, не должно знать о том! Даже вам, ma chere.

И Анна только уверилась, услышав эти слова, что даже если сплетни и несут в себе выдумку разумов людских, ложь, приплетенную для красного словца, то и истина все же есть в них. Пусть и зернышко маленькое, но все-таки. И отчего тогда Петра все же не выслушала? А потом вдруг Глаша случайно дернула больно ее за локон, закалывая те над ушами, и Анна словно очнулась от морока, затуманившего ей голову. О чем она думает? Как может? Гадкая она, гадкая! Любил ли он прежде или нет, ныне о другом надобно — думать лишь бы вернулся!

— Что Иван Фомич? Он так дурно выглядит ныне, так постарел лицом, — спросила Анна, пытаясь отвлечься от ненужных сейчас ей мыслей, от неуместных тревог и завязать разговор. Пантелеевна только вздохнула, набрасывая ей на плечи вязаную из тонкой пушистой шерсти шаль с яркими узорами под цвет ленты в волосах Анны.

— Постареешь тут! Тут и разрыву сердечную получить недолга! — проговорила тихо няня. — Его Дарья-то померла на прошлой седмице.

— Как померла? — замерла ошарашенная вестью Анна. Дарья была одной из швей в усадьбе, «золотые руки», как звала ее Пантелеевна. Самая искусная из всех мастериц в починке платьев из тонкой воздушной ткани. Прошлой осенью Иван Фомич отдал ее, свою младшую дочь, за деревщика усадебного, совсем не предполагая, что ее мужу предстоит сделать той такой страшный подарок, едва минет их первая годовщина свадьбы — гроб из сосновых досок.

— Так и померла, — ответила Пантелеевна, крестясь и шепча под нос короткую упокойную. — Не сумела ей помочь наша Тимофеевна, забрал к себе Господь и младенчика, и мать.

— Ох, недаром же…, - вдруг вступила в разговор Глаша, поправляя один из локонов Анны, но замолчала, когда на нее тут же шикнула нянечка. Анна же насторожилась, заметив, как та сделала знак горничной молчать.

— Что — недаром? Ну же! Говори! Коли приступила, имей смелость закончить! Или тебе Пантелеевна барыня здесь? Говори!

И Глаше волей-неволей пришлось рассказать барышне то, о чем уже давно шепчутся в людском флигеле. Что смерть пришла в Милорадово и собирает свой урожай седмицу от седмицы. И костлявую эту старуху именно она, Анна Михайловна, привела с собой в усадьбу, настояв на том, чтобы гусара того сюда привезли. Все видели на панихиде, что у господина того глаза приоткрыты — знать, не ушел совсем на тот свет он, знать, искал, кто следом пойдет.

— Глупость! Совершеннейшая глупость! — вспылила Анна, а сама украдкой скрестила пальцы, отгоняя невидимое глазу зло. — Не успели вовремя глаза прикрыть, вот и не до конца… Ах, что за глупости! — а у самой сердце сжалось, вспомнила, как кольцо выскользнуло на ладонь из-под холстины сорочки девицы дворовой, расплакалась тихонько.

— Ну, дура ты, Глашка! — рассердилась Пантелеевна, прижала к себе Анну, погладила, успокаивая по спине. — Только барышню огорчила болтовней своей! Вот я тебе-то по губам-то дам ужо! Не слушай ее, милочка моя, глупая она, ты верно, душенька моя, сказала то…

Но Анна уже не могла не думать об этих словах. Вспоминала, верно, ли у Бранова были глаза полуоткрыты или все наговаривают суеверные холопы. Но так и не могла вернуться в тот день, когда прощалась с ним в церкви. Только общие черты какие-то вспоминались: треск свечей, запах ладана, размерный голос отца Иоанна и ладони, сложенные на груди, такие белые на фоне ярко-красного ментика.

А спустя несколько дней вдруг увидела Бранова во сне. Тот казался живым и что-то рассказывал ей, ведя по саду, словно и не было этой войны, и не было французов окрест. Словно все были рядом: и Петр, прохаживающийся по аллее вдали под руку с Полин, и Павлишин, что-то декламирующий кружку дам, сидевших полукругом в тени тента, натянутого над их креслами. И Андрей, идущий к ним с Брановым из парка, которому гусар передал ее ладонь, напоследок коснувшись их губами и прошептав еле слышно: «Вынужден оставить вас…»

Она проснулась тогда среди ночи с бешено колотящимся сердцем в груди, перепуганная, едва соображающая, где находится. Сама бы не смогла объяснить, что именно ее напугало в этом сне, но чувствовала, как бьется в груди страх, словно птица в клетке. Оттого и решилась ехать на следующий день в село вместе с отцом — тот ехал к отцу Иоанну обсудить вопросы десятины, которую каждую осень отдавал священнику. Захотела зайти в храм (пономарь, горбатый Алексий, открыл бы только для нее церковь), поставить свечи перед образами, помолиться на коленях перед распятием святым.

Странно, но коляску вдруг решился сопровождать до села верхом и Лозинский, утверждая, что довольно окреп, чтобы попробовать выехать в седле. Михаил Львович нахмурился, явно недовольный этим неожиданно вызвавшимся в сопровождающие поляком. Он косо посматривал на того почти все время пути, постукивая тонкой тросточкой по голенищу сапога. Глубокие складки на лбу ясно свидетельствовали о том, что он был огорчен. И не только поляком, что красовался ныне перед Анной, с трудом управляясь с поводьями, которые был вынужден держать одной рукой. Он был раздосадован и интересом дочери, которая выглядывала на улана из коляски, оглядывалась на него, если тот отставал, пропуская коляску вперед.