Мой ангел злой, моя любовь…(СИ) - Струк Марина (читать книги полные .txt) 📗

— Анна уже обещана, милостивый сударь, — покачал головой Михаил Львович. — И что она сама? Благоволит ли в том к вам? Бог ты мой, возможно ли?! Нет, определенно нет! Это немыслимо! Прошу простить меня, сударь, но покамест мы связаны словом, и я не в силах нарушить его. Простите меня, но вынужден ответить вам отказом.

— В таком случае, прошу вас сохранить сей разговор в тайне от сторонних ушей. Дайте слово благородного человека, что никто не узнает о том. Поверьте, у меня есть на то причины, — Лозинский с трудом скрывал ныне горечь и разочарование, что захлестнули его при этом отказе, сдержал злость, распирающую грудь. Нет, нельзя сказать, что он ожидал согласия, но и немедленный отказ был для него неожиданным. Он полагал, что Шепелев попросит время на раздумья. Увы, какими бы достоинствами ни обладал бы он, какие бы поступки ни творил, подобным путем не заслужить того, чего так страждет его душа и тело ныне! Но видит Бог, он попытался…!

В последующие дни в Милорадово снова установилось тихое спокойствие и благодать осени. Собирали рябину с ветвей, чтобы сделать запасы ягоды на зиму, старались успеть до первых снегов, что могли выпасть на Покров, до первых морозов. Убрали в омшаники улья с пасеки усадебной, спрятали до весны от холодов зимних.

Михаил Львович был обеспокоен объемами заготовок дров на зиму. Мужиков было мало осенью в селе, наполнять дровяные сараи было почти никому. И так едва управились до Замолоток [353] с зерновыми — рабочих рук было чуть ли не впятеро меньше, чем обычно. Но дней барщины Шепелев не стал увеличивать, видел, как нелегко приходится тем, кто остался без мужиков в семье.

Оттого в доме топили только покои личные, столовую малую и кабинет Михаила Львовича. Для собрания домашних отвели только малый салон, где можно было и помузицировать, и с шитьем сесть, и в игры настольные сыграть, если желание было такое. Да и все перед глазами, на виду. Остальные комнаты были закрыты, подоткнули щели под дверьми, чтобы не ходил сквозняк, не холодил неприятно ноги и руки.

И рассаживались обычно поближе к печи или огню камина. Ближе всего постоянно мерзнущая Марья Афанасьевна в кресле, положив ноги на скамеечку, укутав колени вязаным покрывалом, с неизменной болонкой под рукой, подле нее Мария на стуле с книгой или журналом в руке. Напротив — дремлющий под чтение воспитанницы графини Михаил Львович. На козетке бок о бок с рукоделием в руках Полин и Катиш, обе молчаливые и неулыбчивые, погруженные каждая в свои мысли. Первая волновалась об офицере армии, вторая о судьбе матери и сестры, что были еще летом в Москве. Мадам Элиза садилась обычно на стул возле них, тоже вышивала или плела кружева, но чаще посматривала в сторону Анны и Лозинского, играющих в шахматы, так сосредоточенно обдумывающих каждый ход, словно от выигрыша или проигрыша в партию зависела чья-то судьба.

Пробовали и играть в карты, но скоро забросили эту затею после ссоры графини и поляка, когда тот выиграл в очередной партии в штос, сгреб к себе деньги, что были поставлены.

— Недаром плутовской народ! — бросила карты на стол она тогда раздраженно. Лозинский только взглядом ответил, при этом едва скрывая неприязнь к ней под полуопущенными веками. Между ними настолько ощутима была ненависть друг к другу, что даже Михаилу Львовичу стало не по себе. Оттого ломберный стол и карты приносили в салон только для пасьянса, который раскладывала Марья Афанасьевна, а иногда и Анна, загадывая желания. Правда, чаще всего тот не сходился, и Анна сбрасывала карты со столика на пол в раздражении под ироничной усмешкой Лозинского.

На Покров снова Анна просила у Богородицы, протиснувшись через толпу прихожан к образу после службы, поставила тонкие свечи перед ликом святым. Одну — за брата, о котором к своему стыду думала меньше ныне, чем должна была. Вторую — за Андрея, нареченного, которого Богородица дала ей в прошлом году.

— Знак. Всего один только знак, — прошептала Анна, глядя в понимающие глаза лика, придерживая тонкий эшарп на русых локонах. А потом вдруг вспомнила, как мелькнула в зеркале темная фигура с белым пятном галстука под шеей, вспомнила холод серебра на ладони, побледнела вмиг. — Защити, сохрани, убереги… умоляю!

По возвращении Анна не пошла в дом, как остальные, что торопились обогреться у огня, замерзнув по дороге из села. День выдался необычно ветреным и холодным — даже пар показывался изо рта при разговоре, оттого и не задерживались, выходя из кареты, спешили зайти внутрь, за стены, прячась от лихого проказника, раздувающего подолы платьев, так и норовящего сорвать шляпки и мужские уборы с голов.

— Я пойду к Фудре, — сказала отцу Анна, вдруг разворачиваясь от дверей в дом. — Давно не была у нее, не навещала.

Поездки верхом, которые она так любила, были строжайше запрещены ныне, и Анна не роптала по этому поводу. Только с грустью наблюдала, когда выводили ее белоснежную красавицу, чтобы провести шагом по кругу заднего двора, не давая ей застояться в стойле. Анна старалась навещать свою любимицу, как можно чаще, вот и ныне пошла к конюшне, стала угощать яблоком из нового урожая, гладя по шее и морде Фудру. Та ткнулась ей в плечо, словно говоря, как соскучилась по хозяйке, по тем дням, когда выезжали вместе, и Анна грустно улыбнулась. Вдруг вспомнила, как гнала Фудру по снегу, торопясь увидеть охотников. И его, в пышной лисьей шапке и охотничьем казакине темно-синего цвета.

— Она истосковалась по хорошей скачке, — раздался голос из-за спины. Анне не надо было оборачиваться, чтобы взглянуть, кто нарушил ее уединение. Иногда ей даже казалось, что Лозинский стал ее тенью, так часто она видела его возле себя.

— Быть может, когда-нибудь она и будет, эта скачка. Когда чужие уйдут с земель этих, и ненадобно будет опасаться собственного леса, — ответила Анна и, коснувшись в последний раз морды Фудры, направилась вон из конюшни — оставаться наедине с Лозинским, особенно после его недавних признаний она не желала. А на пороге конюшни вдруг замерла на миг, чтобы потом, тихо рассмеявшись, сделать шаг из-под укрытия под медленно падающие с небес белые хлопья, подняла ладони вверх, закружилась на месте, не обращая внимания на соскользнувший с волос эшарп.

Снег. С серого осеннего неба падал первый в этом году снег. И она подставила лицо этим хлопьям, закрыла глаза, мысленно благодаря Богородицу за знак, о котором она так молила ее ныне в церкви. Лозинский же глаз не мог отвести от ее лица, такого одухотворенного, такого прекрасного в этот миг. И ему до боли хотелось, чтобы сейчас она думала о нем. С такой счастливой улыбкой на губах, с этим дивным светом в глазах, которым Анна обогрела его в этот холодный осенний день, взглянув на него, прежде чем убежала в дом. Там она взбежала по лестнице и буквально ворвалась в покои графини, прибирающейся к обеду.

— Марья Афанасьевна, милая, — Анна бросилась вдруг на колени перед той, сидящей в кресле, пока Настасья заправляла ей пряди волос под край чепца, отороченного кружевом. Спрятала счастливые глаза в подоле платья графини, обняла ее ноги.

— Qu'avez-vous, ma chere? [354] — удивилась та, коснулась локонов Анны, в которых в огоньках свечей блестели капельки воды, в которые превратились снежные хлопья. — Что стряслось?

— Снег! — подняла на ту взгляд Анна, не скрывая своей радости. — Снег на Покров!

Вот оно что, не могла не улыбнуться Марья Афанасьевна, заразившись восторгом Анны, так и гладила ту по волосам, улыбаясь. Снег на Покров. Счастливое предзнаменование для обрученных. Знак от Богородицы, что та благословляет их союз.

— Это действительно добрый знак, — прошептала графиня, а потом не могла не коснуться кончиками пальцев гранатов в кольце Анны, когда та вложила свои ладони в ее руки. Взглянула после в окно на белые редкие хлопья, медленно падающие на землю. Ранний снег, знать, ранняя зима будет в этом году. Скоро уже и шубы доставать надобно будет, и другие зимние одежды, и шляпки, подбитые мехом пушистым и мягким, и муфты. Скоро будет сковывать воду в прудах тонким первым льдом — успеть бы бочки с соленьями на дно поместить до того.