Жена султана - Джонсон Джейн (читать книгу онлайн бесплатно полностью без регистрации .txt) 📗
Исмаил, словно читая мои мысли, говорит:
— Принеси сокровище Сафавидов в библиотеку — теперь, когда перестал дождь, откладывать нет причин.
Я выхожу, пятясь и потупившись, и мысли мои в смятении.
Стоит мне войти в свою комнату, меня охватывает неодолимое ощущение, что здесь кто-то был, пока я отлучался. Я осматриваюсь, но на первый взгляд ничто не изменилось. Потом мои ноздри расширяются: слабый отзвук нероли и мускуса, аромата самой Зиданы, запретного для других. Неужели императрица лично побывала здесь? Трудно поверить, что самая могущественная, самая опасная женщина королевства посетила мою скромную комнату, пока я был на молитве с ее мужем. Я представляю, как она шарит по моим жалким пожиткам с хитрой ухмылкой, и передергиваюсь. Откидываю крышку деревянного сундука, почти ожидая найти там что-то зловещее; но там, аккуратно сложенный, лежит белый бурнус. Я вынимаю его и встряхиваю. Нет сомнения, это тот же плащ, что был на мне вчера, поскольку золотое шитье на капюшоне неподражаемо — но там, где его пятнала кровь травника, теперь сияющая чистота, он едва ли не лучше и ярче, чем был.
Под ним лежит Коран Савафидов, его позолоченный переплет нетронут. Я вынимаю его и прижимаю к груди. Благодарю Тебя, о, Милосердный, говорю я вслух, потом добавляю, подумав: «И тебя, госпожа моя Зидана, да пошлет Всемогущий тебе долгие годы и радость». Никогда еще я так яростно не верил в милость Аллаха, в его бесконечную мудрость и сострадание.
Я бросаю плащ обратно в сундук, сую сафавидский Коран под мышку и бегу в библиотеку.
В библиотеке талеб нараспев, усыпляюще, читает суру Луна, а мой повелитель Исмаил сидит на троне, инкрустированном золотом и перламутром, погруженный в поэтические ритмы священных слов. Когда я вхожу, его глаза останавливаются на том, что я несу. Он ждет, чтобы ученый дочитал суру, потом машет рукой, отпуская его. Я вижу, что талеб тоже смотрит на книгу, и знаю, что для него мучительно быть отосланным, не поглядев на это бесценное сокровище; знаю я и то, что воля Исмаила — лишить его этой возможности. Мой повелитель неоднозначно относится к ученым: он ценит их общество за отраженный свет, что они бросают на него, но не ценит их мнение, если оно противоречит его собственному. Он меняет талебов с изрядной быстротой, поскольку не вовремя произнесенные речи или нежеланные проповеди частенько приводят их в яму с берберийскими львами или ядовитыми змеями, или к падению головой вперед в колодец.
Когда ученый уходит, Исмаил протягивает руки. У него длинные, изящные кисти, пальцы тонкие, словно у женщины. Сложно поверить, что они этим утром начисто отсекли голову любимому стражу немалых размеров.
— Дай мне его, Нус-Нус. Хочу хорошенько рассмотреть книгу, которая так дорого обошлась казне.
Я кладу Коран в руки султану и смотрю, как его пальцы играют на изысканном узоре двойной каймы, как он поворачивает книгу то так, то этак, оценивая позолоту. Его суровое лицо смягчается, словно он коснулся головы драгоценного сына или груди любимой наложницы. Удивительно противоречивый он человек, наш повелитель: яростный и нежный, жестокий и снисходительный; воздержанный и чувственный. Я видел, как он кормит приблудного котенка молоком с пальца — пальца, который потом выдавил глаз оскорбившему султана слуге. Когда я слег с лихорадкой, он отнес меня в свою постель и сидел со мной, пока я не выздоровел, утирая мне пот полотенцами, смоченными розовой водой. Его тревога за меня была сильнее страха заразиться. Два дня спустя, когда я оправился, он швырнул мне в голову кувшин воды, потому что я не сразу подал стакан. Его природа заставляет подданных в равной мере любить его и бояться.
— Лучше и быть не может. Подлинная изысканность. Ты молодец, Нус-Нус, что принес его мне, и тебя ждет награда. О, теперь таких книг не делают.
Он открывает книгу, и я затаиваю дыхание. Тонкая резьба на переплете прежде гордо открывала бирюзовую шелковую подкладку, цвета промытого морем стекла; но теперь шелк — сумрачно розового оттенка, словно кровь, пропитавшая его, разбавилась, но не смылась. Когда султан открывает страницу там, где должна быть первая сура, сердце мое едва не останавливается.
— Прочитай мне Корову, Нус-Нус.
Губы его изгибаются в милостивой улыбке, от которой у меня мороз по коже.
Мне приходится читать по памяти, поскольку текст не имеет ничего общего со святыми словами, продиктованными Аллахом Пророку, наставляющими человека, как идти прямым путем во имя Его. Корова — длинная сура, одна из самых длинных в Коране. Ее первую учат наизусть дети мусульман. Но я рос не мусульманином и обратился в ислам уже взрослым, да и не по собственной воле. Все знают: чем старше становишься, тем труднее заучивать наизусть. К тому же одно дело — вспоминать что-то, когда тебя не отвлекают; но читать слова, которые ожидает услышать Исмаил, глядя на то, что написано на странице, это совсем другое. Каллиграфия безупречна, но вот содержание… Глаза мои расширяются от изумления, пока я тщательно выговариваю: «Это Писание, в котором нет сомнения, является верным руководством для богобоязненных, которые веруют в сокровенное, совершают намаз…» Взгляд мой скользит по дальнейшим строчкам, и я едва не давлюсь. Там что-то о том, что уродливую женщину, или язычницу, лучше брать сзади, чтобы не видеть ее лица… Я отчаянно пытаюсь не дать образу, возникшему у меня в уме, запятнать священные слова Корана. «На глазах у них — покрывало. Им уготованы великие мучения…»
Зидана это нарочно сделала? Взяла самые нечестивые слова, какие нашлись, и заменила ими испорченные страницы? Может быть, так она мстит мне за то, что я не выполнил ее приказ, или своему мужу, который гордится своим возвышенным благочестием, или всему миру, что заточил ее в этой роскошной клетке? Как бы то ни было, я уверен, что сейчас она, сидя у себя в покоях, смеется своей богохульной шутке над нами.
Мокрый от испарины, я запинаюсь, делаю ошибку за ошибкой, пока не дохожу до слов: «Им уготованы мучительные тра… страдания за то, что они лгали», — на которых Исмаил хлопает в ладоши, останавливая меня.
— Что с тобой, Нус-Нус? Ты всегда так чудесно читаешь: за твой сладкозвучный голос я тебя отчасти и держу при себе.
Он делает паузу, чтобы я осознал угрозу в его словах.
— Должно быть, ценность книги лишает тебя самообладания; помни, не тебе за нее платить! Кстати. Сбегай-ка за Абдельазизом, чтобы я обговорил с ним сумму, которая причитается книготорговцу.
Я застаю великого визиря за вторым завтраком в его личном дворце в стенах Дар-Кбиры. Серебряные подносы, стоящие на низких столиках, ломятся от холодного мяса, оливок, хлеба, сыра и затейливых сладостей. Сам Абдельазиз возлежит на груде шелковых подушек, и ему прислуживают почти голые мальчики-рабы, которым не больше двенадцати-тринадцати лет, несмотря на их тугие мускулы и сияющую кожу цвета черного дерева. Стены сверкают от золотого порошка, захваченного во дворцах правителей империи Сонгай, золото и ляпис-лазурь мерцают на куполе, изукрашенном звездами. Я задумываюсь, как получилось, что его покои отделаны так богато, когда остальной дворец еще только строится. Потом напоминаю себе, у кого ключи от сокровищницы.
— Нус-Нус, как приятно видеть тебя в моих скромных покоях. Проходи, садись со мной рядом. Угощайся, миндальное печенье превосходно.
Он машет мне унизанной кольцами рукой, похлопывает по подушкам рядом с собой и смотрит взглядом василиска.
Я кланяюсь.
— Султан просит тебя прийти.
— Дело, конечно же, может подождать, пока я закончу завтракать.
Я молчу. Мы оба знаем, что Исмаил не «просит».
Абдельазиз гримасничает, потом сгребает горсть печенья и заталкивает себе в рот. Неопрятно жует, на его бороду сыплется дождь липких от меда крошек. Потом он ворча поднимается и отталкивает руку мальчика-нубийца, потянувшегося отряхнуть его халат.
— Нахальный щенок! Велю тебя выпороть, когда вернусь.
