Всё, что любовью названо людьми - Фальк Макс (книги хорошего качества .txt) 📗
========== Париж, 1792 AD ==========
They seek him here, they seek him there,
Those Frenchies seek him everywhere.
Is he in Heaven? Or is he in Hell?
That damned elusive Pimpernel!
Scarlet Pimpernel
— Так что ты на самом деле здесь делаешь? — спросил Кроули, разваливаясь на стуле в привычной манере человека со смещённым центром тяжести.
Азирафель укоризненно посмотрел на него, снял колпак и пальцами прочесал густые кудряшки. Кроули не торопил с ответом, наблюдая, как он прихорашивается.
Дневной свет пыльными лучами пересекал зал, за высокими окнами громко курлыкали голуби. Под потолком, расписанным цветочными гирляндами и амурами, висела огромная хрустальная люстра, из каждого угла к ней тянулись трёхцветные ленты, будто к ярмарочному столбу на деревенском празднике. В кафе было шумно — со всех сторон слышались голоса, звон бокалов, смех, тосты и скрип стульев по полу. Времена были непредсказуемые, так что парижское общество, изрядно поредевшее за последние месяцы, каждому новому дню радовалось как последнему — тем более что для многих эта фигура речи могла приобрести пугающую буквальность.
— Я тебе уже всё рассказал, — ответил Азирафель тоном человека, которому есть что скрывать. — Я проголодался. А в Лондоне не найти ни приличных блинчиков, ни десертов.
— Ну-ну, — скептически сказал Кроули, качая отставленным в сторону коленом. — И ты махнул сюда во время революции.
— Я присматриваю за человеческими деяниями, а не за их политикой.
— Значит, баррикады на улицах ты просто не заметил, — насмешливо сказал Кроули.
— Заметил, — обиженным тоном возразил Азирафель. — Ходить по улицам стало довольно неудобно. И два моих любимых ресторана оказались закрыты.
— Держу пари, их владельцы познакомились с мадам Гильотиной ближе, чем хотели бы.
Азирафель полил свою порцию блинчиков апельсиновым сиропом. Кроули смотрел на него, гадая, сколько ещё тот намерен играть в оскорблённую невежественность.
— Ангел, — невинным тоном позвал он. — А на что это ты потратил столько чудес, что тебе аж выговор сделали? На завивку волос?
Азирафель оскорблённо поджал губы.
— На выписку модных журналов, — откровенно издевательским тоном предположил Кроули. — Нет — на полировку ногтей.
Азирафель продолжал молчать. Кроули постукивал пальцами по столику, выбивая ритм фривольной песенки. Он, разумеется, ни на секунду не поверил, что Азирафель в самом деле был таким балбесом, каким себя выставлял. Кроме того, после стольких веков работы бок о бок у них не было секретов друг от друга. Их интересы, формально противореча друг другу, на деле уже давно были одинаковыми: жить, наслаждаться этим миром и обществом друг друга, по мере сил разнообразить людскую жизнь разными происшествиями и писать наверх (или вниз) ничего не значащие отчёты.
Так что если Азирафель что-то скрывал, то это было личное, а не служебное.
— Ладно, мне всё равно не интересно, чем ты там занимаешься, — обронил Кроули и пальцами зажёг свечку, косо сидевшую в латунном подсвечнике. — Наверняка какая-нибудь благодатная глупость.
Азирафель бросил на него короткий внимательный взгляд, невольно улыбнулся и быстро опустил глаза. Кроули перевёл разговор на театр, пожаловался, что смотреть стало нечего — даже Мольера играют отвратительно пошло.
— И если тебя человеческая политика не волнует, то мне она здорово портит жизнь, — добавил Кроули, запивая блинчик вином. — Хороших актёров казнили, хорошенькие актрисы сбежали или подались в революционеры. Даже Маргарита Сен-Жюст куда-то пропала. Теперь в Париже совершенно нечего делать.
— Маргарита Сен-Жюст? — рассеянно спросил Азирафель. — Кто это?
— Одна актриса, — Кроули пожал плечами. — Она была неплоха, я даже хотел её тебе показать. Теперь вряд ли получится.
— Почему?
— Потому что сейчас она наверняка даёт представления нашим, — пояснил Кроули. И провёл пальцем по шее, намекая на причину путешествия актрисы в Преисподнюю.
Азирафель понимающе вздохнул.
— Люди всё время воюют сами с собой, — сказал он. — Почему им никогда не живётся спокойно?
— Потому что им так хочется, — коротко ответил Кроули, чтобы не пускаться в рассуждения о природе человека — он недостаточно крепко выпил, чтобы почувствовать непреодолимую тягу к философии. — Потому что им это нравится.
— Убивать друг друга?
— Йеп.
Азирафель длинно вздохнул. Повозил кусочком блинчика по жёлто-рыжему соусу, без аппетита отправил в рот, промокнул губы салфеткой. Кроули пригубил ещё вина, инстинктивно чувствуя, что ангел сейчас не выдержит и выболтает всё, что у него на уме. Азирафель помаялся ещё немного, пока Кроули, задрав голову к потолку, наблюдал за голубиной вознёй за окном.
— У меня есть приятель, — наконец признался Азирафель. — Увлечённый библиофил, мы переписываемся уже пятнадцать лет.
— Переписываетесь? — ревниво спросил Кроули.
— Он священник.
— Фу!..
— Однажды он спросил меня, не могу ли я помочь ему нанять корабль из Дувра в Кале и обратно. Неофициально. И недорого.
— С грузом?
— С пассажирами.
— Разумеется, ты отказался, — уверенно сказал Кроули. — Тебе же нельзя напрямую вмешиваться в людские дела. Твоя задача — укреплять дух и благословлять, чтобы люди сами справлялись с тем, чем ваш босс, — Кроули покрутил пальцем, — их испытывает.
Азирафель напряжённо смотрел на него пару секунд, потом в его глазах мелькнули понимание и благодарность.
— Да. Разумеется, я отказался.
— И никакого корабля не нашёл.
— Не нашёл.
Кроули поставил локоть на стол, подпер щёку ладонью, глядя на Азирафеля.
— Я боюсь, у него неприятности, — признался ангел. — Его последнее письмо пришло из Артуа. Он написал, что укрывается с несколькими детьми в монастыре Святого сердца. Это было неделю назад, с тех пор он молчит. На него могли донести — ты же знаешь, что сейчас происходит. Люди будто сошли с ума. Париж утонул в крови, в провинциях банды разбойников называют себя сторонниками революции и убивают всех, кто им не понравится, — даже без суда! Целыми семьями!
Кроули болезненно поморщился.
— А чего ты хотел? Они берут пример с ваших. Помнишь потоп? Египетские казни? Содом и Гоморру?
— Технически, Содом… — начал Азирафель и остановился.
— Разве всё это — не его великий и непостижимый План? — спросил Кроули. — Я бы на твоём месте не ввязывался, медальку на грудь не дадут.
Азирафель смотрел на него, сжав губы в точку — одновременно виновато и умоляюще.
— Я хочу найти своего друга, — вполголоса сказал он.
— Ну так сотвори чудо.
— Я не могу. Мне и так… — он стрельнул глазами наверх, будто боялся, что его подслушивают. — Михаил ясно дал понять, что моё расточительство чудес неприемлемо. А без них я справляюсь не лучшим образом.
— Не лучшим образом, — Кроули усмехнулся, показав зубы. Азирафель насупился, недовольный, что ему напомнили о Бастилии.
Кроули пренебрежительно фыркнул ещё раз, для верности, и отвёл глаза.
Ему не нужно было расспрашивать Азирафеля в деталях, чем тот занимается. Он и так всё понимал. Они оба не раз видели войны, им приходилось оказываться на полях сражений и смотреть, как с каждым столетием они становились всё кровавей. Но до гражданской войны такого размаха не доходило ещё никогда. Люди пьянели от крови и свиста ножей гильотин. Люди доносили на соседей, братьев, друзей. Люди ненавидели друг друга так яростно, что рядом с ними было трудно дышать.
Кроули всё понимал. Азирафель видел такое впервые — и оно его ужасало. Он думал, можно что-то исправить, кого-то спасти.
А Кроули помнил самую первую войну. И точно знал: ничего не исправить. И спасти никого нельзя.
Ты открываешь глаза в юной вселенной. Окидываешь её первым, удивлённым, любопытным взглядом. Она по большей части пуста — немного земли, немного воды — и нескончаемо много неба.
Ты оглядываешься — и видишь, что ты не один. У тебя есть братья и сёстры, такие же, как и ты, со светлыми лицами, от которых исходит сияние, с глазами, полными вдохновения. Ты поднимаешь взгляд ещё выше — и видишь Творца.
