Рискованное увлечение - Росс Джулия (мир книг .TXT) 📗
– Она была начитанна?
– Достаточно, – сказал Олден. – И у нее был живой ум. Мы страстно влюбились друг в друга. Нет ничего сильнее, чем первая юношеская любовь. Неопытное, не испорченное миром чувство на пороге возмужания. Я боготворил Эмили. Мы даже обменялись несколькими робкими поцелуями. Черт возьми, это было так волнующе… – В голосе у него была еле уловимая ирония над собой. Он откинул голову назад и прикрыл глаза. – Мой рот дышал неподдельным лиризмом, когда я притрагивался к ней. Все пело во мне от прикосновения тех девичьих губ – деликатных и легких, как крыло бабочки. Но я твердо решил щадить ее целомудрие, хотя своей милой сдержанностью она воспламеняла мои чресла, как искра трут. Я хотел на ней жениться.
Что было дальше, Джульетта знала и без слов. Она бы и сама сделала то же, будь у нее старшая сестра.
– Поэтому вы пошли к Грегори, чтобы излить ему душу?
Олден засмеялся, но с горчинкой в голосе. И своего рода грустной умудренностью.
– Грегори был очень вежлив. Он подчеркивал, что Эмили неподходящая партия для сына виконта. Он говорил, что мужчины нашего класса используют таких девушек для других целей. На мои возражения Грегори отвечал, что может это доказать. Эмили тогда было только пятнадцать. Через два месяца она носила его ребенка.
– И что с ними было потом? – спросила Джульетта, слыша, как стук лошадиных копыт мешается с тяжелым биением ее сердца.
– Ее отец пытался вызвать Грегори на дуэль, но мой отец обо всем позаботился. Учитель был уволен, и семью выслали в другое место. Ребенок умер еще в утробе – и к счастью, как, возможно, сказали бы некоторые. Год спустя Эмили вышла замуж. За вполне достойного человека, я полагаю. Вот такая история. – Олден криво усмехнулся. – Вы можете подумать, что я использовал это как предлог, чтобы потом соблазнять бесчисленное множество женщин. Странно, что я об этом вообще говорю. Раньше я никому не рассказывал, как меня предала самая первая в жизни любовь.
– Эмили?
– О нет, – сказал Олден, все еще с некоторой легковесностью. – Несчастное дитя ничего не могло с собой поделать. Сдержанность, которую она мне выказывала, была совершенно неподдельной. Но мой брат был очень настойчив. Нет, не Эмили – Грегори меня предал. Из-за его предательства я оказался в Италии и пробыл там долгое время. Но я все равно не переставал его любить.
– Естественно, – сказала Джульетта. – Он был вашим братом.
Солнце брызнуло сквозь кружево, когда Олден приложил руку к стеклу. Он подтянул створку вверх и закрыл окошко.
– Грегори сделал это из любви ко мне. Он хотел уберечь меня от ошибки в жизни. Потом я часто размышлял над этим. Как бы сильно я ни верил в искренность его мотивов, я понимал, что он обошелся с Эмили варварски. Он всячески противодействовал моему участию в ее судьбе. Простить это было чертовски трудно. Хотя задним числом я рассматриваю бегство в Италию как глупость и жалость к себе. Бросаться в объятия Марии, чтобы научиться быть таким же холодным и расчетливым, как Грегори? Это было ребячеством.
– Но как вы могли оставаться с ним в одном доме, после того как он соблазнил вашу первую любовь?
– Это было непросто. Но в то же время, надо признать, в какой-то степени он был прав. Если бы я сбежал с Эмили, это погубило бы нас обоих. Та щенячья любовь была лишена настоящей глубины. Наш брак обернулся бы катастрофой. Возможно, Грегори просто избрал детский способ, чтобы продемонстрировать это.
– Вероятно, первая любовь всегда обречена. В шестнадцать мы еще такие дети! Я бы не хотела вновь оказаться такой юной.
Олден внезапно рассмеялся:
– Боже упаси! Я тоже!
Они сидели в уютной тишине, словно с этим доверительным разговором их отношения переместились на новый уровень, когда больше не требовалось ничего пояснять вслух. Джульетте даже не нужно было выражать ему свое сочувствие и ужасаться тому, что содеял Грегори. Олден это уже и так понял.
– Что еще означает это ощущение безопасности, доверия – если не любовь?
– Насыщенность, – сказала Джульетта. – Вы сами так говорили, еще раньше.
– В самом деле? – удивился Олден. Его руки небрежно лежали на ящичке с грузом писем, бумаг и перьев.
– Во время нашего итальянского ужина вы объясняли, чем вам не нравится постоянство и почему вы добивались многих женщин. Вы сказали, что искали насыщенности, которой никогда не хватает.
– Смелые слова! Здорово же я себя натренировал, если уверовал в это!
– А теперь нет?
– Теперь я открыл для себя любовь, – сказал Олден. – Гораздо большую и более искреннюю страсть, по насыщенности не сопоставимую ни с чем. Раньше я никогда не испытывал ничего подобного. Вы можете этому поверить?
– Может быть. – Джульетта потупила глаза, почти боясь встретиться с ним взглядом.
– Это чувство атакует мое сердце, даже когда вас нет рядом. Я абсолютно убежден, что любая другая женщина будет только раздражать меня. Вы погубили меня, Джульетта.
Несмотря на волнение, она засмеялась:
– Погубила? Каким образом?
– Черт возьми, как ни ужасно это сознавать, но мои дни распутника закончились.
– Просто это знак того, что вы потихоньку впадаете в детство.
– Нет, – негодующе возразил Олден, – просто это знак того, что ко мне наконец возвращается разум.
– Вам легче, сэр! Моего вы лишили меня давно. С тех пор как я только положила на вас глаз, во время нашей первой встречи.
Джульетта отвернула лицо, хотя знала, что он ее изучает. Пристальный взгляд Олдена прошелся по экстравагантной шляпке, глубокому вырезу модного платья с облегающим лифом, расшитым перламутровым бисером и украшенным крошечными бантиками. Это ленивое обозрение, с исходившими от него микроскопическими волнами, вызывало в ней такое восхищение, что у нее дух захватывало.
Ее расцветшая кожа напоминала цветок, раскрывший лепестки, чтобы предложить свою ранимую сердцевину.
– Но вы любите меня, Джульетта.
Она кивнула.
– Стало быть, – сказал Олден, – мы с вами, восседающие здесь во всем нашем пышном убранстве, глупцы. Двое влюбленных глупцов.
– Но как мы можем быть уверены, что это действительно так? – настаивала она. – Ведь и вы, и я свои прежние чувства тоже принимали за любовь.
Олден снова сложил руки, словно сопротивляясь импульсивному желанию прикоснуться к ней.
– Сейчас это уже не та первая детская любовь. Она совсем непохожа на ту слепую страстную влюбленность, поначалу такую возвышенную и волнующую. Эта любовь – свободная и преображенная. Теперь, если по какой-то причине нам случится потерять друг друга, наша реакция тоже будет другой. Совсем не такой, как наша циничная реакция в ответ на утраты той – первой любви…
Джульетта не скрывала своего неподдельного удивления.
– Ваша реакция еще может называться циничной – но моя?
– А удалиться в Мэнстон-Мингейт, играть в шахматы с пожилой женщиной – это что такое? Не отсутствие ли потребности в сердечном общении? В вашем бегстве было не меньше цинизма, чем в моем приобщении к распутству. Кстати, кто была эта мисс Паррет?
– Мисс Паррет была компаньонкой моей бабушки. Она была героической женщиной. Мы с Китом ее обожали. Когда мы приезжали к ним, она была с нами по-настоящему доброй. После смерти бабушки мы расстались, и нам ее ужасно недоставало. Я знала только, что в конце концов она уехала в Мэнстон-Мингейт. Потом я убежала с Джорджем. Она была единственным человеком, кому я писала, не считая единственного письма к моей матери когда было уже слишком поздно.
– Значит, мисс Паррет знала название гостиницы, где вы останавливались?
Джульетта кивнула.
– И когда перестали приходить мои письма, она написала туда, чтобы справиться обо мне. В это время как раз произошло несчастье с моей матерью и Китом. Я выезжала на место происшествия в бурю и едва не утонула сама. У меня началось воспаление легких, и я была слишком слаба, чтобы передвигаться. Из гостиницы отправили послание с требованием заплатить за комнату и вывезти меня оттуда. Так мисс Паррет узнала о несчастном случае на переправе. И тогда же стало известно, что меня бросил Джордж и что мой отец от всего устранился.
