Леди и горец - Гарнетт Джулиана (чтение книг .TXT) 📗

Ангус зарыдал и закрыл лицо своей широкой грубой ладонью. Роб хорошо помнил эту поросшую рыжими полосками могучую длань, которая в детстве частенько вздымалась в воздух, опускаясь затем на ягодицы провинившегося чада; но если ребенок вел себя хорошо, эта же рука могла ласково взъерошить его волосы. А сколько раз эта рука обрушивала тяжелый меч на вражьи головы? Робу очень хотелось простить отца, отыскать в душе слова утешения, но в груди не было ничего, кроме злобы, безысходности и боли. Овладевшее молодым человеком отчаяние не замедлило сказаться на его неокрепшем здоровье. В глазах у него потемнело, предметы утратили былую четкость очертаний, и сознание стало медленно от него ускользать. Роб предпринимал отчаянные усилия, чтобы не поддаться начинавшемуся у него новому приступу лихорадки и не впасть в беспамятство; возможно, справиться с этим в одиночку ему бы не удалось, но тут он услышал хриплый, исполненный глубокого чувства голос, который проникал в его угасавшее сознание, настраивая на жизнь и заставляя функционировать в привычном ритме. Обращенные к Робу слова на гэльском языке имели акцент, который можно было безошибочно определить как английский. Роб прислушался.

— …Они сами избрали свой путь, — проговорила светловолосая заложница. — И если погибли, то пошли на смерть по собственной воле. Я свидетельствую, никто их к этому не принуждал.

Роберт прищурился, чтобы лучше ее видеть. Она по-прежнему сидела на лошади — небольшом лохматом шотландском пони, — прижимая к груди маленькую рыжеволосую девочку. Взгляд зеленых глаз всадницы, на который сразу же напоролся Роб, был прямым, открытым и излучал сочувствие. Роб, пораженный тем, что ему выказывает сочувствие заложница, которая усилиями его отца и братьев была отторгнута от родной семьи, решил присмотреться к ней повнимательнее. Она выглядела утомленной; одного башмака у нее не было, чулки изорвались. Волосы от долгой скачки разметались по плечам, на щеке виднелись потеки грязи. Однако Роб не мог не заметить, что она прехорошенькая. Волосы у нее были цвета пшеницы и переливались, как шелк, нависая над горделиво изогнутыми арками бровей; губы алые, чувственные, нос прямой, как у римской патрицианки. Что и говорить, она была очаровательна. Роб не помнил, как снова оказался на ногах; он продолжал рассматривать женщину, но теперь уже стоя. Маленькая девочка, которую она держала на руках, опасливо выглядывала из складок пледа. Ее рыжие кудряшки были яркими, как пламя. Она с ужасом смотрела на Роба своими невинными голубыми глазами. Роб даже попятился. Он не привык, чтобы малыши смотрели на него, словно на пугало. Даже в войнах с англичанами, где жестокость считалась нормой, он ни разу не обидел дитя и, уж конечно, не поднял на него руку. Тем не менее эта маленькая девочка взирала на него с таким недетским предчувствием беды, что он от стыда чуть сквозь землю не провалился. Потом он снова переключил внимание на женщину. Ее взгляд не выражал осуждения — одну только мрачную покорность судьбе, но это тоже выбивало его из колеи, как и страх в глазах девочки. Непонятно только, почему они на него так смотрят? Ведь эта женщина и маленькая девочка, которую она прижимает к груди, заложницы. А как известно, заложников, особенно знатных и богатых, убивают редко. Он по крайней мере им вреда не причинит. И другим не позволит. Он отвел от женщины глаза и отвернулся — от всех: от нее, от ребенка, от отца… Его охватило чувство безысходности и беспомощности — ведь он не сумел защитить тех, кого любил. А раз так, разве в силах он защитить заложниц? Впрочем, что бы он сейчас ни делал, что бы ни предпринимал, смерть уже сняла свою жатву. И опять в выигрыше оказался Аргилл. Роб направился в жилые постройки замка. Так же уныло, повесив голову, вслед за ним побрела старая гончая. После ухода Роба во дворе ничего не изменилось. Только ветер задул еще сильнее, завывая, играя краями сине-зеленых пледов и теребя лошадиные попоны. Собравшимися во дворе овладела тоска. Джудит еще крепче прижала к себе Мейри, поплотнее закутав ее пледом. Хотя девочка не сказала ей ни слова, Джудит не могла отделаться от ощущения, что ребенок мысленно взывает к ней о помощи. Какое-то время Джудит питала надежду, что в замке они будут в безопасности, а сын лэрда, если случится что-нибудь непредвиденное, придет им на помощь. Она видела в его глазах боль, слышала, как он осуждал отца за смерть братьев, и полагала, что он способен на сочувствие. Но после того как он неожиданно удалился, ее надежда растаяла, словно предрассветный туман, и она поняла, что надеяться отныне может только на себя и что на доброе обращение им с девочкой рассчитывать не приходится. Только сейчас она осознала, где находится. Это был печально известный замок Кэмпбеллов из Лохви, чей разбойничий клан отличался слепой преданностью графу Аргиллу. Путем несложных умозаключений Джудит пришла к выводу, что их похитителя зовут сэр Ангус и что недаром его прозвали Рыжий Дьявол. Что же касается того парня, которого Ангус называл Робби, то это Роберт Кэмпбелл, личность тоже в своем роде легендарная. Поговаривали, будто прежде он прозывался Дьявольское Отродье, но потом за свои подвиги был возведен на поле боя в рыцарское достоинство и получил куда более благозвучное имя и титул лэрда Гленлиона. Впрочем, каким бы благозвучным имя Гленлион ни было, оно переводилось с гэльского как «лев долины», а это означало, что они с Мейри попали в логово хищников. Ничего хуже и вообразить себе невозможно. Замок Лохви представлял собой мощную крепость, выстроенную на скалистом мысе, вдававшемся в воды озера Аве меж двух высоких гор: Бен-Крухан и Пасс-Брандер. Главная башня четырехугольной формы бьша сложена из скального камня в четыре этажа и своей зубчатой вершиной, казалось, упиралась в небо. Пробитые в стенах башни окошки-бойницы походили на маленькие припухшие глазки злого великана. Замок опоясывали высокие каменные стены с воротной башней, где находились массивные дубовые ворота и подъемный мост. С обеих башен открывался вид на болота, за которыми стеной стоял лес. До леса была примерно миля, таким образом, всякий, кто, миновав подлесок, выезжал или выходил из леса, оказывался на открытой местности и неминуемо был бы замечен с наблюдательной площадки главной башни, а чуть позже — и с башни воротной. Обессилевшая от усталости, страха и терзавшей ее неопределенности, Джудит следила равнодушным взглядом за тем, как лэрд, поднявшись на ноги, разговаривал со своим доверенным слугой — пожилым человеком с узким лицом и запавшими глазами. Управляющий смотрел на лэрда неласково, но последний, сделав вид, будто не замечает этого, спокойным голосом повторил сделанное им прежде распоряжение: — Фергал, отведи заложников в главную башню. А потом пошли гонца к Аргиллу. Пусть поставит графа в известность, что мы выполнили его поручение, хотя… хм… и дорогой ценой. Два последних слова лэрд произнес хриплым шепотом, напоминавшим скрип старой оконной створки. Джудит прикрыла глаза и подумала, что лэрд Лохви, несмотря на всю его злобу и кровожадность, перед лицом постигшей его утраты все же заслуживает сострадания. Потом она вспомнила светловолосого паренька по имени Дирмид — такого веселого, полного жизни, доброжелательного, и прочла молитву за упокой его души и души его братьев, павших вместе с ним в бою. Затем она помолилась за малютку Мейри, чья судьба находилась в руках лэрда. Стоило ей подумать о том, что со временем их с Мейри отдадут графу Аргиллу, как по телу у нее побежали мурашки. Граф Аргилл пострашнее старого лэрда, и Джудит понимала, что необходимо каким-то образом ускользнуть от своих похитителей до того, как ужасный граф затребует их с Мейри к себе.

Глава 4

Роб сидел в большом зале замка и смотрел на плясавшие в зеве очага алые и оранжевые языки пламени. В зале за исключением двух-трех слуг никого не было. Длинные столы и дубовые скамьи стояли вдоль стен, где метались неясные тени и отблески пламени. В зале стоял застарелый запах пищи и подгоревшего рыбьего жира, которым заправляли светильники. К этому запаху обитатели замка, включая Роба, давно привыкли и просто не замечали его. Роб перевел взгляд на виски, плескавшееся на дне серебряного стаканчика. Он осушил уже пять таких стаканчиков, но виски не облегчило снедавшей его душевной боли и не избавило от охватившей все его существо леденящей пустоты. Прошло уже семь дней с тех пор, как тела его братьев перевезли с поля боя в замок. Самые тяжелые семь дней и ночей в его жизни. Он помнил, как стенали и рыдали женщины, когда телеги с мертвыми телами въехали во двор. Мрачное это было время. А потом похороны. Они все время стояли перед его мысленным взором. И ни виски, ни пьяный беспробудный сон не способны были стереть их из памяти. Сначала на фамильное кладбище в составе похоронной процессии прибыли заплаканные вдовы и сироты, потом привезли гробы. Под доносившийся из часовни заунывный погребальный звон пришел священник со святыми дарами и прочел заупокойную молитву. Стоявшие вокруг люди из клана Кэмпбелл раздавали милостыню и жертвовали на церковь, чтобы клирики чаще молились за спасение душ убиенных братьев… В общем, ритуал знакомый, но всегда печальный и тягостный. В очаге треснуло прогоревшее полено и, рассыпая вокруг себя искры, распалось на части, превратившись в кучу полыхающих угольев. Роб открыл глаза и снова посмотрел на огонь. Но он видел перед собой не угли и пламя, а сильных молодых людей, которые, оставив всех тех, кто их любил, отошли в вечность и покоились ныне под резными каменными надгробиями. Он даже различал их лица в огненных языках. Вот Дирмид, вот Дункан — самые младшие, самые любимые… Он слышал их смех. А потом увидел Кеннета… Роб с такой силой сжал серебряный стаканчик, что погнулись края. Скорбь все не отпускала. Смерть в этих краях — дело обычное, но Роб и помыслить не мог, что она заберет всех его братьев сразу, превратив замок в склеп и заставив слуг красться вдоль стен с таким видом, как если бы они боялись разбудить мертвецов. Похоже, впрочем, они боялись не только мертвецов. Роб неоднократно ловил краем глаза их настороженные взгляды, которые они бросали в его сторону, будто ожидая от него вспышки ярости или, хуже того, побоев. Напрасно; он мог бы во всеуслышание заявить, что все они в полной безопасности и что никаких чувств, кроме скорби, он не испытывает. Внутри у него была ледяная пустыня, и иногда им овладевало странное ощущение, будто он тоже умер и встретился на том свете с братьями. Его внимание привлек жалобный вой, и он по привычке протянул руку, чтобы потрепать по ушам старую гончую — единственную живую тварь, которая по-настоящему была к нему привязана. Старый пес давно не охотился, так как бегать, как прежде, уже не мог, хотя храбрости и преданности ему было не занимать. Поскольку Цезарь почти все время проводил у очага, Робу, чтобы затравить оленя или дикого вепря, приходилось брать с собой на охоту других собак — посильнее и помоложе. Роб подумал, что в последнее время он, как и Цезарь, тоже стал засиживаться у очага, хотя не был ни стар, ни немощен. Наклонив серебряный стаканчик с виски, Роб задумчиво следил за тем, как ароматная золотистая жидкость переливалась через край. Вот его лекарство — целебный бальзам, он помогает пережить день и забыться сном ночью. Впрочем, Роб хорошо знал, что виски приносит лишь временное облегчение, а то и вовсе не приносит. Между тем жизнь в Лохви продолжалась, и как бы ни было Робу тоскливо и одиноко, он знал, что рано или поздно ему предстоит взвалить на плечи ее бремя и брести дальше. Кстати, продолжалась жизнь и в его поместье Гленлион, которое он покинул, чтобы попытаться отговорить отца и братьев от задуманного ими рискованного предприятия. Впрочем, бешеная скачка среди ночи с кровоточащей раной в бедре тоже была авантюрой: опасной, поскольку рана едва его не доконала и, того хуже, бессмысленной, так как преуспеть в своей миссии ему не удалось. Поместье Гленлион Роб получил в награду за участие в битве при Саттон-Бэнке, когда английский король Эдуард II потерял большую государственную печать, а его рыцари бежали с поля боя подобно зайцам, преследуемым гончими. Тогда шотландцам удалось захватить в плен графа Ричмонда и великого коннетабля Франции сьера Анри де Сюлли. Победа была полная, и король Роберт Брюс торжествовал. Вот тогда-то опьяненный успехом и вином Брюс проявил невиданную щедрость, сделав Роба владетелем Гленлиона — длинной узкой полоски земли, имевшей местами в поперечнике не более двадцати футов. Теперь дом Роба был там, хотя надо признать, что жить в своем новом доме ему почти не доводилось. Три года он провел в английской тюрьме, оказавшись по собственной глупости в заложниках. Так что судьба заложника была ему знакома не понаслышке. Роб мысленно перенесся к маленькой наследнице знатного рода и женщине, которая ее опекала. Он не видел их с того самого дня, когда отец привез их в замок. Аргилл прислал с гонцом послание, в котором просил Ангуса держать заложниц у себя до тех пор, пока ему не будет угодно перевезти их в свой замок. Будь он проклят, этот Аргилл! Зная, какой ценой достались Кэмпбеллам заложницы, он даже не позаботился убрать у них из-под носа это живое свидетельство понесенной ими утраты. Насколько Роб знал, Аргилл собирался выдать девочку замуж за своего сына, что позволило бы ему со временем претендовать на владения клана Каддел. Но девочке всего пять, и пройдут годы, прежде чем ее можно будет повести к венцу. Ну а пока… Похоже, пока она будет жить со своей нянькой в замке Лохви. А эта нянька — вдова Кеннета Линдсея. По словам Фергала, вдова Линдсей, защищая свою питомицу, дралась как десять злых волков. Потому-то ее и прихватили вместе с девочкой. Во-первых, чтобы не тратить зря время, отрывая их друг от друга, ну а во-вторых… во-вторых, потому что должен же кто-то ухаживать за ребенком. Роб готов был держать пари, что эта мысль пришла в голову одному из его братьев, что и неудивительно, поскольку Ангус вряд ли до этого додумался бы. А между тем это имело смысл. И уход за ребенком тут не главное. Помимо всего прочего, вдову можно было обменять на одного из военнопленных или добиться в обмен на ее освобождение каких-нибудь уступок со стороны клана Каддел. Наконец, за нее можно было потребовать выкуп. Роб знал, что послание с такого рода предложениями уже составлено, а переговоры с кланом Каддел должны начаться в ближайшее время. Если Кадделы согласятся на переговоры, подумал Роб, то, вполне возможно, вдовушка скоро обретет свободу. Старая Мэгги клялась, что видела, как вдовушка разгуливала по комнате кругами, причем двигалась она, если верить старой Мэгги, все время забирая влево, то есть обратно движению солнца. А это, как известно, дурной знак. Более того, старая Мэгги утверждала, что так — по кругу, да еще справа налево — разгуливают только те, кто занимается черной магией и волхвованием. Фергал с ходу отверг подобное предположение, заявив, что у вдовы слишком светлые для ведьмы волосы. Между старой Мэгги и Фергалом разгорелся спор. Роб был тому свидетелем, хотя молчал и в разговор не вмешивался. Мэгги и Фергал готовы спорить по любому, даже самому пустячному поводу, тем более когда речь идет о колдовстве и черной магии. И они наскакивали друг на друга, как собаки, которые не поделили кость. Вытянув ноги к огню, Роб наблюдал за тем, как буйное прежде пламя постепенно теряло силу и угасало. Что ж, ведьма эта женщина или нет, но ей удалось разбудить в его душе целый сонм самых противоречивых чувств, главными из которых были антипатия и любопытство. Он хорошо помнил, как изящно она поворачивала голову и как смотрела на него своими зелеными кошачьими глазами, в которых проступало какое-то сильное чувство: то ли осуждение, то ли надежда — он не мог точно сказать. Глотнув еще виски, Роб посмотрел на почти опустевший стаканчик и скривил рот в горькой усмешке. «Напрасно я не поехал с ними…» Этот уже хорошо знакомый рефрен снова прозвучал у него в мозгу и повторялся снова и снова — с каждым разом все громче. Казалось, в голове у него забили в набат. Роб поморщился, как от зубной боли, и, пытаясь прогнать наваждение, сказал себе, что ничего хорошего из этого не вышло бы — еще одна смерть, вот и все. Он знал об этом, Фергал знал об этом, и только Ангус Кэмпбелл упорно отказывался это признать. С тех пор как старый лэрд вернулся с заложниками в замок, он стал похож на взбесившегося быка — по поводу и без повода набрасывался с руганью или с кулаками на всякого, кто имел несчастье встретиться ему на пути. Когда же он смотрел на Роба, его взгляд, казалось, начинал дымиться от эмоций — столько упреков, укоризны и горьких слов за ним скрывалось. Хотя он больше ни разу не высказал своих обвинений вслух, они проступали в каждом его взгляде, в каждом движении. Гленлион должен был поехать вместе с ними. И хотя здравый смысл и разумные речи Фергала, казалось бы, должны были убедить его в обратном, Роб, как ни странно, соглашался с отцом. В голове у Роба поселилась пульсирующая боль, которую невозможно было ни изгнать, ни облегчить. Даже виски не помогало — сколько ни пей.