Трав медвяных цветенье (СИ) - Стрекалова Татьяна (книги полные версии бесплатно без регистрации .txt) 📗
– Вот то-то и оно… – уныло вздохнул Стах. – Потому и еду. Ехал, то есть. Теперь-то обождать придётся… – он обернулся и подтянул тулуп, укрывая Василя.
Василь лежал, как неживой. В полуприкрытых, будто плёнкой застланных глазах отражалась неясная высь.
– Долго ещё? – спросил Иван.
– Да нет… – Стах закрутил головой, следя за мелькающими сквозь ветви сизыми просветами.
– Да вон она, уж видна, – подал голос молчаливый Хартика, – сосна-то…
Рукавицей он указал в темноту. Гназды молча проследили за ней – и переспросили:
– Сосна?
– Сосна, – кивнул Харитон. – Вон, макушка ломаная…
Гназды почтительно повздыхали:
– Ну, и глаз у тебя, товарчу!
Тот хмыкнул:
– Да я и не глядя знаю, где свернуть…
И точно. Свернули. Только тускло серела впереди расплывчатая полоска, не будь её – как в чернила бы окунулись. Но полоска тлела где-то под глухо бухающими копытами, порой еловые лапы проползали по склонённым головам и покорным спинам, а за шиворот обваливался ком снега – и это убеждало, что вокруг не мир иной, а обычный лес, а впереди обычный путь, который рано ли, поздно кончится. Хотя тишина стояла потусторонняя. Разве что потрескивало временами: то ли ветки, то ли мороз…
Фролу тишина пришлась не по сердцу. Что, в самом деле, за гробовое безмолвие – прямо мурашки пробирают. Он поёрзал в седле, покашлял. Потрепав рукавицей лошадь по загривку, негромко заметил:
– Волков-то не слыхать… я к тому, что пороху мало…
– Так чего им тут? – пожав плечами, небрежно обронил Харт. – Заняты…
Фрол быстро зыркнул по сторонам и понизил голос:
– Стары люди говорят, у волкулаков так заведено. Кого съедят – тот ихний… Вот про какое воинство-то кошка поминал… Прикопать бы нехристей, да не до того…
– Все под Богом, – угрюмо изрёк Иван. – Кресту твоему поклоняемся Владыко… – в задумчивости проговорил он слова молитвы и размашисто перекрестился. Вслед за ним – остальные. Стах осенил знамением Василя. Лес вокруг пощёлкивал множеством ночных звуков.
– Иди с крестом – ничего не страшись… – добавил старший. И опять обступила шепчущая тишина. Что, конечно, лучше пурги. Снег мерно хрустел под копытами.
– Ничего, – вымолвил наконец Стах, сквозь хруст и густой морозный воздух прислушиваясь к дыханию Василя. – Тут покой нужен, пища добрая, красное вино. Уж мы с Лалой братца вы́ходим…
Азарий вспыхнул:
– Мы с Лалой… – едко передразнил, дёрнув головой. – Может, мы́ с Лалой? Уж как-нибудь без тебя справимся. А ты со своей драгоценной поедешь разбираться! И если жива – привезёшь!
Стах тоже вспыхнул и дёрнул головой. Подавшись к Зару, даже рот раскрыл – но только зря ледяную струю хапнул. Сказать нечего. Да и что толку – говори, не говори… И вообще – не до разговоров: Василь ранен…
– Что ты сразу о плохом, Азарие? – примирительно встрял Фрол и, кривясь, усмехнулся, – жива…
– А ты сразу о хорошем, – съехидничал Зар и проблеял, – померла…
– Ну-ну, ребята, – усмехнулся Иван, – не время, не место цепляться. Поживём – увидим.
И обратился к меньшому:
– Ты бы, Стаху, поведал, каким чудом тебя тесть нашёл? Как письмо-то к тебе попало?
– Да Харитон привёз, – пожал плечами тот.
– Верно. Я, – подтвердил Харт.
– А к тебе как?
– А мне передал Жола Вакра…
С ближней ёлки сполз и рухнул пласт снега. И неудивительно: когда разом вздрогнут четыре здоровых мужика, тряхнёт не только ёлки.
– Что?! – дружно изумились Гназды. – Жола Вакра?
Стах с испугом глянул:
– А что?
– Что-что! – всклокотали братья.
Иван сокрушённо промолвил:
– Неделю назад Жола Вакра пребывал в Гназдовой крепости и не торопился её покидать… Давно письмо-то получили?
– Вчера…
– Не мог же он раньше нас сюда попасть! – зашумели Гназды. – И про дочку словом не заикался!
– Неладно, – отметил Иван. – Ты сам-то видел его?
Харитон покачал головой:
– Нет. Парнишка наш передал. Но я его выспросил, что да как. На санях, говорит, мужик в шубе подъехал. Широкий, невысокий, с пегой бородой.
– Похоже, – заметил Фрол.
– Похоже-то, похоже, – пробормотал старшой, – да мало ль на свете пегих бород… Жола – тяжёлый: легко с места не рванёт…
– А если не Жола, тогда тать, – пошли толковать Гназды. – Знал, что Жола нам свой. И как про меньшого проведал? И зачем встрял?
Стах безвольно опустился в сани. И пока рассуждали братья, ни слова не молвил. И только когда были высказаны все домыслы, и повисло удручённое молчание, приподнялся вновь, и жалкая надежда просквозила в голосе:
– Но даже если не Жола… ведь это всё равно могло оказаться правдой?
– Могло, – подумав, согласился Иван.
Младший глянул коротко и голову уронил.
– Оно, конечно, грех кому смерти желать… – сочувственно посмотрел на него старший. И добавил:
– Только враги же…
Надежда, что ещё с вечера парила над головой Стаха и блистающим оперением освещала весь утренний путь, осторожно опустилась на плечо и с жалостью заглянула в глаза. Минувшей ночью они с Лалой еле заснули, взбудораженные письмецом, что перед закатом притащил к ним окутанный морозным облаком Харт. Он долго отогревался у жаркой печки, с заиндевелых усов капало. Грамотку вручил не сразу – сперва молчком борща похлебал. И то сказать – ради особого случая, все дела побросав, не поленился в лесной студёный путь: коня запряг, в сани поклажи нагрузил: уж коль ехать, так не попусту, запас всегда пригодится: что когда обещал – вот и кстати… Воз привёз – вздохнуть требуется. Стах с Лалой, тоже молча, сидели с ним за столом и ждали, что скажет. Чуяла душа – неспроста приехал.
Что за новость – Хартика в целом знал, хоть грамотку и не распечатывал: не ему грамотка – Стахию Трофимычу. Так и начертано, со всеми прилагающимися росчерками и загогулинами: видно, что сведущий человек писал. Не сам тесть. Но печать тестя. Печать Харитон хорошо знал. А её Дормедонт Пафнутьич столь ревностно хранил, что никакой тать, кроме него самого, не доберётся.
– Поглядим, что понаписал… – пробормотал удивлённый Стах, ломая печать. Харт всё ещё помалкивал, пряча глазки и улыбки. Хорошо, что с порога не объявил. А то б и про борщ забыли.
Когда прочёл Стах витиеватые письмена на хрусткой и весьма помятой бумаге – долго сидел неподвижно, в неё вперившись и боясь шелохнуться: а ну, развеется видение! Затем, силы подсобрав, медленно повторил во всеуслышание:
«Дражайший зять наш Стахий Трофимыч Гназд! Должны довести до вашего сведения тяжёлое и сокрушившее несчастное наше семейство происшествие, отчего ныне пребываем в слезах и печалях, ибо в день десятый месяца февраля единокровная наша дщерь почила в бозе, отойдя в мир иной. Просим со всею открытостью и почтением, любезный зять, поспеши проститься с усопшей, ибо бренное тело держим на холоду в ожидании твоего приезда, и, ежели не сможешь прибыть, будем в горькой тоске, которая и так снедает нас до того, что усугубляться некуда.Пред лицом великой скорби да забудутся былые распри, и единственно хотелось бы заключить тебя, бесценный зять, в родственные объятия и пожелать благополучия и здоровья, на том да пребудет с тобой всемогущий Господь.
Писано в день десятый месяца под вечер в пятом часу писарем села Гущина со слов преданного твоего тестя Дормедонта, сына Пафнутьева, и заверено его печатью».
Евлалия бессильно сползла на лавку.
Харитон только усмехнулся:
– Да. Именно это парнишка и передал.
– Так ты знал, разбойник, и молчал! – вскричал Стах и ударил его в плечо.
– Ты погоди радоваться-то, - урезонил дружка Харт. – Какая дщерь-то, не сказано. Чудно́. Почему бы Дормедонту сразу не уточнить, мол, супруга твоя верная? Или хотя бы сестра меньшая?
Верно. Столь блистает порой оперение птицы-надежды, что застит взор. Тенёт не замечаешь.
– Чудно́-то, чудно, – нервно затеребил макушку Стах, и невзначай вцепился в клок волос, словно в разноцветный сверкающий хвост, ибо не хочется отпускать её, птицу. – Да что возьмёшь с сокрушённого родителя? Позабыл…
