Проигравший из-за любви - Брэддон Мэри Элизабет (читать книги полностью .TXT) 📗
Наконец, она рискнула задать вопрос доктору Олливенту, вопрос, так долго терзавший ее.
— Дом на Фитсрой-сквер сдан кому-то, я полагаю, — проговорила она, — и старая мебель, выбранная папой, продана?
— Нет, Флора, все осталось без изменений. Я бы не стал делать ничего без вашего разрешения. Все там находится в том же виде, в котором было тогда, когда вы жили там. Когда у вас будут силы думать над этими проблемами, вы решите, как быть с теми вещами.
Это взволновало ее больше, чем вся его доброта и внимание.
— О, как великодушно с вашей стороны, я благодарю вас за это всем сердцем! — воскликнула она. — Я хочу увидеть комнаты такими же, какими они были, когда я и папа жили в них.
— Мне бы хотелось вернутъся домой на Фитсрой-сквер, как только я выздоровлю, — добавила она после минуты раздумий.
— Что, Флора! Жить одной в таком большом доме, который даже во время присутствия там вашего отца казался похожим на казарму.
— Я бы никогда не была одинокой там, — ответила она задумчиво, — я бы думала, что папа находится со мной!
— Моя любовь, это безумие, — сказал доктор серьезно. — Мы не можем жить с духами умерших. Жизнь предназначена для живых, надеющихся.
— У меня никогда не будет больше надежд.
— Флора, имеете ли вы представление о той боли, которую причиняете мне, говоря подобным образом. Я думаю, что заслуживаю нечто большее от вас.
— Вы имеете в виду то, что я должна быть благодарна вам? — спросила она, глядя на него задумчиво своими большими глазами, — благодарна за то, что вы так много заботились обо мне, когда я была больна, за то, что вернули меня к жизни, в которой у меня нет ни единой радости и надежды?
— Я сомневаюсь в том, что меньшая забота могла бы спасти вас.
— И я должна быть благодарна вам за это? Бог хотел забрать меня, возможно, забрать к моему отцу, а вы мешаете ему и его состраданию.
— Нет, Флора, если бы Бог хотел, чтобы вы умерли, то он вряд ли бы поддерживал в моем сердце любовь, любовь столь сильную, что она смогла спасти вас, когда наука была уже бессильна.
В ответ Флора только вздохнула. Она слушала его слова о любви почти с полным равнодушием. Разве важно, любят ее или ненавидят. Та любовь, которую она желала завоевать, сейчас была потеряна для нее.
Ничего не могло быть лучше для ее выздоровления, чем тихий и размеренный ход жизни в доме на Вимпоул-стрит. Как только Флоре стало значительно лучше, доктор начал делать все возможное для того, чтобы развлечь ее: купил книги и журналы, рассказывал о событиях в светской жизни, которая могла бы заинтересовать даже самого скучного человека, говорил о величественном и стремительном прогрессе цивилизации. Доктор пробудил в ней некоторый интерес к политике и когда какой-либо важный вопрос обсуждался в газетах, он пытался объяснить ей суть дела и читал ей мнения двух или трех политиков в разных журналах. Словом, хотя он и был очень осторожен в вопросе возобновления их занятий по классическим и естественным наукам, доктор понемногу обучал ее и она становилась все более и более оживленной в его обществе, не теряя при этом своего детского обаяния.
Как всякая женщина, она чувствовала благодарность к нему за столь сильную любовь по мере того, как шло время, боль утрат постепенно отступала от нее. Миссис Олливент лечила ее мягкой материнской привязанностью, возможно, в этом и было что-то размеренное и педантичное, но старая леди была искренна в своих чувствах. Многие комнаты, оставшиеся неизмененными с того дня, как в них была доставлена мебель из. Лонг-Саттона, приобрели, сейчас более радостный и живой вид и все это было сделано для Флоры. В один из дней доктор купил стереоскоп с многочисленным количеством слайдов, изображающих различные места в Европе. Он выбрал для девушки также новое пианино с розовой шелковой обивкой сзади и бронзовым орнаментом. Доктор заменил старенький коврик перед камином на новый, сделанный из белой овечьей шерсти. Он купил пару небольших кресел в мебельном магазине на Вигмор-стрит, старые же кресла из Лонг-Саттона отправил на склад старых вещей. Доктор редко проводил свой день без того, чтобы не найти дрезденскую или римскую вещичку и не принести ее вечером Флоре. И если получал взамен слабую, едва заметную улыбку, то все его заботы были более чем вознаграждены.
— Я едва узнаю комнату, — сказала миссис Олливент. — В дни моей молодости люди не превращали свою гостиную в магазин игрушек, однако это выглядит очень мило, моя дорогая, и если это доставляет удовольствие вам и Гуттберту, то и я должна быть довольна. Это больше ваш дом, чем мой.
— О, миссис Олливент, я лишь гость.
— Нонсенс, моя любовь, постепенно этот дом станет вашим. Я с надеждой смотрю на тот день, когда это произойдет, так же, как и Гуттберт, и я очень рада видеть, что он ради вас украшает дом. Но хоть он и делает все по своему усмотрению, он никогда не сможет обставить свой кабинет лучшей мебелью, чем та, что была привезена мной из Лонг-Саттона.
По мере того, как ее разум медленно пробуждался от всепоглощающей печали, Флора стала понимать, что в этом доме к ней относятся как к будущей жене доктора Олливента. Ни единым словом он не обмолвился об этом, но в его голосе были нежность и забота, предвещающие в дальнейшем перейти в чувство власти над ней. Он говорил с ней так, как будто Флора была его собственностью. Он консультировался с ней о своих жизненных планах, посвящал ее в свои секреты, пытался даже заинтересовать ее своей профессиональной карьерой.
Флора вспомнила ложе умирающего отца, тот торжественный момент, когда их руки соединил Марк Чемни; чье пожелание должно было быть священно. Но то было не просто желание, а скорее требование. Могла ли она своенравно не выполнить его?
Любви к этому доброму и верному другу она не питала. Разве не он вошел в ее жизнь, как пророк несчастий? Он говорил ей, что ее возлюбленный может оказаться обманщиком, что ее отец умрет в расцвете сил, и, оба предсказания обрушились на нее. Было ли возможно, чтобы после этого она могла любить его? Ей было жаль его в тот летний день, когда они стояли на церковном дворике в Тэдморе, когда он раскрыл перед ней всю глубину своих чувств. Она жалела его и сейчас. Такая преданность заслуживала ее жалости, но она полагала, что любит его сейчас не больше, чем тогда, когда Уолтер был жив, и жизнь казалась ей прекрасней, чем сад с розами.
Она взглянула на свое черное платье, как на защиту. Со дня смерти отца не прошло еще шести месяцев, поэтому не могло быть и разговоров о женитьбе еще в течение долгого времени. Так она закрыла глаза на свое будущее и позволила жизни идти своим ходом подобно тому, как течет река в пасмурный день: не блистая, не переливаясь на солнце, просто тихо направляясь в далекие моря.
С того времени, как доктор Олливент рассказал, что дом на Фитсрой-сквер по-прежнему принадлежит ей, желание девушки увидеть его усилилось. Он должен выглядеть таким же, каким был в те счастливые дни, которые никогда не повторятся снова. Это было бы похоже на возвращение в старую жизнь, — она могла увидеть свои комнаты, которые были свидетелями ее радости.
В первый же раз, когда Флора отправилась на прогулку в комфортабельном экипаже доктора в один из солнечных мартовских дней, она потребовала от Гуттберта доставить ее на Фитсрой-сквер.
— Моя дорогая Флора, вы еще недостаточно сильны для такого визита.
— Напротив, у меня достаточно сил, чтобы съездить куда-либо. Вы не знаете, как сильно я хочу увидеть старый дом. Ведь это так близко!
— Я боюсь не расстояния, а болезненных чувств, которые могут возникнуть у вас.
— Они причинят мне не больше вреда, чем обманутые надежды. Я уже настроилась на то, что вы должны отвезти меня туда, как только я поправлюсь настолько, что смогу выходить из дома.
— Будьте рассудительной, моя дорогая. Позвольте мне провезти вас вокруг Парка.
— Я ненавижу Парк.
— Очень хорошо, Флора, я полагаюсь на силу вашего духа, — сказал доктор и дал распоряжение кучеру.
