Всё, что любовью названо людьми - Фальк Макс (книги хорошего качества .txt) 📗
Распахнулась дверь, впуская из тёмных сеней поток морозного воздуха. Кроули поднял плечи, сунул руки в карманы и сдвинулся в сторону, не отлипая от печи.
— Благослови Бог, милостивые государи! — громко поздоровался вошедший, укутанный в такую косматую шубу, что был совершенно неотличим от медведя. — Дал же чёрт погодку — так и метёт, так и метёт!
Кроули поморщился. Каждый раз, когда на него сваливали ответственность за какую-то неприятность, он чувствовал одновременно злорадство и глухую досаду. Нет чтоб кивать на Бога, который создал такой паршивый климат!..
— И вы будьте благословенны, — Азирафель приподнялся, радостно улыбаясь навстречу. — Хотите чаю?
— Не откажусь! — объявил медведь, распахивая шубу и усаживаясь за стол. — Мы люди дорожные, без фасонов. С позволения вашего высокородия, благородия или высокоблагородия, прошу пардону, не знаю, как честь ваша — титулярный советник Прохор Васильич Полозков, проездом из Петербурга.
— Очень рад, — Азирафель протянул ему руку, и его ладонь утонула на мгновение в широкой лапе, которая высунулась из рукава шубы.
Кроули ни знакомиться, ни приветствовать медведя не стал, только неприязненно наблюдал за ним сквозь очки, не двигаясь с места.
— А выговор у вас не местный, — объявил Полозков, притягивая к себе чашку.
— Английский, — скромно сказал Азирафель. — Мистер Фелл, если вам угодно.
— А лошадей, разбойники, говорят — нет, — сказал Полозков, с шумом отхлебнув из чашки. — Знаю я, как их нет — слупить хотят побольше. Дадут тройку, возьмут как за шестерых. Да что дадут! Клячи — дрянь! Одна кривая, другая хромая, третья полумёртвая. Как в горку, так вылезай и иди пешком, словом, тьфу, а не лошади. А что, сударь, — понизив голос, он поближе наклонился к ангелу, — что тут у вас за немец в виде атланта?
— Какой немец? — переспросил Азирафель.
— Да вот же, печь подпирает, — он кивнул на Кроули. — Застрял тут, небось, думает, кой-чёрт его занесло в такую глушь от родных кренделей?
Азирафель смущённо кашлянул. Кроули не пошевелился, но чашка в руках Полозкова вдруг подпрыгнула и грохнулась на пол, разбрызгав осколки. Азирафель кашлянул снова, предупредительно.
— Вот же неприятность какая, — искренне огорчился Полозков. — Только собрался водочки для согрева плеснуть.
Он ногой отодвинул от себя осколки, шумно вздохнул.
— Куда, сударь, едете, позвольте полюбопытствовать? — спросил он.
— К господину Вознесенскому, — охотно ответил Азирафель.
— А!.. Так это в Елизаровку, что ли? — обрадовался Полозков. — А я только оттуда! Мы со Степаном Андреичем вместе по службе продвигались, всячески вам его рекомендую, превосходный, сударь мой, человек!
Он вдруг таинственно заулыбался, глядя на Азирафеля. Азирафель вежливо улыбнулся в ответ.
— В Елизаровку, значит, — значительно добавил Полозков, сделав ему знак бровями. — Эх, молодость!.. Будь я в ваших годах, я бы вот так же — мчался, сломя голову, не разбирая дороги.
— Я вас не понимаю, — учтиво сказал Азирафель.
— Холостой человек непременно должен жениться, — уверенно сказал Полозков. — С хорошей женой ему дома будет веселье, с дурной он начнёт беспрестанно ссориться — следовательно, от скуки никогда не умрёт.
Азирафель внимательно молчал, ожидая пояснения, но не дождался.
— И далеко ли до Елизаровки? — спросил он.
— Вёрст тридцать, — всё тем же таинственным тоном сказал Полозков. И спросил, наклоняясь к Азирафелю: — К кому сватаетесь?
Кроули негодующе фыркнул.
— Будьте здоровы! — тут же громко отозвался Полозков. Кроули не пошевелился. — Дай вам Бог здоровья, говорю! — ещё громче повторил тот, но, не получив ответа, махнул рукой: — А, немчура, наверняка по-нашему и не разумеет.
— Я ни к кому не сватаюсь, — сдержанно ответил Азирафель. — Я еду к господину Вознесенскому по личному делу.
— Да, — мечтательно вздохнул Полозков. — Я вот таким же манером к своей Софье Михайловне посватался. Приехал по личному делу, её увидел — и меня как обухом по голове. Сразу к отцу её, так мол и так, благословите. А он говорит — не могу, просватана за какого-то Воропаева. Я — к нему. Молодой был, горячий. Вскочил в дом, развоевался — одного в сторону, второго в другую, сам на стену. Не быть свадьбе! Они и отступились.
— Захватывающая история, — сказал Азирафель. — Но я еду не свататься.
— Погодите судить, пока Машеньку с Наташенькой не увидите, — посоветовал Полозков, двигая бровями.
Ближе к ночи вернулись извозчики с лошадьми, но пришлось ждать ещё часа три, пока лошади отдыхали. Выехали в полной темноте, только пухленький месяц светил с неба сквозь клочковатые облака.
Вынужденный покинуть тёплое место возле печи, Кроули был мрачнее обычного. Почтовая станция наводила на него уныние, но поездка морозной ночью в санях была хуже любой станции. Он бы обязательно бурчал, если бы ради этого не приходилось лишний раз раскрывать рот и дышать холодом. Он забился в угол саней, укрылся овчиной, уткнул в неё нос. Овчина пахла шерстью и скотным двором, но слушать дурной запах было лучше, чем мёрзнуть, так что Кроули сидел, насупившись, и старался не шевелиться.
Лошади резво бежали под нестройный звон колокольчиков, сани скользили по укатанному снегу, тот мягко скрипел и шелестел под полозьями. Белые бугристые поля, обсаженные чёрными деревьями, сменялись жидкими рощицами.
Азирафель, в тёплой шубе и мохнатой шапке, до колен укрытый второй шубой на волчьем меху, с удовольствием крутил головой, разглядывая однообразный пейзаж. Кроули угрюмо молчал, гадая, когда очки примёрзнут к его носу. От мороза ломило руки, не помогло даже сунуть ладони в подмышки — сукно шинели было холодным. Встречный ветерок леденил щёки. Кроули с тоской и отвращением вспоминал тёплую стенку изразцовой печи, и как гудело у неё в трубе за прикрытой заслонкой. От воспоминаний становилось ещё холоднее, Кроули был почти уверен, что до Елизаровки доедет только его ледяная статуя.
Извозчик затянул бесконечную заунывную песню.
— Чудесная ночь, — вполголоса вздохнул Азирафель. — Какое огромное небо! Сколько звёзд!..
Кроули, не шевельнувшись, покосился в его сторону. Азирафель был румяным, мороз нащипал ему щёки, и теперь они горели, как яблочки. Ангел дышал полной грудью, не боясь застудить горло — холод его, похоже, совершенно не беспокоил. Можно было только позавидовать его настроению.
— Я бы спросил, какой чёрт понёс тебя сюда зимой, — пробурчал Кроули, уползая ниже под овчину, — если б я лично тебя не отговаривал.
Сухие губы спеклись друг с другом, он облизался, почувствовал под языком кровь. Поморщился. Втянул под овчину ноги, завозился, пытаясь устроиться под ней так, чтобы ниоткуда не поддувало.
— Ты что-то сказал? — Азирафель наклонился ближе.
— Я сказал — иди к чёрту, — пробубнил Кроули. Попытался поглубже натянуть на уши фуражку, но замёрзшие пальцы почти не сгибались.
— Ты совсем озяб, — сочувственно сказал Азирафель и придвинулся ближе. Вынул одну руку из белой муфты, протянул Кроули: — Вот, погрейся.
Кроули тут же сунул в нагретую муфту обе ладони, наткнулся на тёплую, мягкую руку Азирафеля, схватился за неё ледяными пальцами. Азирафель накрыл его второй ладонью, обнял его руки лодочкой.
— Садись ближе, — предложил он. — Моей второй шубы хватит на нас двоих.
Кроули придвинулся теснее. Он совершенно не верил в то, что вторая шуба его спасёт, но прижиматься к Азирафелю в поисках тепла было куда лучше, чем сидеть, привалившись к холодному краю саней.
Азирафель укрыл его и себя огромной волчьей шубой, набросил поверх овчину. Вернул руки в муфту, и Кроули снова жадно схватился за них. Ангел оказался прав — так стало теплее. Кроули пристроил голову ему на плечо, прикрыл вторую щёку воротником шубы. Длинный мех щекотал нос, увлажнялся от дыхания. И грел. Кроули промычал что-то, не разлепляя губ.
— Не благодари, — шёпотом ответил Азирафель.
Сани катились всё дальше и дальше, глухой стук копыт навевал сон. Шелестел под полозьями снег, ритмично звенел колокольчик на дуге. Кроули закрыл глаза, проваливаясь в тёмное беспамятное состояние, когда то ли спишь, то ли бодрствуешь, то ли видишь сны. Азирафель держал его за руки, от тепла их кололо иголочками. Кроули вздрагивал, сжимая и разжимая кулаки, Азирафель говорил ему «Шшш-шш…» и гладил по пальцам, грея в своих ладонях.
