Нищета. Часть первая - Гетрэ Жан (читаем книги .TXT) 📗
Последовала пауза. Потом, как бы отвечая на вопрос, Люси продолжала:
— Ведь я — посмешище всего монастыря, игрушка богатых пансионерок… Меня кормят даром и называют Коровкой…
Рыдания возобновились. Теперь к Божьей коровке присоединилась и Валентина. Растроганная до глубины души, она поцеловала Люси в лоб.
Девочка проснулась и при свете ночника увидела склонившуюся над нею м-ль де ла Рош-Брюн. Люси протянула руку, желая убедиться, что это не сон, и тихонько вскрикнула, почувствовав сквозь полотно сорочки руку Валентины.
— Тише, молчи, — шепнула Валентина, — не то разбудишь Сан-Карло! — Так воспитанницы называли сестру Сен-Шарль, надзирательницу. — Я хочу с тобой поговорить.
Люси широко раскрыла глаза, еще влажные от слез.
— Хочешь со мной дружить? — продолжала Валентина. — Я старше тебя, я уже большая, и я буду тебя опекать. Я сумею защитить тебя от этих монастырских дур. Если какая-нибудь из них начнет к тебе приставать, скажи мне, и увидишь, как я с нею разделаюсь. Ладно?
— Это сон, — прошептала Люси, — это сон! Я сейчас проснусь!
— Да нет же, ты не спишь. Ну, поцелуй меня и успокойся. Теперь я — твоя мамочка, и мамочка не велит плакать.
С этими словами Валентина изнанкой широкого рукава утерла слезы себе и своей новой подруге.
— Боже, как вы добры! — воскликнула Люси.
— Надо говорить «ты», не то мамочка рассердится. А теперь — спокойной ночи! — сказала Валентина.
Она ласково потрепала Люси по щеке, обняла ее и поправила на ней одеяло — высшее проявление материнской заботы!
Божья коровка провела остаток ночи без сна. Уж не приснился ли ей этот разговор? От счастья она не могла сомкнуть глаз. Когда прозвучал колокольчик и среди розовых чепчиков, поднявшихся с белых подушек, она увидела милое, ласково улыбающееся лицо Валентины, Люси показалось, будто во мраке взошла звезда. Новоиспеченная «мамаша», обычно любившая понежиться в постельке, на этот раз быстро вскочила, подбежала к «дочке», откинула черные локоны, спадавшие на бледный лобик Божьей коровки и, к общему удивлению, поцеловала ее при всех.
— Слушайте, девочки, — громко заявила она пансионеркам, изумленно таращившим на нее глаза, — слушайте, что я вам скажу! Пусть те из вас, кто не хочет со мною ссориться, уважают Люси и перестанут насмехаться над ней и дразнить ее. Она лучше нас всех, она удостоила меня своей дружбой, и я хочу заслужить эту честь. Если кто-нибудь из вас желает быть моей приятельницей, разумеется, во вторую очередь, пусть немедленно попросит извинения у моей лучшей подруги!
— Замолчите! С ума вы сошли, что ли? — вмешалась сестра-надзирательница. — Разве вы не знаете, что в дортуаре разговаривать запрещено?
— Я должна восстановить справедливость, матушка! — ответила Валентина тоном, не допускающим возражений.
— А правила?
— Правила остаются правилами, но справедливость важнее!
Монахиня задумалась и не ответила. Ободренная ее молчанием, Валентина продолжала, обращаясь к воспитанницам:
— Я вам сказала и повторяю еще раз, чтобы все зарубили себе на носу: лишь те, кто извинится перед Люси, получат право на мое уважение и дружбу!
Никто не тронулся с места, настолько чрезмерным показалось это требование. Решительно, м-ль де ла Рош-Брюн злоупотребляла этим авторитетом! Настаивать, чтобы они извинились перед Коровкой, — нет, это уж слишком!
— Итак, — сказала Валентина, обводя подруг высокомерным взглядом, — я правильно поступила, не поверив вашим лживым заверениям. Все вы — ханжи, я вас презираю!
Послышался глухой ропот, но никто не осмелился возражать. Люси была испугана и восхищена. Валентина под руку с нею отправились в часовню. На переменах они играли и прогуливались вместе, вели откровенные, по-детски непосредственные беседы, в порыве искренней симпатии открывая друг другу свои юные сердца.
Валентина стала для Люси добрым гением, защищала ее, всячески старалась привлечь внимание окружающих к ее незаурядному уму и душевным качествам, словом, произвела полный переворот в общем мнении в пользу подруги! И ту, которую унижали и осмеивали, вдруг, как это иногда бывает, подняли на щит. Сердце Люси переполнилось благодарностью, это было своего рода немое обожание. Ни единое облачко ни разу не омрачило их дружбы: одна была сама кротость, другая — сама доброта.
Пока Валентина оставалась в монастыре, он был подобием оазиса для двоих подруг. Люси с радостью собиралась надеть покрывало послушницы; в глубине души она с детской кокетливостью хотела понравиться подруге. Предстоящее пострижение она ожидала как праздника: ведь «мамочка» (так Люси именовала Валентину) увидит ее в волнах муслина и кружев, окутанную облаком ладана, в чистом и ярком сиянии свечей.
Наряду с преклонением перед монашеским одеянием и заботой о благоденствии семьи, в этом была одна из причин, побуждавших Люси к принятию пострига.
Отъезд Валентины оказался неожиданностью, юность! Чудесные дни, не омраченные тенью грядущего! Дни, когда будущее неизменно предстает в розовом свете… О благословенная пора! Недаром основатели всех религий не нашли лучшей награды для праведников, чем обещание им вечной молодости!
Глава 17. Наводнение
Валентина — Люси
«Твое письмо — последнее прости; как больно мне было читать его! Ты оттого так страдаешь, что не сознаешь своего недуга. По твоим словам, ты хотела бы умереть. Но ведь ты и в самом деле умираешь! Монастырь тебя губит: его стеснительный устав душит тебя молчание леденит. Приезжай к нам! Рош-Брюн весь залит солнцем. Из моего окошка мы услышим песни крестьян, идущих в поле, а по воскресеньям будем ходить в деревню, смотреть, как девушки пляшут на площади перед церковью. Приезжай, я согрею твое бедное, окоченевшее сердечко! Приезжай, сестричка, в моей комнатке хватит места для двоих. Она будет нашим гнездышком. Приезжай! Ты поможешь мне спасти душу, а я тебе — вернуться к жизни. Мы начнем по мере сил делать добро; не будучи в состоянии раздавать беднякам золото, отдадим им частицу нашего сердца. В сен-бабельской школе нет преподавателя, мы будем учить ребят, ухаживать за больными, собирать для них целебные травы, растения для школьных коллекции… Чего же лучше? Сама судьба велит нам творить добрые дела в этом заброшенном уголке.
Приезжай! Посвятить себя Богу можно не только в монастыре. Если бы ты знала, как хорошо молиться на потрескавшихся плитах нашей террасы! Мох нежным пушком покрывает стены, изъеденные временем; бреши в них задрапированы зеленой завесой плюща… Вдали виднеется равнина, а еще дальше — горы. Небо так близко, бесконечность — вокруг.
Здесь чувствуешь Бога во всем: в жужжании пчел, в пении птиц, в порывах ветерка — во всем слышится имя предвечного, того, кто благословил жизнь, питает ее источники, кто вселил в каждую дрожащую тварь ужас перед смертью. Слышишь, Люси: жаждать ее — значит идти против воли Божьей!
Смерть… Не говори о ней, она ужасна! Мне как-то пришлось видеть несчастных, ожидавших ее прихода, и я до сих пор не могу опомниться… Расскажу тебе об этом.
Однажды мы с Нанеттой отправились на рынок. Река еще накануне вышла из берегов, и нам с трудом удалось переправиться на пароме. Ночевали мы в городе; кругом только и говорили, что о наводнении.
Когда мы на следующее утро вернулись к реке, она уже разлилась, как море. Хижину паромщика снесло, желтоватые воды залили прибрежные поля. В пенящихся водоворотах мелькали разнообразные предметы: то матрац, то пастуший шалаш, то овца или курица, то пустая колыбелька… Иногда можно было увидеть и коровью тушу, которая ненадолго задерживалась ветвями ивы, словно для того, чтобы мы успели убедиться в силе увлекавшего ее потока. Все это произвело зловещее впечатление… Крысы, змеи, насекомые, не зная, куда деваться, в испуге пытались уйти от беды.
На берегу столпился народ. Люди не могли оторвать глаз от страшного и в то же время величественного зрелища…
