Герцог и я - Куин Джулия (книга регистрации txt) 📗
Дафна погладила ее руку.
— Все будет хорошо, мама.
Но слова звучали неубедительно.
— Ты уверена? — спросила мать.
— Нет, — призналась дочь, глядя в пол. И потом, подняв глаза, добавила:
— Но хочу в это верить.
После ухода матери Дафна снова прикоснулась рукой к своему чреву и начала молиться. О том же, о чем и раньше.
Следом за матерью Дафну посетил ее брат Колин. Она как раз вернулась с очередной прогулки и застала его в гостиной. Вид у него был весьма воинственный.
— О, — сказала она, снимая перчатки, — нашел наконец время посетить меня.
— Что у тебя происходит, черт возьми? — вместо обычных приветствий спросил он.
Выражаться гладко и изящно, как их мать, он явно не умел. Дафна молчала.
— Отвечай! — крикнул Колин. — Меня ты не проведешь!
Она на мгновение прикрыла глаза. Только на мгновение, чтобы успокоить головную боль, терзавшую ее последнее время. Ей совсем не хотелось изливать свои беды Колину, даже поведать ту малость, что она сказала матери. Хотя она была уверена: кое-что Колину уже известно.
Откуда у нее брались силы переносить все в полном одиночестве — она не знала, но по-прежнему не считала возможным делиться с кем бы то ни было чужой тайной, ставшей, к несчастью, и ее собственной. И потому строила, пыталась выстроить оборонительные сооружения, чтобы укрыться за ними от сочувствия, а значит, и от участия других. Подняв голову и глядя прямо в глаза брата, она спросила:
— О чем ты говоришь? Что за тон?
— Я говорю о твоем так называемом муже, сестра. Где он, черт его дери?
— Он занят своими делами, — ответила Дафна. Это звучало гораздо лучше, чем «он меня бросил».
— Дафна, — голос у Колина смягчился, — скажи, что случилось? Мама сама не своя.
— Почему ты в городе, Колин? — вместо ответа спросила Дафна, стараясь говорить спокойно, даже безмятежно. — Где остальные?
Она сбила его наступательный порыв, и он ответил тоже вполне мирно:
— Энтони и Бенедикт уехали на месяц за город, если ты про них.
Дафна с трудом сдержала громкий вздох облегчения. Не хватало здесь только ее старшего брата с его вспыльчивым темпераментом и сложными представлениями о чести семьи. Не так давно она почти чудом сумела предотвратить убийство. Получится ли это еще раз, она не знает. С Колином общаться в нынешней ситуации все-таки значительно легче.
И как раз в этот момент он сказал:
— Дафна, я приказываю тебе прямо сейчас ответить мне, где скрывается этот негодяй!
Она гневно посмотрела на брата. Если ей позволено время от времени ругать своего супруга определенными словами, то ее братьям — никогда!
— Если не ошибаюсь, Колин, — с холодной яростью сказала она, — произнесенное тобой слово «негодяй» относится к моему мужу?
— Ты совершенно права, дьявол меня возьми! Я…
Она не дала ему договорить.
— Я вынуждена, Колин, просить тебя покинуть мой дом! — произнесла она.
Он посмотрел на нее с таким изумлением, словно у нее на голове выросли рога.
— Что ты сказала?
— Я сказала, что не собираюсь обсуждать с тобой мои семейные дела, а потому, если тебе нечего произнести, кроме нескольких грубых ругательств, лучше будет, если ты уйдешь.
— Ты не посмеешь меня выгнать, сестрица! Она вздернула голову.
— Это теперь мой дом, — сказала она.
Колин, все еще не веря, что правильно понимает ее слова, беспокойно огляделся. Да, он не в своем доме, а женщина, которая продолжает оставаться его сестрой, действительно герцогиня Гастингс и хозяйка этой гостиной и всего дома тоже. Вполне самостоятельная женщина.
Он подошел к ней, коснулся руки.
— Дафф, — негромко проговорил он, — я оставляю все это на твое усмотрение.
— Благодарю.
— Но ненадолго, — предупредил он. — Не воображай, что мы допустим, чтобы такое положение длилось неопределенное время…
Оно не будет длиться неопределенное время, продолжала твердить себе Дафна и полчаса спустя после ухода брата. Не должно и не будет. Потому что через какие-нибудь две с половиной недели она узнает то, что хочет узнать больше всего на свете.
Каждое утро она теперь просыпалась в волнении: случится или не случится то, что, как она уже знает, должно означать осуществление или крах самого заветного ее желания.
Каждое утро, вставая с постели, она смотрела на простыни и с затаенной радостью отмечала их девственную белизну: никаких следов крови. Хотя в общем-то сроки еще скорее всего не наступили. И она молила небо, чтобы, когда наступят, все оставалось по-прежнему: такая же снежная чистота.
Спустя неделю после того, как — по ее подсчетам — должны были начаться месячные, она позволила себе осторожно надеяться на счастливый исход. Правда, и раньше у нее бывали задержки на несколько дней, но никогда еще так надолго.
А еще через неделю она уже счастливо улыбалась каждое утро, ощущая себя владелицей бесценного сокровища, о котором пока никто не знает, но которое она вскоре перестанет скрывать (да и как это сделать?) от окружающих. Однако в настоящее время никому ни слова! Ни матери, ни братьям, не говоря уж о Саймоне.
Вины за свою скрытность — особенно перед мужем — она не чувствовала. В конце концов, это он скрывал от нее правду, да еще какую, — что он мог быть отцом. А потом еще худший обман — поступал почти как Онан из Ветхого Завета: изливал свое семя на землю.
Но в большей степени хранить тайну от Саймона ее понуждала боязнь, что своими действиями — осуждением, гневом — он испортит всю радость, которую она чувствовала теперь. Однако она отправила записку управляющему замка Клайвдон с просьбой сообщить, где сейчас находится герцог.
В конце третьей недели разлуки с Саймоном она решилась все-таки написать ему письмо.
Случилось так, что не успел еще застыть сургуч, которым она запечатала свое послание, как перед ней предстал ее брат Энтони собственной персоной. И персона эта выглядела чрезвычайно возбужденной, чтобы не сказать — разъяренной.
Он просто ворвался без всякого предупреждения в комнату, где она сидела и где никак не предполагала принимать кого бы то ни было, а потому даже и думать боялась о том, скольких слуг, включая дворецкого, этот незваный гость раскидал на своем пути.
Она хорошо знала, что в таком состоянии старший брат бывает неуправляем, даже опасен, но не удержалась от язвительного тона, которым поинтересовалась:
— О, как ты здесь очутился? Неужели наш дворецкий сбежал из дома?
— Ваш дворецкий на месте, — заверил ее Энтони.
— Это меня несколько успокаивает.
— Оставь свои шуточки, Дафна! Где он?
— Он?.. Ах, да… Как ты видишь, здесь его нет.
— Я убью его на этот раз! По-настоящему!
Дафна поднялась из-за стола, глаза ее сверкнули.
— Нет! Ты не сделаешь этого!
Энтони приблизился к ней почти вплотную — так, что ей пришлось отступить на один-два шага, и произнес почти торжественно:
— Я поклялся перед вашей женитьбой, что сделаю это, если…
— Если что?
— Если он… — Энтони немного понизил голос, — если он причинит вред твоей репутации, черт возьми! А также если ранит твою душу.
— Моя душа в полном порядке, Энтони, — спокойно возразила она, непроизвольно прикасаясь рукой к животу. — Как и все остальное.
Если ее последнее утверждение и прозвучало несколько странно, то Энтони не заметил этого. Его внимание привлек конверт со свежей сургучной печатью, лежащий на столе.
— Что это? — спросил он.
Она проследила за его взглядом, который упал на письмо, только что вымученное ею, и ответила:
— Это? Ничего, что могло бы тебя интересовать.
С этими словами она взяла в руку злосчастный конверт.
— Ты уже переписываешься с ним? — громовым голосом крикнул он. — Меньше чем через два месяца после свадьбы ты пишешь ему письма?.. Отвечай! Только не лги мне! Не лги! Я заметил его имя на этой бумаге.
Свободной рукой Дафна смяла лежащие на столе листы с черновыми набросками своего короткого послания и выбросила их в мусорную корзину.
