Полынь – сухие слёзы - Туманова Анастасия (смотреть онлайн бесплатно книга .TXT) 📗
– Померла. И коней твоих зря прогоняли, прости. Ефим не виноват, это я его упросила. Никого из ваших боле дома не случилось. Кони целы, спины не потёрты, поглянь сам.
– Чего тут глядеть-то… Ладно, ступай, девка. А ты чего выпялился? – это уже адресовалось Ефиму. – Поди, коней оботри, напои, в ночное готовь вместе с рабочими! Антипка, где ты там есть? Ступай, невесту свою до дому сопроводь, скажи Агафье, чтоб не ярилась на неё! Видано ли дело, целу ночь и целый день пропадала! Что люди теперь про неё скажут?!
– Кто худое скажет – башку сворочу, – спокойно ответил Антип, шагая следом за Устей. Ефим проводил его глазами; зло заорал на усталых лошадей и, ругаясь, потащил их во двор.
Когда Устя и Антип подошли к дому Шадриных, туча уже закрыла всё небо, и глухой, угрожающий рокот перекатывался по ней из конца в конец.
– Ты ступай, Антип Прокопьич. – Устинья, закрыв глаза, прислонилась к забору. – Тоже ведь умаялся, поди, за день в поле-то…
Антип взглянул в небо.
– Граду бы не случилось, – задумчиво выговорил он. – Хлеба ведь побьёт.
– Борони господь… – Устинья открыла глаза, посмотрела прямо в лицо Антипу. – Да иди ж ты уже, за-ради Христа! Если сказать чего хочешь – так говори…
– Ефимка-то не обижал тебя? – нехотя спросил Антип. Устинья ничего не ответила. Антип помолчал немного. Затем, глядя через плечо Усти на темный край леса, хрипло сказал:
– Ты про Ефима совсем худо не думай, вот что. Я тебе уж давно сказать хотел. Он, может, и не святой, всяко было… Но тятьку твоего тогда, зимой, не он уходил. Не его рук дело. Я крест на том поцеловать могу. А сам он тебе не скажет, сдохнет лучше.
Устя долго молчала. В сгустившихся сумерках Антип не видел её лица. Наконец она отвернулась и быстро ушла за калитку. Антип вздохнул, повернулся и, с досадой пнув сапогом куст лопуха, пошёл прочь.
… – Ну что, веришь теперь? – мрачно спросила Акулина. – Да не вой ты, дура, что заливаешься? Раньше меня слушать надо было! Пропало наше с тобой счастье, подруженька, нетути… Эта игоша проклятущая сперва моего Антипа с пути сбила, а теперь и за твоего Ефима взялась! Уж и таиться, ведьма, перестала! Теперь уж всё село знает, что Устька с Ефимкой где-то ночь проболталися!
Они с рыжей Танькой сидели за огородом, в грядках с луком. Было уже поздно, грозовые тучи уходили за лес. Небо над селом было уже чистое, тихое, мягкого сиреневого цвета. Чуть слышно, жалобно щёлкала птица в кустах. С реки полз туман, в небе по одной загорались робкие звёзды.
Танька, мотая из стороны в сторону растрёпанной головой и зажимая себе рот ладонью, самозабвенно ревела:
– Ой, да как же… Ой, да за что же… Что я ей худого-то сделала?! Подружка же мне была… Ой-й, да что же это за напа-а-асть, бедная я, бедная, несча-а-астная, богом про-о-оклятая…
– Я тебе ещё когда говорила, что паскуда она последняя, Устька-то! – сквозь зубы сказала Акулина. – Ты мне не верила всё, слушать ничего не хотела! А какая мне корысть была на неё наговаривать?! Ей тогда ещё и Антип мой не надобен был, – а я уж чуяла всё её нутро подлое! Ты ж видишь, ничего в ей нету – ни красы, ни стати, одни мослы да глазюки игошины… А такими парнями крутит как хочет! Тут дело нечисто, тут наговор! Недаром бабка её – колдунья на весь уезд известная!
Танька взревела с новой силой, размазывая по распухшему лицу слёзы. Акулина досадливо поморщилась, мотнула головой.
– Да не вой ты, блажная, мать побудишь! Будет нам обеим хворостиной-то! Я ей дело говорю, а она голосит…
– Да какое ж тут де-е-ело… Какое ж тут дело, Акуля… – захлёбывалась Танька. – Ведь я ж её… Я ж ей как сестре кровной завсегда… С недоростышей дружили, а она… Как же на свете-то жить, коль такие дела творятся? Кому верить-то?! Да на что же ей мой Ефим Прокопьич сдался, она ж в его сторону и посмотреть не могла не плюнувши! Меня ещё отговаривала за него идти!
– Прикидывалась, холера! – убеждённо, с тихим бешенством сказала Акулина. – Нарочно притворялась, чтоб никто на неё, гадину, не подумал! И для ча они ей оба-то сдались?! Уж понять можно, что за Антипа замуж выскочить – у Христа за пазухой оказаться… Тут уж душу сатане продашь, не задумаешься. Да и мы с ней сроду не дружили. Но на что ей сдалось Ефиму башку морочить – побей бог, не пойму! Ведь и впрямь подруги вы! Экая подлая, одно слово – ведьма!
Танька горестно всхлипывала, уткнувшись лицом в колени.
– Не могу, Акуля… Вот убей меня – верить не могу… Кабы не своими глазами видела, как они рядом идут!.. В рожу бы тому плюнула, кто рассказал! Нет, нет, быть не может! Устька, она же… Она добрая! Видит бог! – Танька порывисто повернулась к Акулине, перекрестилась, увидев недоверчивую, кривую ухмылку подружки. – Ты вот не веришь, а я знаю, она… она всё лето… – она вдруг умолкла на полуслове и хриплым, севшим от рыданий голосом потребовала:
– Забожись, что не скажешь никому!
– Очень надо болтать-то… – вяло отмахнулась Акулина. – Про что хоть?
– Нет, ты вперёд забожись!
– Ну, вот тебе крест божий! Пустяки, верно, какие-нибудь?
– Устька наша, – она же полудница! Вот!
– Рехнулась ты, подруж?! – отпрянула Акулина.
– Истинно!!! Помнишь, всё разговоры-то ходили, что полудница по лугам ходит, коров доит? Ещё пастухи видали, да тётка Евдокия чуть богу душу не отдала с перепугу, да и мы с тобой тоже? Ну, так это наша Устька была! – победно хлюпнув носом, провозгласила Танька. – Она до исподницы раздевалась и к коровам в луг ходила, молоко сдаивала… Но только к барским! Мирских не трогала! И всё молоко до капельки нашей мелюзге с села отдавала! Сама ни капельки, ни глоточка не выпила! Какая ж она подлая-то? Какая же ведьма?
Акулина молча, без улыбки смотрела на неё в упор. Затем отвернулась. Медленно переспросила:
– Так, говоришь, это Устька была?
– Да ей-богу же! Я своими очами видала! – перекрестилась Танька, тараща для убедительности заплаканные глаза. – Акулька, да, может, напридумывали мы с тобой, а?.. На что ей Ефимка-то? Они с ним всю жисть грызутся, Ефим и отца её до гроба довёл, всё село знает… А что на ночь глядя в Рассохино сорвались, так на то причина была!..
– Знаю я причины её все, – отрезала Акулина. – Ничего, дай время… Придумаю я, что делать. Я ей, паскуде, всё припомню! Все слёзы мои ей отольются! Думала, что за три-то года забуду я? И за сто лет не забуду, помирать буду – не прощу, ведьмачке…
Месяц спрятался за конёк крыши, голубоватые пятна света растаяли, и в темноте было незаметно, как сошлись в сплошную линию брови Акулины. Танька, ещё шмыгая носом и теребя подругу за рукав, что-то горячо говорила, но Акулина, не слушая её, уже думала о другом.
Весь день воздух был тяжёл от близкой грозы. Белое солнце яростно жгло рожь на крестьянских полях, превращая её в жёлтое, мёртвое сено. К вечеру тучи сгустились над деревней, обложив всё небо и глухо ворча ещё далёким громом. В поле не слышалось кузнечиков, куда-то пропали даже вечерние комары, ни одна птица не свистела в кустах, и Акулина, бегущая по задворкам в мертвенной, тяжёлой тишине, то и дело торопливо крестилась, вскидывая глаза на тёмное небо.
Деревня осталась позади, показалось покрытое ряской зеркало пруда. Акулина миновала разбитые мостки, нырнула с головой в высокие заросли овсяницы, и теперь только по расходящимся в стороны травяным волнам можно было догадываться, куда она бежит. Вскоре голова девушки показалась на другом берегу пруда, поросшем камышами и осокой. Там, чуть в стороне, за покосившимся, местами поваленным забором, стояла скособоченная, поросшая мхом избушка Савки-колдуна.
Украдкой перекрестившись в последний раз и вздрагивая от глухих грозовых раскатов над головой, Акулина подошла к избе. На грязном дворе никого не было, одинокая курица ковырялась лапой в навозе. Услышав Акулину, она повернула голову, строго взглянула на гостью жёлтым глазом. Из-под крыльца вылез знаменитый на всю окрестность Савкин трёхцветный кобель, уродливый и лохматый. Пёс зло зарычал, морща нос, и Акулина попятилась.
