Последнее лето - Арсеньева Елена (читать книги без сокращений .txt) 📗

«Не понимает! – так и обдало жаром Шулягина. – Не знает он заветные слова!»

Эх, черт, да он же сам не так точно сказал, как пересказывал Петька!

И, задыхаясь от страха, выпалил вновь:

– Брюхом маюсь, господин надзиратель, мне бы порошков от доктора!

Надзиратель прищурился:

– Прямо щас?

Шулягин кивнул, ничего не соображая.

Надзиратель помолчал.

– Ладно, – проворчал наконец, словно бы через силу. – Пошли, сведу тебя к доктору. Руки за спину заложи да давай шевели ногами поживей!

И вывел Шулягина из камеры.

Русановы проделали тот же самый путь, которым спустя несколько лет пройдет (или проедет) в своих стихах Блок: Равенна, Венеция, Флоренция, Сиена, и хоть не были блоковские стихи путеводителем (во Флоренции лукавые мадонны щурят длинные глаза, в Равенне спящий в гробе Теодорик не мечтает о буре жизни, а по Венеции, таясь, проходит Саломея с чьей-то кровавой головой), но все это они успели увидеть, услышать, вдохнуть в себя.

Искуситель Париж – ехали через Германию, Францию и Швейцарию – остался далеко позади вместе с оргией покупок, которые намеревалась там совершить Эвелина, да так и не стала. Русанов загодя изготовился быть твердым и неуступчивым охранителем семейного кошелька (вернее, лопатничка, ибо без лопатничка нормальному русскому за границей делать совершенно нечего), однако, на счастье, за табльдотом в отеле возле бульвара Осман Эвелина услышала от какой-то возмущенной особы: в Париже, мол, нынче купить совершенно нечего, французы-де наводнили магазины поддельными товарами, годными только для негров и русских дам. Негры вызывали у Эвелины мистический, совершенно детский ужас, до судорог, как Бармалей у Сашеньки... Больше ее в магазины было не заманить, даже к Лафайету. А что еще, позвольте спросить, делать в Париже, как не к Лафайету ходить?!

С легким сердцем и тяжелым кошельком отправились дальше. На какой-то маленькой станции, вроде Орвьетто или Оспедалетто, да бог ее знает, уже в Италии, по пути в Болонью, в купе вошел молодой итальянец, бережно несший футляр со скрипкой и портплед. Эвелина, всегда бывшая общительной, а сейчас заскучавшая (поезд тащился медленно, стоял, как говорится, у всякого столба), просто вцепилась в скромного прыщеватого итальянца, который мило чирикал по-французски. Через четверть часа всем уже было известно, что юноша только-только закончил консерваторию и едет в Болонью попросить расположения у святой Цецилии (как и положено доброму католику!), покровительницы музыкантов. Рассказав это, молодой человек задремал. Скрипку он по-прежнему держал на коленях, а портплед покачивался в сетке. Поезд пошел быстрее, вагон мотало из стороны в сторону. На одном резком толчке ремешок, стягивающий боковой карман портпледа, лопнул, и на Эвелину, сидевшую внизу, посыпался ворох карт... Обыкновенных игральных карт с сине-красно-золотой, матово поблескивающей рубашкой.

Проснувшийся скрипач, переконфуженный до того, что он даже не покраснел, а сделался просто фиолетовым, принялся собирать карты из-под ног пассажиров, а те смотрели недоброжелательно и подозрительно. Русанов готов был держать пари, что все подумали одно и то же: молодой-де человек никакой не скрипач, а карточный шулер! Прошло изрядное время, прежде чем юноша убедил пассажиров, что он просто-напросто унаследовал от своей любимой бабушки страсть к раскладыванию пасьянсов. А музыкант ли он... В доказательство юноша немедля раскрыл футляр со скрипкой и разразился блестяще исполненной тарантеллой. Так и доехали до Болоньи.

– А вы только пасьянсы раскладываете или значения карт знаете? – спросила вдруг Эвелина.

– Конечно, знаю, бабушка еще и гадала иногда знакомым дамам.

– А что такое король пик?

– Солидный господин, враг, дурной человек, соперник! – отчеканил итальянец.

– А-а, – равнодушно сказала Эвелина и зевнула. – Мерси.

Юноша вышел, стали собираться и Русановы.

Потом, уже в отеле, вешая пиджак на распялки и доставая носовой платок, чтобы отправить его в стирку, Русанов обнаружил в кармане что-то плоское, скользкое, как бы шелковистое. Он таких ощущений – шелка в пальцах – терпеть не мог, мгновенно горло перехватывало. Сглатывая и часто дыша, выудил это из кармана – батюшки, карта! Рубашка сине-красно-золотая...

Перевернул. Король пик. Что за напасть?!

Чудеса, конечно. Ну, предположим, карта могла случайно – слу-чай-но! – соскользнуть по пиджаку, когда колода сыпалась сверху, завалилась в карман. Только как же, как же это могло случиться, коли Константин Анатольевич сидел вовсе напротив Эвелины и скрипача, а портплед-то над ними в сетке лежал? Это раз. А во-вторых, почему Эвелина про короля пик спрашивала? Откуда она знала, какая карта у мужа в кармане лежит?

Ответ на оба вопроса был один. Такой простой, что проще уж некуда. Любой другой мгновенно бы догадался (или хотя бы жену спросил), но вот бывает же – находит на добрых людей судьбоносное затмение! И смысл случившегося постиг Константин Анатольевич поздно, поздно... Много позже. Уже на возвратном пути из Италии.

– Игорь, друг мой, прощайте-с. Наше вам-с, Аглая Ивановна! Николай Петрович, уходите? Вас подождать? Ну хорошо, тогда до завтра-с!

Грачевский не торопясь шел по лестнице, напевая:

– Доброй ночи, Клара, красавица, доброй ночи! Да-да, знаю, вы еще во втором акте заняты, но ведь настанет минутка-с, когда вы отправитесь домой и возляжете в объятия Морфея... или чьи-нибудь еще... Поэтому и желаю вам – доброй ночи-с!

Помахав шляпой, Грачевский спускался по ступенькам ниже и ниже:

– Яков Климович, на минуточку извольте! – Пожарный, подремывавший на своем стуле, привскочил, когда Грачевский появился на лестничной площадке. – Вам письмо.

Но тот остановился не прежде, чем допел:

Достал фляжку из кармана, глотнул, показал пожарному, приподняв брови: желаете, мол? Тот с сожалением развел руками: не могу-с, дескать, служба!