Самый короткий путь (СИ) - "Elle D." (книги полностью .txt) 📗
разбитый прямо у дворцовых стен. Ещё час – и он заполнится гуляющими компаниями и
парочками, ищущими скорых утех. Но пока что там, внизу, было темно и тихо, и Уилл с
наслаждением вглядывался в темноту, когда вдруг его плеча легко коснулись сзади.
– Сир Норан…
Уилл обернулся. Перед ним стоял незнакомый ему придворный, глядевший на него
серьёзно и спокойно.
– Д-да, – ответил Уилл, чувствуя, как внутри у него снова ёкает. И опять он не мог
объяснить этой странной, нелепой тревоги – всё ведь было хотя и не совсем прекрасно, но,
в общем-то, хорошо.
– У меня послание вам от его величества. Он желает принять вас сегодня, после бала, в три
часа пополуночи. Ожидайте в саду возле фонтана с Целующимися Богинями – за вами
придут.
Сказав это, придворный развернулся и вернулся в зал, оставив Уильяма на подоконнике, в
свежем полумраке, среди приглушённых звуков музыки и стрёкота бормотавших в ночи
цикад.
Скульптурная группа фонтана с Целующимися Богинями изображала, как легко
догадаться, целующихся богинь. Иннера и Иннара – богини-близнецы, идолы древнего
языческого культа – нежно сплетались длинными обнажёнными телами, запустив белые
мраморные руки в пышные кудри друг друга и соединив уста в вечном и отнюдь не
целомудренном поцелуе. Согласно мифу, они были сёстрами и любовницами, символом
женской дружбы – и весьма двусмысленном символом, поскольку, согласно легенде, в
конце концов между ними вторгся мужчина, и одна из них (Уилл не припоминал толком,
какая именно из двух) зарезала некогда возлюбленную сестрицу из ревности, а затем сама
бросилась грудью на тот же клинок. Графу Риверте очень нравился этот миф, хотя он и
утверждал, что всякая толика правды в нём обрывается со смертью первой из сестёр – ибо
любая женщина способна зарезать соперницу, но ни одна женщина на свете, избавившись
от помехи, не покончит после этого с собой в припадке внезапной совестливости. На
глупости такого рода, утверждал граф Риверте, способны только мужчины – и Уилл
молча, хотя и не очень весело улыбался, вспоминая сейчас об этих словах Риверте и о том,
как сам в своё время послужил наилучшим подтверждением его правоты.
Впрочем, воспоминание пришло и тут же ушло, и Уилл, вздохнув, сел на мраморный
парапет фонтана, рассеяно разглядывая плескавшихся в воде золотых рыбок и старательно
отводя глаза от слившихся в поцелуе мраморных богинь. Статуя ему не нравилась. Не
потому, что он был ханжой – ничуть. Но он по-прежнему верил в единого Господа Бога,
хотя и оставил мысли о том, чтобы посвятить служению свою жизнь. Такое бесстыжее
любование языческим мифом, притом мифом не самым благопристойным, коробило его.
Увидь он такую статую шесть лет назад, он был бы шокирован; увидь он её шесть дней
назад, едва приехав в Вальену, он был бы неприятно поражён. Теперь же, проведя неделю
в этом городе, Уилл лишь вздохнул не в первый и не в последний раз, качая головой и
страдая от невозможности поделиться с кем-нибудь своим неодобрением. Беда была в
том, что, как оказалось, в последнее десятилетие в Вальене возникло и активно
развивалось направление искусства, названное здесь Возрождением – что звучало просто-
таки издевательством, ибо «возрождало» из заслуженного забвения сомнительную
эстетику и идеологию тёмных времён, когда по всему континенту стояли храмы богиням
Иннере с Иннарой, а также двум дюжинам других языческих божков, кои якобы обладали
людскими телами, а значит, всеми свойственными людскому телу страстями и пороками.
Одному Богу ведомо, каким образом эта давняя погань вновь проникла в умы
современников. Но так или иначе, ныне по Сиане нельзя было ступить и шагу, чтобы не
упереться в барельеф, изображающий обнажённую плоть; аристократы всё чаще просили
изображать их на фамильных портретах в одежде из виноградных листочков, едва
прикрывавших причинные места, и даже глиняные горшки на самом паршивом из рынков
были грубо расписаны всяким срамом. Нет, Уилл никого не осуждал. Он сам уже много
лет жил с мужчиной, он был любовником этого мужчины, и хуже того – любил этого
мужчину всем своим сердцем. Но он никогда не выставлял свою частную жизнь напоказ.
И всякий раз, когда кто-то смотрел на него так и говорил о нём так, как сегодня в бальной
зале королевского дворца, он чувствовал себя так неловко, словно его застали в
собственной спальне в самый разгар отнюдь не благопристойных утех с сиром Риверте.
Уилл считал, что каждый может жить так, как велит ему сердце – это единственный
верный выбор, Уилл понял это давно и смирился с этим. Но сидя на бортике под
мраморным памятником бесстыжей похоти и распутству, он чувствовал гнев и
раздражение от того, что те самые люди, которые воздвигли здесь этот памятник, тем не
менее, одаряли презрением и косыми взглядами Уилла, который, даром что жил так же,
как языческие богини-сёстры, вовсе этим не кичился и не думал выставлять себя напоказ.
Он смутно подумал, что, возможно, дело было именно в этом – но не успел довести мысль
до конца, потому что неподалёку захрустел гравий, который были посыпаны дорожки, и
рядом с фонтаном выросла тёмная фигура.
– Сир Норан, прошу за мной. Вас ожидают, – сказала фигура, и Уилл, молча поднявшись,
последовал за ней.
Было уже совсем поздно – близился рассвет, и замок притих, из чего Уилл заключил, что
бал продлился дольше, нежели предполагалось, однако уже закончился или был близок к
концу. К его облегчению, в парадное крыло дворца они не вернулись – молчаливый
провожатый Уилла свернул к западному крылу, отведённому для королевской семьи, куда
вход простым дворянам был закрыт. Они прошли садом, потом поднялись длинной узкой
лестницей, теряющейся под сенью деревьев, совершенно чёрных в безлунной летней
ночи; потом была длинная галерея и снова лестница, теперь уже под крышей, и опять
галерея. Уилл понял, что его нарочно водят кругами, чтобы он не запомнил дорогу – да он
и не пытался её запомнить, он слишком устал за этот вечер, да и вообще за всю неделю,
проведённую в Сиане. Он только и мечтал теперь, что о мягкой постели и безмятежном
сне, и ему даже почти не было любопытно, с чего это королю вздумалось назначать ему
личную аудиенцию.
Наконец затянутый переход кончился. Уилла завели в небольшую тёмную прихожую, в
которой горела всего одна свеча. Его провожатый, так и не выступивший из тени, велел
Уиллу ждать, и со словами: «Вас позовут» ступил в какую-то дверь, беззвучно
закрывшуюся за его спиной.
Окон здесь не было. В неверном свете единственной свечи Уилл видел цветочный узор на
шелковых шпалерах и тяжёлую завесу гардины над той дверью, за которой скрылся
незнакомец. Здесь было тихо, как в могиле. Уилл невольно задержал дыхание, пытаясь
расслышать хоть что-нибудь, кроме тихого треска пламени.
И замер, когда до него донеслись голоса, приглушаемые неплотно прикрытой дверью.
– Она никогда на это не пойдёт.
– Пойдёт.
– Она женщина? Ну, этого достаточно – я говорю вам, сир, что она не пойдёт на это.
– Ты совсем её не знаешь.
– Если знал одну женщину – считай, что знал всех.
– Ты женоненавистник, Риверте. Я всегда это подозревал, – смеясь, сказал король Рикардо,
и граф Риверте ответил:
– Ничего подобного, сир. Женоненавистники – это как раз те остолопы, кто женщин
совсем не знают. Зная их, не любить их нельзя, и не предвидеть их действия нельзя тоже.
Если хотите знать, что, на мой вкус, самое лучшее в женщинах – это их упоительная
предсказуемость.
– Твоя самоуверенность однажды доведёт тебя до беды.
– Не раньше, чем вас доведёт до беды ваша.
