Укрощение герцога - Джеймс Элоиза (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации TXT) 📗
Зато в нем было много от Гейбриела Спенсера, доктора теологии, отца Мэри, такого загадочного и желанного, и от мисс Джиллиан Питен-Адамс, считавшей, что никогда не встретит мужчину, который не был бы дураком.
Но сама она была не настолько глупой, чтобы не признавать своих ошибок.
Глава 27
Имоджин узнает кое-что о брачной постели, а также о других постелях
– Не могу этому поверить, – твердила Имоджин, сотрясаясь от хохота.
– М-м… – промычал Рейф, выволакивая ее из театра. Она бежала за ним следом, а небольшие лужицы и остатки крема струились по ее одежде.
– Я не могу явиться домой в таком виде! – сказала она, смеясь.
– Вы не можете также войти в таком виде в мой экипаж, – заверил ее возница, стоявший рядом со своей коляской.
Рейф выудил из кошелька соверен. Возница принял его, но покачивал головой:
– Это погубит мои сиденья. Экипаж провоняет, что неудивительно. В креме есть молоко, а молоко свертывается и киснет.
Рейф протянул ему еще монету.
– Я довезу вас до «Лошади и грума», – сказал кучер ворчливо. – До Силчестера не поеду. На постоялом дворе вы можете обмыться. Там есть насос. .
Имоджин крепко держалась за Рейфа, пока кучер расстилал на сиденьях попону. Она приняла на себя основной удар пирогом: теперь он сползал по ее левому плечу.
Рейф взобрался в экипаж и протянул ей руки.
– Вы будете сидеть у меня на коленях, – сказал он.
С мгновение поколебавшись, Имоджин поднялась в экипаж. И конечно, ей пришлось сесть к нему на колени. Ведь он собирался прийти к ней в комнату этой ночью. Это казалось неизбежным, правильным и восхитительным, как ничто другое в ее жизни.
Минутой позже она уютно угнездилась у него на коленях. Он молчал, поэтому голос подала она:
– Где эта «Лошадь и грум»?
– Не знаю.
– Я никогда не мылась под струей насоса. А вы?
Она все еще не могла прийти в себя и готова была снова рассмеяться.
– Да, мне приходилось. Будет довольно прохладно. – Он помолчал. – Мы снимем там комнату. – Его руки крепко обвились вокруг нее. – Конечно, не на ночь. Но вы могли бы принять ванну, если захотите.
Голова у нее кружилась.
– Гейбриел?
Голос звучал тихо и трепетно.
Он склонил к ней голову, и прошла минута-другая, прежде чем она смогла бы закончить фразу, а потом уже была не в силах вспомнить, что хотела сказать. Но он избавил ее от затруднения.
– Я смог бы вымыть ваши волосы, – сказал он, уткнувшись носом в ее локоны.
– Нет! – возразила она инстинктивно. Она не будет чувствовать себя уютно, если мужчина увидит ее совсем обнаженной.
Коляска остановилась, и дверца ее распахнулась.
– Вы оба, вон из моей коляски! – сказал возница, и тон его не обещал ничего хорошего, потому что в нем было нечто среднее между открытым отвращением и оценкой оплаты его неудобства, выраженной в соверенах, позвякивавших в его кармане. – Я подожду вас. Хотите? – хмыкнул он.
– Нет, – послышался ледяной ответ, от которого даже Имоджин пробрала дрожь. – Мы найдем кого-нибудь посговорчивее.
Возница пожал плечами.
«Лошадь и грум» был маленький, но крепко построенный постоялый двор, приспособленный для фермеров, приезжавших в городок год за годом продавать на рынке свои продукты. Дверной проем был настолько низким, что, казалось, Имоджин придется, входя, пригнуть голову.
– Мы с женой нуждаемся в комнате и горячей ванне. И немедленно. Во время пантомимы с нами произошла неприятность.
Владелец постоялого двора заметил крем, размазанный в темных волосах Имоджин, и согнулся в низком поклоне.
– Я это вижу, сэр. Эти актеры пантомимы – чистая отрава. Они по-настоящему опасны и не проявляют ни малейшего уважения ни к кому. Сюда, сэр.
Он провел их в приятного вида комнату с низким потолком и пообещал немедленно обеспечить им горячую ванну.
И, надо заметить, она была доставлена незамедлительно. Имоджин непрестанно думала о Гризелде и о тех недолговечных связях, о которых та ей рассказывала, в то время как никто на свете, включая и ее брата, не имел о них понятия.
– Гейбриел! – сказала Имоджин, как только дюжий детина внес ванну и налил в нее дымящуюся воду.
– Имоджин! – отозвался он, бросая на нее лукавый взгляд.
Потолок их комнаты едва поднимался над его головой. Он представлял собой ряд массивных деревянных перекрытий. Маленькое косое слюдяное окошечко ютилось под самыми стропилами.
– У меня это первое приключение подобного рода…
– И последнее, – сказал он достаточно громко и отчетливо.
Имоджин вздрогнула.
– Ну, вполне может быть. Я, конечно, не планировала ничего подобного. Я не… – принялась она объяснять, запинаясь на каждом слове, но осеклась. – Сейчас я хотела бы принять ванну. Одна, – добавила она. – А потом я… – Она снова замолчала.
– Почему бы вам немного не передохнуть? – спросил он, как заботливый дворецкий.
Имоджин сделала резкое движение подбородком, означавшее согласие.
Она осталась в одной нижней сорочке с массой влажных волос, завязанных полотенцем. И ожидала своей участи – стать безнравственной женщиной.
Такой момент, наверное, обязательный атрибут райской птицы или ночной бабочки. Всегда бывает состояние нерешительности и колебания, перед тем как она бросится в греховную бездну, миг, когда она стоит на берегу потока, прежде чем стать порочной женщиной, вертихвосткой, легкомысленной особой.
Он вошел в комнату тихо. Имоджин сидела на постели. Не ложилась. И эта ситуация навеяла неприятное воспоминание о ее первой брачной ночи. Она была обернута одеялом. И отбросила одежду в сторону.
Никто не мог бы сказать, что Имоджин Мейтленд, вступив на путь греха, вела себя с девической покорностью или робостью.
Ее партнер прошел через комнату и задул свечи, воспользовавшись маленьким оловянным колпачком, предназначенным для этой цели.
Разве он не спешил, как она? Сердце Имоджин забилось отчаянно.
Потом он обратил взор на нее, и в его глазах, едва блестевших в полутьме, было что-то, придавшее ей отваги. Он подошел к камину и погасил свечу, стоявшую на каминной полке. Оставалась только одна зажженная свеча на столе у окна. Ее слабый свет отбрасывал неровные тени на предметы мебели, соревнуясь с лунным, проникавшим сквозь маленькое освинцованное окошко.
И тогда, не спуская с нее глаз, он погасил и эту последнюю свечу.
– Если вы простите мою глупость, – сказал он неторопливо своим профессорским голосом, – я избавлюсь от этих фальшивых усов. От них над губой образуется красная отметина, а я, как видите, тоже не лишен тщеславия.
Имоджин не смогла удержаться от смеха. Это был приветственный смех падшей женщины. Она начала приходить к выводу, что ее натура аморальна. Она просто трепетала от радости и предвкушения. Это свидание в чужой незнакомой комнате на постоялом дворе с красивым, стройным, поджарым мужчиной, готовым одарить ее бесчисленными поцелуями, не вызывало у нее ни малейшего угрызения совести. По ее жилам, как жидкий огонь, струились радость и предвкушение.
На мгновение у нее появилась мысль о том, что она на самом деле падшая женщина, но тотчас же исчезла. Гораздо больше ее интересовало длинное мужское тело, сейчас изогнувшееся с намерением снять сапог. И эта жесткая, сильная, мускулистая нога была красива.
Комната была так тускло освещена, что она не могла рассмотреть его лица. И это возбуждало Имоджин. Неудивительно, что женщины, совершающие адюльтер, ведут себя глупо: в этом акте было чистое возбуждение, струящееся, как расплавленное золото. Его второй сапог со стуком упал на пол, за ним последовала одежда. Его тело все еще казалось ей тенью во мраке, телом любовника-демона.
Рейф наконец повернулся. Имоджин была вся сияние с ее белыми плечами, с которых соскользнуло жалкое покрывало Она распустила волосы и позволила им упасть на одно плечо. Они струились, как темные воды.
