Роковое зелье - Арсеньева Елена (книги онлайн полностью TXT) 📗

Княжна Екатерина долго смотрела в темные, живые глаза отца, размышляя, правильно ли поняла его. Наверное, правильно, однако как же он себе это мыслит: сделать вид, будто ничего не произошло? Екатерина хмыкнула. Для нее давно были прозрачны отцовские намерения: толкнуть ее в постель к мальчишке-государю, которому после такой оказии ничего не останется, как жениться на соблазненной им девушке. И Екатерина, право слово, порою приходила в такую ярость от его заметной холодности и слишком явной увлеченности этой деревенщиной, Дашкой Воронихиной, что и впрямь была бы готова его соблазнить. Только вот в чем загвоздка: император нипочем не поверит, что был у нее первым. И правильно сделает. Никто на его месте не поверил бы!

– Ты, батюшка, небось позабыл, что с девкою бывает, когда она в первый раз к мужчине в постель ложится? – спросила она с той же грубой откровенностью, немыслимой в разговоре с отцом еще в самое недавнее время, но вполне естественной теперь.

Да, время недомолвок между ними прошло. Теперь они – как два воина, которые стоят спина к спине и прикрывают друг друга в битве. Полягут замертво – так оба. Ну а ежели повезет, то победят – тоже вдвоем.

– Девства потерянного мне ни за какие деньги не вернуть. А рисковать, надеясь, что он ничего не заметит, – глупо, глупее некуда. Чай, он уже стольких девок распочал, что не проведешь на мякине-то.

– На мякине, девонька, только старого воробья не проведешь, – усмехнулся отец. – А такого-то желторотого птенца – очень даже запросто. Напоить покрепче, а потом… сама знаешь, ночью все кошки серы. И ежели мужик видит поутру в своей постели бабенку, разве может он усомниться, что именно с нею всю-то ноченьку кохался-миловался, а не с какой-то другой?

– Надо еще, чтобы та, другая, согласилась, – протянула задумчиво Екатерина. – Чтоб согласилась и чтоб целая была, да еще чтоб глянулась ему.

– Чтоб целая и чтоб ему по нраву – такая у нас есть, ты ее хорошо знаешь, – деловито молвил князь. – А вот насчет согласия ее – тут дело посложнее будет. Не сомневаюсь, предложишь ей это – потом стонов-воплей не оберешься. Ни за какие коврижки не согласится! Кабы с ней так вышло, как со Стелькою: и отказу ни в чем не дает, и не помнит ничего, что было. Кабы нам такого зелья раздобыть, коим Стельку опаивали!

Екатерина так и вонзила зрачки в глаза отца. Откуда, откуда это ощущение, что он знает, кто опоил Стельку? Нет, это совесть нечистая будоражит, а отцу правды нипочем не узнать.

Однако не зря говорят про Алексея Григорьевича: в его-де голове хитрости на десятерых хватит. Если так… если так, надо воспользоваться случаем и прояснить один вопрос, который давно тревожит Екатерину. Вот уже целый месяц, а то и поболее – с того самого дня, как на лесной дороге на карету Долгоруких напали грабители.

Екатерина облизнула губы, набираясь храбрости.

– Батюшка… – Голос невинный-невинный, что у девицы-белицы [28]. – Батюшка, помнишь ли, мы как-то в деревне были на крестьянской свадьбе? Женихова брата звали, кажется, Ксаверий. Этакий веселый, разбитной мужик, борода будто у старика, даром что молодой еще. Не помнишь ли, где он теперь, что с ним?

– А что тебе до этого Ксаверия? – Чудится или в голосе отца появилась некоторая настороженность?

– Да так, – пожала плечами Екатерина. – Просто спрашиваю. Вроде был он большой забавник, весельчак, умел скидываться кем хочешь, что твой скоморох. Даже лесным разбойником однажды представлялся, если память мне не изменяет.

Алексей Григорьевич молча смотрел на дочь – не без удивления смотрел, надо признаться. Ишь ты какая глазастая девка уродилась, он и подумать не мог, что она разглядит Ксаверия и, главное, вспомнит, где его видела! Не учел этого Алексей Григорьевич, не подумал, что Катька могла мужика запомнить. Вот же чертова девка, а? Интересно знать, она тогда же догадалась, что разбойники отцом были посланы, или только теперь связала концы с концами? Должно быть, и сейчас она не вполне уверена, камушек на пробу закидывает, тонкий ледок дрожащей ножкой пробует. Запросто можно отпереться – мол, знать не знаю никакого Ксаверия, однако надо ли отпираться? Гораздо лучше, если отец и дочь Долгорукие перестанут играть друг с другом в прятки. Раз уж начали называть вещи своими именами – стоит продолжать.

– Дурак он, этот Ксаверий, – с усмешкой ляпнул Алексей Григорьевич. – Мог я его наградить, а вместо того получил наш разбойничек плетей. Мало, что тебя до смерти напугал, так еще и бедолагу Мавруху убил. Оно конечно, Бог шельму метит, а все ж не про нее пуля была отлита. Не про нее!

– Но ведь хорошо, что этак вышло, – не сдержала улыбки и Екатерина. – Иначе… иначе что бы мы теперь делали, а, батюшка?

– И то! – покачал он той самой головой, хитрости в которой, по слухам, хватало на десятерых. – Твоя правда, Катюша!

И заботливо помог дочери подняться, глядя на нее с прежней любовью и нежностью.

Да уж! Его дочь, воистину – его! Только ежели отцовой хитрости хватит на десятерых, то дочкиной – аж на чертову дюжину!

Сентябрь 1729 года

Из донесений герцога де Лириа архиепископу Амиде. Конфиденциально

«Ежели ваше преосвященство изволит вспомнить, некоторое время тому назад я писал, что внезапная, до установления нового наследника, смерть его царского величества, русского государя, могла бы вызвать бурю и смуту в этой стране, и первыми пострадали бы именно мы, представители иностранных государств, поскольку отвращение и даже ненависть русских к иноземцам превосходит всякие мыслимые и немыслимые представления. Достаточно было бы сказать, что мой новый посольский секретарь и переводчик дон Хорхе Монтойя вновь лишен возможности приступить к исполнению своих обязанностей: мало того, что он был ограблен и ранен по пути в Москву, так вдобавок оказался избит местными разбойниками, причем столь жестоко, что вынужден пребывать в постели уже который день.

И не только он пал жертвой этой русской ненависти к людям цивилизованным. Довожу до сведения вашего преосвященства, что на этих днях в Москве случился немалый дипломатический скандал, в коем оказался замешан и ваш покорный слуга – правда, в качестве посредника, а никак не действующего лица. Действующими же лицами в нем оказались прежде всего шурин графа Вратислава, Альфред Миллесимо, уже неоднократно упомянутый в моих посланиях в качестве бывшего жениха молодой княжны Долгорукой, которую прочат не то в фаворитки, не то прямиком в невесты его царскому величеству, – и самовластный отец этой хорошенькой особы, князь Алексей Долгорукий.

Вот вкратце изложение случившегося. В один из дней граф Миллесимо, томимый, очевидно, тоскою от разлуки со своей нареченною невестою, с которой он был разлучен волею ее алчного родителя, отправился на дачу к графу Вратиславу, находившуюся невдалеке от царской дачи, где как раз гостили Долгорукие. Поскольку он имел при себе новое, только что полученное от мастера ружье, которое вез показать своему родственнику, то именно в ту минуту, когда приближался к воротам царского дворца, вышел из своего экипажа и пожелал сделать из этого ружья два выстрела. Возможно, в этом состояла некая угроза венценосному сопернику или хотя бы отцу бывшей невесты. Впрочем, сам Миллесимо это всячески отрицал и уверял, что им руководило лишь внезапно возникшее желание опробовать новое оружие, поскольку в это мгновение в зарослях мелькнул крупный олень.

Бог весть, какие тут могут быть олени в столь непосредственной близости от жилья и множества людей, однако мне придется оставить это уверение на совести Миллесимо. Добавлю кстати, что ни в какого оленя, реального или воображаемого, он не попал.

Как бы то ни было, ворота дворцовой дачи отворились, оттуда выскочили два гренадера и схватили молодого графа. Тот назвался, однако ему было сказано, что стрелять здесь запрещено, так же как и появляться вооруженным в присутствии его царского величества, а потому им велено, невзирая на чин и звание, хватать всякого, кто нарушил приказ, и вести его на дворцовую гауптвахту – в четырех верстах отсюда. Миллесимо изрядно знает чешский язык, кроме того, несколько поднаторел в туземном наречии, а оттого мог понять, о чем велся разговор. Понимал он также оскорбления, которыми осыпали его гренадеры и присоединившиеся к ним офицеры; скромность не позволяет мне повторить здесь эти в высшей степени непристойные выражения. Несчастного юношу вели пешком по грязи; он просил позволения, по крайней мере, сесть в свой экипаж, однако не дозволили и этого. Двое гренадеров тащили его под руки, иногда толкая, так что граф несколько раз падал. Третий гренадер шел позади с кнутом в руках, ежеминутно изъявляя желание подстегнуть «строптивую лошадку». Так, в сопровождении конной и пешей охраны, его провели четыре версты на двор к князю Долгорукому, который, словно в ожидании, прохаживался на крыльце. Поскольку именно он занимал теперь чин обер-гофмейстера, разбираться с делами такого рода было предписано дворцовым регламентом именно ему.